Читайте Часть 1, Часть 2, Часть 3, Часть 4, Часть 5, Часть 6, Часть 7, Часть 8, Часть 9, Часть 10, Часть 11, Часть 12, Часть 13, Часть 14, Часть 15 романа "Юродивый и смерть" в нашем журнале.
Автор: Юрий Солоневич
4.5. Новый виток
Я уверенно шёл на поправку. Тоска и безысходность исчезли, ничем о себе не напоминали. Наоборот, просыпаясь, каждое утро я испытывал радость, просто безотчётную радость оттого, что я есть, что по комнате бегают солнечные зайчики. Что в приоткрытое окно с улицы доносятся городские шумы, чириканье птиц, голоса прохожих.
Выпив кофе, я не спешил вставать из-за кухонного стола, некоторое время сидел и ощущал, как тепло согревает желудок, поднимаясь выше и выше, до самых потаенных уголков сознания. Мысли были от этого светлыми, хорошими, и весь мир казался мне цветущим садом.
Это было удивительно: объективно мир оставался прежним, таким же, как и в период моей депрессии. Но сейчас он мне казался совершенно иным.
В один из таких ласковых дней я решил проведать Цыгана. Мне почему-то казалось, что сейчас, когда всё так хорошо, сделать это самое время. И я поехал, прихватив в магазине немного продуктов в качестве гостинца.
Когда я остановил машину у его ворот, Толик рубил во дворе дрова. Он делал это мастерски, раскалывая колодку с одного удара. Затем брал левой рукой отколотое полено и ловко дробил его топором на более мелкие части. В морозном воздухе от его разогретого тела струился чуть заметный парок.
Он стоял спиной к воротам и, увлечённый делом, наверное, не услышал шума машины или не обратил на него внимания, не оглянулся, и я некоторое время стоял и смотрел на то, как он работает. Всегда приятно наблюдать за теми, кто делает своё дело увлеченно и красиво.
Через несколько минут я кашлянул, и Толик оглянулся. А когда узнал меня, открыто и приветливо улыбнулся.
— Я было подумал, что ты уже никогда не приедешь, — сказал он, в качестве приветствия похлопывая меня по плечу. — Ирина говорила, что звонила тебе, но ты не отвечал.
— Болел немного, — сказал я.
— Болеть не надо, болеть плохо. Давай пойдём в дом. Прохладно ещё. Весеннее тепло обманчиво. Я помню раз уже в конце мая прилег на травку отдохнуть. Фундамент мы заливали одному богатенькому Буратино под Москвой, — он на секунду спохватился, виновато глянув на меня, а потом продолжил: — К вечеру почки так схватило, что носом землю рыл. Хотел уже скорую вызывать. Да хозяйка не дала, чтоб вопросов не было. Привезла знакомого врача. Он мне баралгина вколол и ещё оставил на потом. Три дня я лежал в вагончике, пошевелиться боялся, сам себе уколы делал. С тех пор берегусь. И ты береги себя.
Мы прошли через сени и вошли на кухню. Я поставил пакет с продуктами на стол и огляделся: в кухне было чисто, вся посуда аккуратно стояла в застекленном шкафу. На газовой плите на маленьком огне грелся чайник.
Тёткин холодильник стоял в углу, по-деревенски накрытый кружевной салфеткой. На салфетке стояла хлебница.
— Я ещё телевизор взял, — сказал Толик, проследив за моим взглядом. — Остальное всё на месте. Я присматриваю за домом.
— Спасибо.
Я поблагодарил его и подошёл к закрытой двери в зал. Дверь была филенчатой, застеклённой, и я увидел, что в зале стоит детская кроватка, а в ней спит маленькая девочка со светлыми волосами. Рядом с кроваткой, на диване, сидя спала бабка, держась одной рукой за боковинку кроватки.
— Забрал я её, — сказал Толик. — Ты не представляешь, какая она была. Худая, грязная, оборванная… Говорить не умеет. Ей третий год пошёл, а она только мычит и пальчиком показывает.
