Александра Фомина
Номер журнала: №3 2020 (68)
«Я люблю узорный почерк –
В нем есть шорох трав сухих.
Быстрых букв знакомый очерк
Тихо шепчет грустный стих.»
М. Волошин (Посвящено А.В. Гольштейн)
Образ Марии Васильевны Якунчиковой запечатлен в воспоминаниях разных людей, однако немногие знали ее так близко, как Александра Васильевна Гольштейн, жена двоюродного брата художницы - Владимира Александровича Гольштейна, впоследствии ставшая ее свекровью.
Девятнадцатилетняя Маша, в силу характера сложно сходившаяся с новыми людьми, ценила далеко не всех, но к Александре Васильевне сразу прониклась симпатией, как только в 1889 году переехала в Париж. Насколько важны были для юной девушки сложившиеся отношения, видно по ее письму от 8 декабря 1890 года: «Дорогая Александра Васильевна, Вы, вероятно, приписывали мое молчание небрежности или чему-нибудь нехорошему, но, честное слово, причиной ему была только трусость даже какая-то. Вы не поверите, как часто находило на меня желание хорошенько поговорить с Вами, спросить совета, но находила боязнь: ... Вот и теперь не знаю, что бы дала, чтобы побеседовать с Вами, но опять-таки не уверена, захотите ли Вы этого. <...> Напишите словечко, скажите что-нибудь. <...> Всей душой преданная М. Якунчикова»[1].
Подробности взаимоотношений можно восстановить по семейным архивам, хранящимся в отделе рукописей Государственной Третьяковской галереи. Например, в одном из писем к сестре Наталье Васильевне Поленовой Мария Васильевна пишет: «Ужасно породнились мы с Гольштейнами, и странно кажется, как мы прежде не знали о существовании Володи (В.А. Гольштейна - А.Ф.), который мне теперь дороже отца и брата. Об Александре Васильевне и говорить нечего»[2]. В переписке довольно быстро появляется обращение на «ты» со стороны Марии и подпись «тетя Саша», свидетельствующие о близости и взаимном доверии. Александра Васильевна часто называет Марию домашним прозвищем - Махирой, изменяя его по своему вкусу, например, «Махирун-милун». На какое-то время А.В. Гольштейн стала для Якунчиковой второй матерью. «Дорогая моя добрая тетя Саша! Спасибо, моя бесценная, за добрую твою весточку»[3], - писала Мария Васильевна 14 сентября 1891 года.
В августе 1897 года после нескольких лет их дружбы состоялось венчание Марии Васильевны Якунчиковой с сыном А.В. Гольштейн от первого брака, будущим врачом Львом Николаевичем Вебером. И обе женщины стали еще ближе друг другу.
Александра Васильевна, политическая эмигрантка, в молодости увлекавшаяся народничеством, сильная и прогрессивная, занималась не только семьей и воспитанием детей, но интересовалась философией, литературой и искусством, писала и переводила статьи, оставила воспоминания. Якунчикова говорила о ней: «Тетя Саша <...> в постоянных заботах об окружающих с утра до вечера, в какой-то развевающейся одежде, с драгунской прядью в шиньоне, хлопочет, бегает по квартире <...> Всегда с бесконечным запасом участья к нашим печалям и радостям»[4].
Двух выдающихся женщин связывали общие интересы. М.В. Якунчикова принимала активное участие в общественной деятельности Александры Васильевны в Париже. В конце 1891 года Мария помогала устраивать в доме Гольштейн благотворительные концерты в пользу голодающих. В 1892-м художница вступила в женское общество взаимной помощи[5], о чем А.В. Гольштейн рассказала в письме к И.М. Гревсу[6]: «Устраиваю женское общество взаимной помощи на началах равенства и братства. Общество должно доставлять своим членам работу, должно помогать им в труде, советом и прочим. Назовем мы его «Union des Femmes». Во главе дела становится 10 членов-инициаторов, а в сущности 3: некая m-me Montefiore[7], <...> некая m-lle Залеская <...> И Ваша покорная слуга. Себя не аттестую. Наша Маша будет членом-инициатором. Она очень заинтересована этим делом, и, кажется, в первый раз в жизни в ней заговорила общественная жилка. Это меня радует»[8]. Действительно, Мария Васильевна была взволнована новым для себя занятием, о котором писала Н.В. Поленовой в марте 1893-го: «Тетя Саша, вероятно, подробно напишет тебе об обществе, которое она и некоторые знакомые женщины основывают, - взаимной помощи между женщинами. Тетя Саша - секретарь, а я кассир, собрания по субботам бывают у меня, но так как [нет] пока еще правильной работы нам, то ведутся более общие разговоры о социальном положении женщины»[9].
