Котёнок – уже подросший в разлуке, но всё такой же знакомый, всё та же морда полосатая родная – цеплялся когтями за подол моей длинной красной юбки, возникнув вдруг посреди дороги. И мяукал громко так, просительно, глядя мне в глаза. Я отцепляла от юбки его лапы: «Нет, Барсинька, нет, я не могу тебя взять назад…»
А потом я шла прочь, а он сидел посреди тротуара и плакал мне вослед. Громко и безнадежно. Я оглянулась и продолжила движение… Не вернулась, не взяла на руки, не понесла с собой. Мне было 14 лет, но этот эпизод саднит до сих пор. Потому что я впервые покорилась закону – и предала любовь.
Котенок этот был мой, и я любила его так, как можно любить котенка только в детстве, наверное. Мне его дед будучи навеселе откуда-то за пазухой приволок, я аж запрыгала от счастья. Барсик рос шустрым, умным, пронырливым… Ему строго-настрого запрещено было ходить в кухне по столу – но дед его заставал несколько раз, сердился.
И вот заболел дизентерией мой трёхлетний братишка. Страшно заболел, чуть не умер от обезвоживания. Увезли его в больницу под капельницы, и бабушка с ним поехала, мама не могла – она с переломом ноги в другой больнице лежала, прямо напасть какая-то в то лето случилась. И остались мы с дедом вдвоём – не считая Барсика. Деду было плохо, очень за внука переживал. И нашёл виноватого в Олежкиной дизентерии. Всегда ведь легче найти виноватого, обозлиться конкретно на кого-то, и что-то сделать против этого крайнего… Понятно, что путь столь же типичный, сколь и порочный. Но что мне было до этого, если на решение судьбы котёнка дана всего-то ночь? Крайним оказался - Барсик…
В ту ночь я не спала. Проревела до утра с котом в обнимку. А утром, мельком глянув на себя опухшую в зеркало, понесла своё сокровище в частный сектор, где сплошь домики с кружевными наличниками. Бросила через забор и убежала…
А та встреча на тротуаре уже недели через две была. Я снова плакала на разрыв души, уходя, но дома был дед – воплощение закона и справедливости. Закона, который на страже любви. Дед любит внука, внук заболел смертельно из-за кота, кот нарушал порядок. Всё логично. Да и можно ли сравнивать ребёнка с котёнком – это ж не обсуждается, не так ли? И потому ослушаться я не могла.
А теперь знаю, что надо было вернуться, оглянувшись, и взять его на руки. Или ещё раньше взять, сразу. Или вообще уйти из дому вместе с ним…
Потому что не важно по большому счету, котёнок это или человек – любовь предавать нельзя. Экзюпери цитировать не буду, и так помните.
Нельзя – даже перед лицом закона, чтоб он там ни гласил. Предательство любви ничем оправдать не получится, это самое большое преступление. Нарушение закона, который изначально живет внутри и перед которым все остальные законы – всего лишь буквы. Нарушишь – и так тебе плохо будет… Потому что предавая любовь – убиваешь в себе жизнь.
… В то лето дизентерией в городе болели многие. Особенно дети. Говорят, палочку обнаружили в Амуре, малышня купалась… А бабушка, вернувшись из больницы и узнав всю эту историю, сказала – «Ну, это меня дома не было! Я бы не позволила!» И рассказывала мне, что вот на днях видела Барсика на чердаке домика с кружевными наличниками, сытого и красивого… Я пыталась поверить, но легче не становилось.
Счастья вам и любви.
***
Кинотеатр назывался «Дружба».
Крыльцо, афиши, ларёк «Мороженое».
Пойдём же, доча, не стой, не нужно –
И ты в оглядочку, осторожно
Запомнишь, как - у ступеней, в луже…
Мама сказала – фу, надрался-то!
А он лежит никому не нужный -
Что сдохнуть ему, что спать, что здравствовать.
Он чей-то папка, чей-то сыночек,
А сам - как кот у костра вчерашний.
Мы там картошку пекли до ночи,
И кот неживой лежал нестрашный,
Глаза – янтарь… И душа пушистая
Летала рядом, мурлыча мудро.
В огонь? Валерка, мы что – фашисты?
И небо плакало перламутром.
А этот дядька – такой же серый,
И небо смеркается так же точно.
И больно в том месте, где будет вера,
И бабьей судьбины песчинка заглочена
Вот с этой мороженкой, этим летом,
Жалейкой-родиной в три избы…
И точно знаешь, что Бога нету.
И очень хочется, чтобы - был.