Из его глаз брызнули слёзы, и он, не стесняясь, стал вытирать их рукавом.
— Но ничего, вырастет. Я ей всё дам, всё для неё сделаю. Вылечу, хорошего врача найду. В лучший институт устрою.
— Ты справишься, — успокоил его я. — А я ничего для неё не купил.
— В другой раз купишь, — повеселел Толик. — Мы с тёткой Лидой и так её балуем. Тётка за ней смотрит. Я-то работаю.
— Где? — спросил я.
— В колхозе устроился. Да не просто тебе так — бригадиром в стройбригаде. Им такой спец, как я, — за счастье. Меня председатель сам просил. Говорит, ты хоть углы выкладывай. Остальное пусть эти алкоголики делают. Сам знаешь, в колхозной стройбригаде те работают, кого уже никуда не берут. Я на коровник пришел, они траншею на фундамент копают без нивелира. Я всё заставил переделать, прострелял углы, нулевую отметку, подушку подсыпали — всё по науке. Председатель мне сразу премию дал. Ну, конечно, есть и недовольные. Да мне на них плевать. Мне за свою семью думать надо.
Мы сели за стол. Толик налил в кружки крепкого чая.
— Я без сахара пью, по привычке, — сказал он. — Привык по шабашкам чифирить. А вот выпить не предлагаю. Дома спиртного не держу и в компании не хожу.
— Я тоже дома не держу и по кабакам не хожу, — поддержал его я. — Давай, попробую и я без сахара.
— Есть дела поважнее, чем глотку водкой заливать, — голос его звучал уверенно.
Мысленно я согласился с Толиком и, закрыв тему, попросил:
— Мне твоя помощь нужна. Я закажу четыре памятника: тётке, Пете, Славику и ещё этой старушке, пани Ядвиге. У неё ведь из родни никого не было.
— Никого, — подтвердил Толик.
— Памятники привезут и установят. Ты только всё проконтролируй. Я им твой адрес оставлю.
— Конечно, проконтролирую, — Толик обрадовался моей просьбе. — Я и сам могу установить.
— Нет, не надо. У тебя теперь других забот полно. Вот ими и занимайся.
— Ты знаешь, для тебя я всегда время найду. Это ты мою жизнь перевернул, ты мне поверил. Ты тогда как про детский дом сказал, так эти слова до сих пор меня стегают-погоняют. Человек я или тварь подзаборная? Нет, теперь у нас всё будет по-другому. В лепёшку, вдребезги расшибусь, а дочку в люди выведу.
Он хотел было стукнуть кулаком по столу, но остановился, глянул на закрытую дверь в зал и медленно опустил руку.
— У меня тоже теперь всё будет по-другому, — сказал я тихо, но он, поглощенный своими мыслями, не обратил на мои слова никакого внимания.
В тёткин дом я заходить не стал и на кладбище не заехал — я боялся, что не выдержу этого испытания.
«Ничего, — подумал я. — У Бога дней много. Вот сделают памятники, тогда я их и проведаю. И папу с мамой тоже. Они у меня добрые. Они и поймут, и простят».
Спрашивать Цыгана о его бывшей жене я не стал: зачем портить праздник? А для меня действительно было праздником то, что сумел Толик преодолеть злую долю и найти для себя смысл в жизни. Так может, и я сумею?
4.6. Время собирать камни
Мне никуда не надо было спешить, и это было непривычно. Непривычно, но приятно бездельничать неделями. Я пересмотрел множество фильмов и познавательных телепередач. Я никому из близкого, да и из дальнего окружения ничего не был должен. И у меня появилось время серьёзно подумать о себе. Видимо, скрытые психические процессы в моём мозгу были направлены именно на это. А скованное созерцанием происходящего на телеэкране моё главное «Я» не могло вмешаться в подсознательные процессы и подогнать ответ под нужный результат.