Обладая литературными способностями, Александра Васильевна смогла передать в своих воспоминаниях подробности жизни семьи Якунчиковых, непосредственно повлиявшие на взросление Марии Васильевны и становление ее как личности и как художницы. Подлинный рукописный экземпляр воспоминаний А.В. Гольштейн хранится в отделе рукописей Третьяковской галереи[10]. К сожалению, текст обрывается на достаточно раннем этапе жизни Марии - на 1894 годе. Неизвестно, существовало ли продолжение и могло ли оно быть утеряно, или Александра Васильевна по какой-то причине была вынуждена прервать записи.
Представленные ниже воспоминания публикуются впервые. Текст печатается в соответствии с правилами современной орфографии и пунктуации, с сохранением особенностей авторского стиля. Сохранено также авторское написание иностранных имен и названий. Сокращенные и плохо читаемые места восстановлены и указаны в квадратных скобках.
ВОСПОМИНАНИЯ А.В. ГОЛЬШТЕЙН О М.В. ЯКУНЧИКОВОЙ-ВЕБЕР
С Марией Васильевной Якунчиковой, которую по привычке и для краткости буду звать Машей, я познакомилась в 1889 году, когда в Париж, на Всемирную выставку, приехали супруги Якунчиковы[11] с тремя дочерьми – Ольгой[12], Машей[13] и Верой[14]. Ольга, старшая, была исключительно высокого роста, такого, что парижские уличные мальчишки кричали, глядя на нее: «Voila la tour Eiffel qui passé»[15]. Она была некрасива, знала это, свою некрасивость преувеличивала, считала себя уродом. Она была вообще склонна к меланхолии, была удр[у]чена, крайне застенчива, но исключительно сердечна, добра. Может быть, вследствие этого больного отрицательного отношения к себе она как бы искала сочувствия, дружеского к себе отношения. Она обожала мать, но у матери теплого чувства не находила... Вера, младшая, любимица отца, существо с виду легкомысленное, - живая, веселая, со всеми приветливая; она сразу была ясна, и невольно привлекала людей. Маша, высокая, немного неуклюжая в манере себя держать, молчаливая, казалась высокомерной, как будто презрительно относящейся ко всем и всему. Мне представлялось, что она воображает себя уже великой художницей и не дорожит никем, даже матерью. А мать ее, Зинаида Николаевна, ее обожала, смотрела ей в глаза, старалась предупредить всякое возможное ее желание, и на всю эту бесконечную любовь, правда, несколько докучливую, Маша отвечала не только безразличием, но и раздражением.
Все это не внушало мне симпатии. Я быстро сошлась и с милой Ольгой, и с Верой, а от Маши отстранялась. Отрицательного отношения к ней не проявляла или старалась не проявлять, но и теплых чувств, которых не было, не показывала. Я была уверена, что Маша этого просто не замечает, так как ей все безразлично, но это было не так. Гораздо позже, во время пребывания в Биарице, Маша написала мне прилагаемое письмо[16], и тогда отношения наши установились раз и навсегда. В Биарице за Машей ухаживал молодой глуповатый англичанин, без состояния, без профессии. Зинаида Николаевна была в ужасе, противодействовать не могла, просто не смела, сама Маша сомневалась, но не могла хорошенько разобраться в своих чувствах. Зинаида Николаевна, видимо, по просьбе Маши, выписала меня в Биариц, и Маша написала прилагаемое письмо. В Биарице, с согласия Маши, мы с Зин[аидой] Ник[олаевной] объявили англичанину, что у Маши никакого состояния нет, что отец ее ей ничего не даст, если не одобрит этот брак, что надо ехать в Париж для переговоров с отцом, а из Парижа напишем. У Маши гора с плеч свалилась, и мы все уехали. Впечатление Маши после нашего разговора с англичанином было сразу определенное - англичанин рассчитывает главным образом на возможность легкой жизни на деньги будущей жены. Этим все у нее кончилось.
Семья Якунчиковых была далеко не сплоченная. Отец Маши, Василий Иванович Якунчиков, был человек очень умный, часто остроумный, приятный собеседник. Он воспитывался отчасти в Англии, очень ценил упорядоч[ен]ность западной жизни. Свое большое состояние он установил лично. Несмотря на многие достоинства, его мало кто любил, потому что рядом с этими достоинствами у него были и крупные, и странные недостатки. Прежде всего, жизнью или самой природой навязанный исключительный матерьялиз[м] и совершенно нелепая скупость. Вне практической жизни ему все было чуждо: искусство, литература, да и наука - все это не только его не интересовало, но было как будто смешно. Исключением являлась музыка. Вас[илий] Ив[анович] думал, что любит и понимает музыку, и даже играл, очень плохо, на скрипке. Состояние его ему досталось от дяди, много нажившего на откупах. Когда Василий Иванович вернулся из Англии и получил свою долю наследства, он наотрез отказался употребить свои деньги на откупа; он решил посвятить свою жизнь «полезной Государству деятельности» - промышленности. Он построил фабрики, всю жизнь работал в этой области, наследство от дяди не только не растратил, а увеличил во много раз.