Приёмный покой осмотрел моего неунывающего сына особо тщательно. Все ждали результатов с моей почты. В итоге было решено брать кровь снова, но уже из пальца. Ведь рука, из которой была взята кровь ранее, выглядела просто удручающе: по всему локтевому сгибу расползся бордовый синяк, который гордо возвышался над кожей, словно Везувий. С кровью из пальца все оказалось ещё веселее. Она радостно стекала из пальца, пачкала всё кругом и заваливала все моментальные пробы на свёртываемость. Медсестра побежала делать общий анализ, и когда она вернулась, по ее виду можно было понять, что хороших новостей сегодня не будет. "Семь тромбоцитов", - сказала она и сочувствующе посмотрела на меня. В этот момент предательски запиликала почта на телефоне, извещая меня о том, что тромбоцитов в дневном анализе нашлось лишь два.
Что-то щелкнуло в моей голове, я неожиданно поняла, что начинается обратный отсчёт: 10, 9, 8... до момента, как поедет моя крыша. Я попросила валерианку.
В это время врач в приемном покое уже договаривалась с онкологической больницей о возможности перемещения нас к ним. Была предложена санавиация. Однако фельдшер со скорой замахал руками и пообещал, что довезет нас безопасно и в кратчайшие сроки.
Так мы снова оказались в карете скорой помощи...
Тем временем, пока мой сын задорно качал ножкой, сидя у меня на руках, водитель скорой помощи вез нас прямиком в областной онкологический центр. В моей голове проносились мысли, которые были окрашены исключительно в красный цвет: кровоизлияние в мозг, внутрибрюшное кровотечение и все, что может быть связано с отсутствием тромбоцитов в крови. Ехали мы молча, изредка фельдшер бросал на меня сочувствующий взгляд и спешно отводил глаза. От этого мне становилось ещё хуже, будто бы я держала на руках приговоренного к смерти.
Наконец, двери скорой открылись. Я зашла в экстренный приемный покой... Я была полна решимости на тот момент, знала, что моему ребенку срочно нужна помощь - и он ее здесь точно получит.
Нас встретила женщина с добрыми спокойными глазами. Осмотрела синяки и сказала: "Вы наши". От этой фразы почему-то снова стало беспокойно... Врач повернулась ко мне спиной и тихим голосом сказала медсестре: "Похоже на лейкоз".
Внутри меня будто что-то оборвалось. Дрожащим от подступающих слез голосом я спросила ее: "Вы считаете, что у нас онкология?" Это слово, произнесённое мной, звучало как-то неестественно, как слово "секс", когда говоришь его при маме. Оно резало мне слух и сжигало меня изнутри. Врач повернулась ко мне, подняла брови и сказала: "Нет, я думаю, что у вашего ребенка пурпура". Я не знала что это. В общем, мне на тот момент было уже все равно что, только не лейкоз.
После осмотра началась обычная для больницы процедура устройства нового пациента: бумаги, анализы, палаты...
Всё мое существо вдруг превратилось в огромного монстра, который генерировал все новые и новые сцены из будущего. Моя оболочка в виде матери следила, чтобы не оторвался и не запутался катетер, чтобы ребенок, которому категорически нельзя падать, не бегал. Моя жизнь разделилась на "до" и "после" слова, так непринужденно вылетевшего из уст врача.
Можете сказать, что я плохая мать, но монстр внутри меня показывал мне самое страшное кино в моей жизни. Главная сцена навсегда останется со мной. Я закрывала глаза и представляла, как заходит врач и просит меня сесть. Как оглашает диагноз - и я ползу вниз по стене. Как сижу, смотрю на стену и боюсь взглянуть на своего ребенка. Внешне абсолютно здорового, а внутри нашпигованного раковыми клетками, словно праздничная утка яблоками. И никакой надежды. Хочется сбежать, сдаться, бросить всё и умереть. Даже не предприняв попытки спасти своего родного любимого сына. Похоже, я действительно плохая мать.
Так прошла моя первая ночь в больнице. Стоит отметить, что лежали мы в отдельном боксе, потому что у меня не было справки о состоянии здоровья (откуда бы?). Едва ли я могу представить человека, который каждую неделю на всякий случай ходит к терапевту за такой бумажкой.
За стеной бесконечно плакала маленькая девочка. Ее голос я все же надеюсь когда-нибудь забыть. Она кричала: "Мамочка, больно, отдай"- и так все время, когда не спала. Мне хотелось отдать ей все что угодно, лишь бы ей стало легче. Однако, плач продолжался, а спать под него в сложившейся ситуации было невозможно. Так наступило утро воскресенья.