Мне надо было четко ответить на вопрос, кто из субъектов моей психики и почему вдруг взбунтовался. Да при этом с такой силой, что смог отключить контроль моего главного, сознательного «Я». Вопрос о том, кто это сделал, был не самым важным. Не важно, как зовут вождя бунтарей. Важно то, что он, заявив свои требования, сумел поднять массы, стать во главе толпы. А толпа всегда выступает не «за», а «против». Против тирана, слушающего нашёптывание льстивых советников и не внемлющего чаяниям простого народа.
И чего ж теперь захотелось им,
угнетённым от века, слепым и глухим?2
Я был в растерянности: сам себя загнал в жизненный тупик, из которого не мог найти выход. И вместо поиска компромисса, вместо того, чтобы согласиться с теми, кто предлагал мне лгать самому себе во имя сохранения благополучия, я упрямо искал правду. Ту правду, которую требовал бунтарь. Но жестокая реальность не давала того, что хотелось. Та правда, которая имеет место быть в окружающем мире, нравится далеко не всем. А бунтарь во мне продолжал требовать исполнения своих желаний. Как маленький ребёнок требует конфету у своей мамы, не считаясь с отсутствием у неё денег. Умная мама соврала бы ребёнку, сказав, что конфету он получит дома. А потом придумала бы ещё что-нибудь, чтобы отвлечь ребёнка от больной темы.
ХВН уговаривал меня обмануть свои желания. Его поддержал врач. Нет, безусловно, частично они были правы. Загнав неисполнимые желания в темницу, можно некоторое время жить в мире и согласии с собой. Но рано или поздно шило выглянет из мешка и уколет очень больно.
Бунтарь не принимает полуправды и упрямо добивается своего. Бунтарь всегда в плену иллюзорных идей о всеобщем благе. Он хочет спасти всех. Он не может выдержать большой порции средневекового реализма. Он путает реальный мир с воображаемым, приписывает окружающим те качества, которые ему хочется в них видеть. Он теряет способность принимать во многом правильные решения и выносить верные во внешней реальности суждения. Мир, видимый через призму желаний, входит в конфликт с этой суровой реальностью. И тогда бунтарь поднимает восстание. Наивный, он не хочет понимать, что мир не меняется волшебным образом. Мир должен пройти через тернии и зло, чтобы понять, что есть добро. Если шагнуть из пещеры сразу во дворец, то в результате дворец превратится в пещеру.
Разум призван обуздывать желания или обманывать их. Но если он не справляется, тогда в дело идёт укол шприцем (или штыком), который загоняет восставших обратно в клетку. Надолго ли?
Функционирование психики индивида и экономической, социальной, культурной, духовной, бытовой, научной, политической, производственной сфер общества, государства основано на одном и том же принципе, законе. ХВН правильно определил, опираясь на Периодическую систему химических элементов, основные моменты прогресса любой системы во Вселенной. Это единоначалие (или наличие ядра объекта), целостность вертикальных связей этого ядра с периферией (оболочкой) и уровневое строение объекта. И бунтарские настроения, накопление энергии недовольства — это не результат ошибок в управлении системой со стороны ядра, а естественный результат эволюции, течения времени. У субъектов психики, как и у отдельных индивидов, постоянно появляются всё новые и всё большие желания. Эти желания вполне закономерно опережают возможности их удовлетворения, и поляризация, напряжение в конфликте постоянно растёт. Растёт до тех пор, пока малейшая, пустяковая, казалось бы, искра не спровоцирует цепную реакцию, всеуничтожающий пожар беспощадного бунта. «Я», этот строгий контролёр и диктатор, отстраняется толпой от власти. Если, конечно, не примет своевременных мер. Глупый правитель прибегает к грубой силе, которая не даёт излечения, а лишь загоняет конфликт подальше в глубину. Умный врач, к числу которых надо заслуженно отнести Зигмунда Фрейда, будет устранять причины возникшей проблемы. И методы для осуществления этого давно определены тем же Фрейдом: сублимация (перенаправление своей инстинктивной энергии в такую форму деятельности, которая желательна и для человека, и для окружающего мира), осознание и осуждение пагубных устремлений и, наконец, реализация желаний в той или иной форме. Умный правитель не загоняет оппозицию в подполье, где она накопит ещё больше энергии. Он либо даёт ей возможность действовать во благо общества (как говорят, в мирных целях), либо убеждает всех в абсурдности непомерных требований, либо даёт возможность реализовать что-то в жизнь и скомпрометировать себя, показав свою несостоятельность. Хотят громко кричать — пусть кричат. Криком дома не построишь — это понятно любому и каждому.
