Ребёнок, увидев облачённого в парадные одежды первосвященника, спрашивает:
— Папа, а ктó это ?
— Вот именно: «Ктó это ?», — повторяю я, не представляя, чтó понятного и оправданного жизнью можно сказать ребёнку об этом человеке, а вернее, о его должности среди людей.
Идут люди в касках, с чёрной пылью на лице, и я говорю: «Это шахтёры, они, рискуя жизнью, берут уголь под землёй, чтобы в домах было тепло». Идут люди с пилами и топорами, без одного-двух пальцев на руках, и я говорю: «Это плотники, они строют дома, в которых ты живёшь». Едут люди в гудящих машинах, их руки и лица никогда не отмываются от мазута, и я говорю: «Это хлеборобы, они делают хлеб, который ты ешь, — помни об этом и цени труд этих людей и сам трудись сколько можешь. А чтó сказать тебе об этом человеке, а вернее о его занятии на Земле, так он — обманщик, вот и всё, чтó я могу тебе сказать о нём; наверное, людям, пока они растут, нужны и обманщики. Потому что ничего нужного, настоящего, необходимого он для людей не делает, а делает что-то такое, что невозможно и назвать никаким понятным словом. Вот и в одежды вырядился такие, в которых и неудобно и невозможно кому-то служить, ибо куда пойдёшь в таком одеянии ?.. Ну, в общем, я не знаю, кáк ещё тебе объяснить это».
И я вижу, что, слушая меня, ребёнок не понимает, почему людям нужны обманщики, а этому человеку нравится быть обманщиком. А я не знаю, чтó ему сказать, потому что сам никогда не был обманщиком и не представляю, кáк и чéм и для чего живут такие люди. И незаметно я отвлекаю его внимание от этой бесполезной для него сегодня беседы.
Ему, живущему ещё в мире нормальных, первозданных представлений, где форма всегда соответствует содержанию, не объяснишь, до каких уродств и извращений доходят люди, отвернувшиеся от Бога и при этом ради своих больших выгод и мелких нужд изображающие любовь к Нему. Ему, имеющему отца и мать и получающему от них всё необходимое для его телесной и душевной жизни, не объяснишь, почему другие люди, которые намного старше и умней его, отворачиваются от своего Истинного Отца и от своей Настоящей Матери и всё необходимое для их телесной жизни почему-то просят, выманивают или просто отбирают у своих ближних, а того, что необходимо им для их душевной жизни — славы, одобрения, уважения — добиваются не послушанием Богу, а умелым инсценированием этого послушания на глазах у толпы. Ему, искренно и без затей верящему в то, что внешность человека всегда соответствует его нравственной сущности, не понять, откуда взялся мир ненормальных, антиприродных человеческих отношений, в котором всё перевёрнуто с ног на голову и в котором корыстный и себялюбивый нрав непременно скрывается под маской фальшиво бескорыстного благочестия.
И когда в отрочестве или в юности он увидит маскарадные костюмы ортодоксальных священников или чисто выбритые лица протестантских пасторов, этих мнимых слуг Божиих, он ещё долго и упорно будет верить в то, что эти люди, должно быть, выше, мудрее и лучше его, раз ходят в таких нарядных, необычных, приторно выглаженных и аккуратных одеждах, и так уверенно и величественно держат себя, и так торжественно смотрят и говорят. А тот, кто одет обыденно и серо, ходит с поникшей головой и заплаканными глазами, в ком, чтó называется, нет ни вида, ни величия, ни заметности, ни привлекательности, и интереса, — будет никем и ничем для него. Такова природа сердца человеческого, оно всегда верит, что внешнее равно внутреннему и не представляет, кáк может быть иначе. Правильно, ведь иначе и не должно быть. Но оно есть. И потому никто и никогда не убедит его в этом, кроме его же собственной правдивой и послушной Богу жизни. И когда он выдержит и вытерпит эту правдивую и послушную жизнь до конца, он узнает и поймёт, что истинные люди, истинные мудрецы и праведники, без рассуждений жертвующие собой ради блага других, всегда остаются на этом мирском маскараде незаметными и незамеченными, простыми и доступными, бедными и нищими, презираемыми, а не прославляемыми, потёртыми, а не позолоченными, помятыми, а не приглаженными, худощавыми, а не упитанными, естественными, а не театральными, серьёзными, а не наигранно благодушествующими, бесстрашными, а не трусливыми. И сила их — в невидимом для посторонних глаз послушании сердцу и покорности разуму, в кристальной внутренней честности и в готовности в любую минуту отдать жизнь для всех нуждающихся в их жизни, — а не в тех видимых всеми, придуманных знаках и отличиях, уборах и одеяниях, которые изобретены корыстными обманщиками, поддерживаемы суеверной и невежественной толпой, оправдываемы философами и богословами и выдаваемы всеми за атрибуты и принадлежности Бога.
Он поймёт, что Бог и люди, слитые с Ним, это — только любовь. А любовь — это бескорыстное и радостное желание блага каждому человеку и каждому существу в Мироздании, и самоотверженное, тяжёлое, порой, горестное и безблагодарное служение этому благу на своём, никому неизвестном и невидимом месте. И никаких особенных и даже неособенных признаков у этой любви нет и быть не может, потому что все её силы и всё её напряжение и всё её внимание направлены не на хлопоты о своей внешности, а на заботу о своей подлинности, вечности и чистоте.