Проснувшись утром и обнаружив себя в больнице, я поняла, что мне всё это точно не приснилось. Отчаяние охватило меня. Я носилась по палате в надежде ускорить время, ведь, вопреки всему, пункцию костного мозга в воскресенье делать не собирались. Только в американских медицинских сериалах на сбор анамнеза и всех возможных анализов уходит максимум 10 минут экранного времени. И вот уже врачи зачеркивают маркером на стеклянной доске неподходящие диагнозы и убегают менять лечение.
С нами все было иначе. Время тянулось, как на самой скучной лекции в универе. Приступы паники накатывали все чаще и чаще, не давая дышать, есть и спать. При этом оболочка-мать механически играла с сыном, кормила и следила за капельницей. 4 миллилитра в час. Мы с капельницей были в одном временном пространстве.
Днём принесли суп. В голове что-то щелкнуло, и я выпила его весь через край тарелки. Видимо, именно так работает инстинкт самосохранения. Позже мне принесли сильные успокоительные таблетки, которые немного снизили амплитуду моих переживаний. По крайней мере, ночью можно было уснуть, несмотря на крики той самой девочки из-за стены.
Наступил день Икс. Морально я была готова к процедуре, знала, что пункцию будут делать под наркозом. Однако именно в этот день начались побочные эффекты от капельницы - поднялась температура и началась рвота. Началась вереница событий, плохо запомнившихся мне. Много врачей, УЗИ, ЭКГ, перевод в общую палату... Так мы оказались на этаже детского онкологического отделения.
Жизнь кипела, всюду слышались голоса людей, для которых это место было вторым домом. Вокруг бегал жизнерадостный мальчик лет пяти с огромными живыми глазами и густыми волосами. Ему не терпелось познакомиться с нами, поиграть с моим сыном в машинки.
Мне было легко общаться с ним. Его мама шутила, смеялась, читала ему сказки и с теплом заглядывала ему в глаза. А я все ещё боялась... Боялась разглядеть в глазах своего ребенка что-то, что даст мне ответ прежде, чем придет результат анализа.
Так прошел ещё один мучительный день ожидания..
Утром к нам пришла медсестра и предупредила, что пить и есть сейчас нельзя, ведь скоро будет наркоз. Мой подбородок предательски задрожал, но слезы мне удалось сдержать.
Масло в огонь подлила соседка по палате, которая проходя мимо сказала, мол, бедненький, за что такому маленькому такая болезнь. Мне было нечего ответить ей, ведь я не знала диагноза.
Я взяла сына на руки и понесла в операционную. "Мы куда?",- спросил маленький, едва научившийся понятно говорить человечек. "Сейчас тетя будет делать тебе ингаляцию", - только и нашлась, что ответить я, ведь это слово было ему хорошо знакомо. Но об этом позже.
Я занесла его в кабинет, подписала согласие на наркоз и вышла в коридор. Из моих глаз градом катились слезы, впервые за эти дни я плакала как ребенок, у которого забрали что-то самое дорогое. Я рыдала на весь коридор, забыв все нормы приличия.
Через пару минут в коридор выкатили моего любимого спящего сына. Веки его были приоткрыты, руки как-то неестественно лежали вдоль тела. Я подняла его, он показался мне очень тяжёлым, мягким и безжизненным, отчего так горько сжалось сердце.
Спустя полчаса он проснулся. Резко сел и начал играть, будто бы ничего и не происходило с ним этим утром. Его хорошее настроение одновременно радовало и удручало меня. Мои мысли атаковал монстр, который говорил: "Посмотри на детей вокруг - они все улыбаются. В то время, как рак съедает их изнутри".
Весь день я оборачивалась на дверь в надежде увидеть нашего врача. И этот момент настал. Она поставила на тумбочку какие-то таблетки и сказала: "Диагноз подтвержден". "У него лейкоз?!", - спросила я вдруг осипшим голосом. "Нет, конечно, у него тромбоцитопеническая пурпура", - ответила она так, будто бы я спросила у нее название автобусной остановки. Моей радости не было предела. Внутри меня всё ликовало, я, наконец, заглянула в глаза удивленного сына и крепко его обняла. Он, наверное, подумал, что мама сошла с ума, раз вдруг стала такой доброй и теплой, такой новой, живой, какой не была последние 4 дня.
P.S. Нас выписали из детского онкологического отделения через 2 дня с высоким уровнем тромбоцитов. Но это место навсегда осталось в моем сердце. Но об этом я расскажу в другой раз. Сейчас лучше пойду обниму своих детей и скажу им, как люблю их.