Харизматический лидер — это ядро системы, которое является зеркальным отражением оболочки. Пока ядро и оболочка уравновешивают друг друга, система будет успешно эволюционировать.
Михаил тоже был хорошим врачом. Моё психическое благополучие было вновь восстановлено, «Я» вернулось на прежний трон.
Победивший разум говорил мне о том, что в будущем толпу бунтарей надо всё время умело обманывать. Обманывать для их же блага. Пусть они думают, что всё обстоит именно так, как им об этом говорят. Пусть они думают, что Ибрагим будет спасён. Пусть их не беспокоит завтрашний день — он будет лучше вчерашнего. Пусть они верят в загробный мир и переселение душ. Так надо. Надо для того, чтобы сохранить целостность своей психики, уберечь личность от разрушения. То, что знает сознательное «Я», не обязательно знать маленьким людишкам, исполненным желания жить в добре и справедливости. Их счастье — в неведении. И счастливы они будут, только пока верят.
Никто из них не должен даже догадываться о том, что нет никакой великой конечной цели. Есть только свет и тьма, двоичная система, извечное разделение на своих и чужих. Свои должны побеждать чужих. Свои — хорошие, чужие — плохие. Но все они абсолютно одинаковы для той, которая ждет их в конце пути. Перед смертью все равны. И те, кто мучительно размышляет о ней, и те, кто втайне надеется, что она его не коснётся. Надеется, хотя знает, что это не так.
Чтобы сохранить рассудок и спокойствие, надо научиться врать самому себе, идти на компромисс с неизменным эталоном правды, эталоном совершенства внутри — своей совестью. Надо научиться ловко подменять в психике реальные события вымышленными, реальных людей — их образами. И написать им такой сценарий, при котором они не погибнут в столкновении с внешними силами. Таким сценаристом и режиссером должно выступать моё сознательное «Я», которое только одно и может знать всю правду о жизни. «Я» должно быть мудрым, прагматичным, безжалостным и не менее жестоким, чем притаившиеся по всему периметру границ злобные и кровожадные враги. Ослабеет «Я» — погибнут все. Потому что ничто не может противостоять обезумевшей, бесчинствующей, подобно огненному термоядерному вихрю, сметающей всё на своём пути толпе.
Получалось, что говорить правду и врать себе я должен был одновременно. Я должен был быть, как электрон или квант света, двойственным, волной и частицей, лжецом и праведником. Политика двойных стандартов берёт начало в двоичной системе, законе единства и борьбы противоположностей. Отсюда происходит извечное деление на своих и чужих. То, что хорошо своим, плохо для чужих. И наоборот. Ложь и правда, как две стороны одной медали, в необходимых пропорциях обеспечивают целостность психики индивида, целостность государства. Полностью честный со своим народом правитель — это зло, разрушающее государство. Горбачёв — яркий тому пример. Правда в больших количествах разрушила незыблемую, казалось, империю, которая успешно обеспечивала свою целостность кровавыми репрессиями, массовыми расстрелами, красным террором, лукаво называя это борьбой с врагами народа. «А кто не верит нам, тот ренегат и хам!»
Политика внутренняя или внешняя — это всегда двойные стандарты.
Глубоко в ядре атома химического элемента сидит простой до невозможности, двойственный, правдиво-лживый квант света. Глубоко под накрученными эволюцией оболочками-формациями покоится рабовладельческий строй, незримо воздействуя на общественную жизнь современности. Притаившись где-то среди слоёв эмбрионального развития, находится внутри человека извечный раб, мечтающий стать рабовладельцем. На большее у него не хватает ни ума, ни фантазии.
Стабильность основывается на успешной идеологии, замешанной на умело приготовленном коктейле из правды и лжи.
У меня возникло ощущение, что я стал понимать самого себя гораздо лучше моих советников. Я прошёл сквозь все оболочки своей эволюции и увидел своё реальное положение в полном агрессивности окружающем мире. В этом плане всё было хорошо. Плохо было только то, что я так и не узнал, зачем существует этот мир и зачем существую в нём я. И вот здесь мне нужен был правдивый ответ. Такой ответ, который одинаково примут и движимый эмоциями бунтарь, и моё рациональное «Я». Тогда, и только тогда не останется причин для недовольства и бунта. Тогда, и только тогда ребёнок получит конфету и наступит момент счастья.
А жизнь продолжалась. Жизнь утекала неумолимо, по капельке, по песчинке в песочных часах. И времени в верхнем сосуде оставалось всё меньше и меньше. И неизбежно приближался момент, когда последняя песчинка повиснет в воздухе и затем упадёт вслед за остальными, словно восклицая: «Мак-бенак, свершилось!» Свершилось — значит безвозвратно ушло в прошлое, превратилось в сон Вселенной.
Сколько мне ещё отпущено? Да какая в принципе разница: теперь или в четверг? Успеть бы только, узнать ответ до момента ухода. До того момента, после которого для меня всё окончательно и безвозвратно утратит свой смысл.
ХВН (периодически мне нестерпимо хотелось увидеть его) — откуда он пришёл и куда ушёл — неизвестно. Мелькнул, как падающая звезда на ночном небосводе, осветил маленький кусочек мироздания и бесследно растворился в кромешной тьме. Как и все люди, как и все мы, как и всё, всё, всё во Вселенной.
И я решил ещё раз, возможно, в последний, прибегнуть к его методике. А вдруг это и есть тот единственный шанс узнать ответ на вопрос вопросов? Я лучше буду сожалеть о том, что сделал, чем о том, чего не успел сделать.
4.7. Мир зазеркалья
После невроза и сеанса психотерапии моё состояние разительно изменилось. Я не чувствовал себя угнетённо, не одолевала меня неведомая тоска. Даже страх смерти, змеёй свернувшийся где-то в глубине подсознания, больше меня не беспокоил, не нависал над моими думами мрачной тенью, как это было прежде. Не ужасала мысль о том, что меня не будет, но мир по-прежнему будет существовать в своей многогранной красоте, в своём многообразии. Ну, придётся когда-то уйти в небытие, да и ладно. Как говорила моя тётка, если бы люди не умирали, то уже небо бы подпирали.
Я связывал эти изменения с тем, как ловко Михаил вытащил из моего бессознательного полученную в детстве психическую травму, перевёл её в сознательную область и показал мне всю несостоятельность моей давней обиды. Поняв, что моя жизнь в детском доме была для меня благом, а не злом, я испытал мощный прилив энергии, почувствовал новый интерес к жизни. Поэтому не придавал эксперименту с зеркалами какого-то большого значения.
Вечером я установил два зеркала друг напротив друга. Для этого пришлось придвинуть тумбочку поближе к столу. Затем я сел на стул посредине и настроил зеркала таким образом, что увидел в заднем зеркале свой затылок. За ним, в ещё одном отражении, снова было лицо. А за ним — опять затылок. Зеркальный коридор уходил в бесконечность, сходясь в точку где-то далеко-далеко, у линии зазеркального горизонта.
Когда я выключил свет и зажёг свечу, изображения в зеркалах изменились. Лицо стало почти неразличимым. А огонёк свечи и его отражение в глазах создавали ощущение погружения в бездну. И я вспомнил услышанное или прочитанное где-то выражение: «Если долго вглядываться в бездну, бездна начинает вглядываться в тебя». Множество отражений моих глаз пристально вглядывались в меня, словно говоря: «Себе солгать невозможно, теперь ты видишь самого себя таким, каков ты есть на самом деле».
Затем я развернул листок с заклинанием и, едва различая слова в колеблющемся свете, стал читать вслух:
— Абанус, абарис, абас,
Абара в нощи темнотой охватиши,
Огневище стало духом убиенным.
С трёх сторон, с трёх рожон
чёрным светом распявши,
чёрным зверем отдавши,
изыди из ничто,
покажись, появись, разверзнись…
Надо было думать о том, что я стою на краю своей жизни. Но я не мог себе этого представить. И я представил, что стою на краю моста над речкой. Я был один во Вселенной. И был спокоен, олимпийски спокоен. Мне ничто не угрожало.
Я попытался разглядеть то лицо, о котором говорил ХВН. Но, кроме своего отражения, ничего не видел. Правда, на какое-то мгновение моё лицо показалось мне залитым кровью и не совсем моим. Но это видение, если и было, то вмиг исчезло в сужающемся зеркальном лабиринте.
Я почувствовал, что эти отражения притягивают меня. Голова слегка закружилась, как тогда, когда я прыгал с моста. И меня стало втягивать в лабиринт. На какой-то миг я снова увидел чьё-то залитое кровью лицо, а затем с некоторым усилием отстранился от поглощающей меня бесконечности.
Я включил свет, убрал зеркала и стал размышлять над смыслом эксперимента. Эта медитативная методика, должно быть, подстёгивала воображение, включала механизм предчувствия. Я знал по материалам интернета, что были случаи, когда знахари ставили диагноз и предсказывали исход болезни, глядя на воду в стакане. Реальные случаи, доходившие порой до смехотворного. Один из знахарей, ставя диагноз женщине, сказал её мужу: «А ты к куме поменьше заглядывай». И тот выскочил как ошпаренный.
Конечно, можно было и посмеиваться над пещерными методами знахарей, колдунов или шаманов. Но нельзя было отрицать, что иногда это срабатывает. Можно оставлять без внимания, игнорировать способности Мессинга или Ванги. Но нельзя солгать своей совести, глядя в отражение своих глаз в зеркале.
Все эти методики просто возбуждают какие-то центры мозга, отчего неизменный и бесстрастный окружающий объективный мир предстаёт всякий раз в ином свете. Как тот цилиндр, который можно видеть, или как прямоугольник, или как круг. Одно и то же событие воспринимается как радостное или печальное в зависимости от моего настроения. Даже смерть принимается за благо, если это смерть беспощадного врага. Или смерть волка в сказке о Красной Шапочке.
Это просто такие обучающие методики, которые не имеют к мистике никакого отношения. И, конечно, не надо преувеличивать их значение, как и возможности.
Уровень развития человека сегодня очень высок. Но для того, чтобы процесс познания мира шёл по нарастающей, безусловно, придётся активизировать новые слои головного мозга. Для того, чтобы получить то, что ещё никто и никогда не получал, надо и делать то, что никто и никогда не делал. Прогресс не может стоять на месте. Так почему бы не последовать идее ХВН, не попытаться комбинировать между собой старые и новые методики, какими бы несовместимыми они ни казались
«Попов сделал связь в пространстве, а нам дано сделать связь во времени.
Открытый колебательный контур это связь в пространстве.
Закрытый колебательный контур это связь во времени, но особый».
А уж какой фантастикой казалась совсем ещё недавно сама идея связи без проводов! И сегодня, показав принципиальную схему цветного телевизора какому-нибудь аборигену в джунглях или его собрату под дешёвой пивнушкой, запросто можно получить увесистый удар по голове за попытку внести сумятицу в стройный уклад первобытнообщинного строя.
Грубая материя исследуется грубыми методами, тонкая — тонкими. Мысль не зарядишь в андронный коллайдер и не разгонишь до сверхэнергий, хотя она так же материальна, как и «частица Бога». Человеческий мозг — самый тонкий и самый мощный на сегодня инструмент для исследования Вселенной. Надо только научиться правильно им пользоваться.
Экспериментом с зеркалами ХВН, по-моему, пытался научить меня видеть будущее.
Ложась спать, я вновь ощутил спокойствие. Оно заполняло меня, я тихо плавал в нём, как парусник в океане во время полного штиля.
Потом незаметно пришло сновидение.
Я спешил, очень спешил, чуть сбрасывая скорость только на поворотах. И всё равно опоздал. Когда я спустился по крутому откосу к Ибрагиму, он ещё дышал, зажимая руками кровоточащую рану на груди. Открыв глаза, Ибрагим увидел меня и прошептал:
— Только через мой труп картошка заберут…
И тут на мою голову обрушился удар, от которого я перевернулся на спину. Надо мной склонился толстый мордоворот с пустыми, глубоко сидящими глазами. На его поросячьем лице не отражались никакие эмоции. А в правой руке он держал окровавленный нож.
Я начал отползать назад, но мордоворот следовал за мной неотступно. Он что-то жевал — размеренно, монотонно. И я понял, что должно сейчас произойти. Мне было страшно по-настоящему. Я был убеждён, что это был не сон и не тот мир, в котором нет зла. Это была реальность, и здесь убивали взаправду. Я хотел было закрыть глаза, но в этот момент взгляд бандита переместился куда-то за мою спину, а его нижняя челюсть отвисла, и изо рта выпала то ли жвачка, то ли комок насвая. В следующий миг в щебёнку под его ногами с визгом ударила пуля, и за моей спиной раздался звук выстрела. Отвисшая челюсть задрожала мелкой дрожью, мордоворот выронил нож и, несмотря на свои габариты, шустро бросился наутёк. Взбираясь на откос, он упал на коленки. Щебёнка под ним осыпалась, но он продолжал ползти на четвереньках, отчаянно перебирая руками и ногами.
Я оглянулся и увидел, как Старый Горец, живой и невредимый, приближался ко мне, легко перепрыгивая с камня на камень. Он был в своей папахе и бурке, и держал в руках какую-то старинную винтовку. Его седые волосы, выбивающиеся из-под папахи, развевались на ветру. И от всей его фигуры исходила такая грозная сила, что казалось, будто это надвигаются сами горы, мощные и несокрушимые.
Поравнявшись с нами, Старый Горец отбросил на землю винтовку и легко поднял Ибрагима на руки.
— Пойдём, — сказал он мне. — Нам надо спешить. Он ещё жив, ещё не всё потеряно. Ты не побеждён, пока не сдался.
— Почему, почему он не ушёл? — воскликнул я. — Зачем отдавать за картошку свою жизнь?
Старый Горец на секунду приостановился и сказал:
— Ты так ничего и не понял. Разве ради картошки он пожертвовал собою?
И в этот момент мозаика сновидения начала распадаться.
4.8. Кто, если не я?
Я не знал, что и подумать. Если во Вселенной ничто не случайно и всё связано друг с другом, то не стоило удивляться и этому телефонному звонку, который прозвучал на следующее после эксперимента с зеркалами утро. Вчерашний взмах крыльев мотылька сегодня, вполне возможно, породил лавину новых событий.
Поздоровавшись, Яков Сергеевич сообщил мне новость:
— Вчера мне позвонили из психоневрологического интерната в Мукачево и спросили, находился ли у нас Харченко Владимир Николаевич. Я ответил, что да. Они просили выслать медкарту.
— Значит, он там, у них?
— Да, и это плохо.
— Почему?
— В общем, там режим очень строгий. Оттуда он так просто не уйдёт. Там разные пациенты, многие по определению суда признаны недееспособными. Он попал в пекло, и его оттуда никто не вытащит.
— Я попробую. Как лучше действовать?
— Прямо в интернат не заезжай. Я дам тебе адресок человека из Управления здравоохранения Закарпатской области. Это в Ужгороде, площадь Народная, 4. Зовут его Валерий Валерьевич. Он всё порешает, ты только как следует попроси.
— А как следует?
— Смотри сам по обстоятельствам. Мы с ним вместе учились. Правда, он на два года младше. Был неплохим парнем. Да сам знаешь: времена меняются и люди меняются. А я ему позвоню и предупрежу. И ты тоже телефон запиши.
Яков Сергеевич продиктовал мне номер. Потом снова сказал:
— Никто, кроме тебя, ему не поможет. Будет хуже, конечно, если он на Майдане влез куда не надо. Но всё равно помощи ему ждать больше не от кого.
— Никто, кроме меня, — повторил я. — Значит, выезжаю через полчаса.
Зачем ХВН подался на Майдан? Что искал там, среди пылающих костров и перевозбуждённых, бунтующих людей? Ведь он знал всё о жизни и о Вселенной. И прекрасно понимал бесперспективность любого рода революций: пока не заполнятся все клеточки Периодической системы, она не перейдёт на новый уровень, сколько ни митингуй. Поменяются местами субъекты, кто был никем, тот станет всем. Новый лидер расскажет новую сказочку о прекрасном «далёко», и жизнь снова покатится по прежней колее. Только погибших уже не вернёшь.
Значит, было там что-то важное, значимое. Что он там хотел найти?
Вопросы оставались без ответа. Пока без ответа.
Мне собираться в дорогу — как петуху прокукарекать. Я только и сделал, что предупредил Евгению. Так, на всякий случай. Потому что знал: она за меня переживает и, если просто исчезну, будет волноваться. Это налагает большую ответственность, если за тебя кто-то переживает.
Затем я закрыл квартиру, отнёс ключи соседке и, выйдя во двор, сел в свой «хаммер».
Дорога до Ужгорода, по моим прикидкам, должна была занять около четырнадцати часов. Плюс пару часов на разгильдяйство — итого около шестнадцати часов. В один присест доехать можно. Лет десять назад я ездил в Мукачево за приборами для судоремзавода. А от Мукачево до Ужгорода — рукой подать.
Та поездка мне понравилась. Удивительная красота Карпат, зелёные лужайки — полонины, колоритная внешность местных жителей, необычные сёла из одной улицы вдоль трассы — всё это было для меня ново, привлекало, манило, очаровывало своей загадочностью, сказочной красотой.
Помню, я купил в одном из придорожных магазинчиков томик рассказов Василя Стефаника на украинском языке и читал его по вечерам в гостинице, упиваясь мелодией повествования и мелодией языка. Этот томик, лежавший на тумбочке у кровати, увидела горничная — пожилая женщина интеллигентной внешности — и спросила, нравится ли мне книга. Я ответил, что очень. А в день моего отъезда она принесла мне огромный бисквит, который сама испекла специально для меня. Я был тронут до глубины души, но так и не сообразил подарить ей что-нибудь на память. Я вообще иногда бываю крайне несообразительным, а потом хочу обернуть время вспять, чтобы исправить свои ошибки и промахи.
Во время той поездки я не встречал откровенно негативного отношения к себе ни со стороны работников «Мукачево-Прибора», ни со стороны случайно встреченных людей. Потому меня и покоробили слова Якова Сергеевича, причислившего меня к москалям, к иноземным захватчикам. Неужели всё так сильно изменилось в Украине? Неужели та горничная сегодня подсыпала бы мне в чай крысиного яда? Да, конечно, людям свойственно меняться. Но не думаю, что это такой быстрый процесс. Не думаю, что можно легко забыть свои прежние убеждения и в один момент превратиться из человека в отморозка. Впрочем, без отморозков не обходится ни в Карпатах, ни на Урале, ни где-нибудь ещё. Просто в хорошие времена они сидят, забившись в щели, а во время смут вылезают на белый свет, чтобы урвать свою добычу, нагло, безжалостно терроризируя тихих обывателей. И, поверьте, национальность у своих жертв они не спрашивают.
Вот так размышляя, я незаметно подъехал к погранпереходу. И опять, как по заказу, на украинской стороне дежурил Витька. Но теперь настроение у него было совершенно другое.
— Куда на этот раз собрался? — спросил он, улыбаясь во весь рот. — По делам или развеяться?
— В Мукачево, — ответил я. — Развеяться. Дел у меня никаких не осталось. А ты сияешь, как будто в лотерею выиграл. Вернулся сын?
— Сын-то вернулся, а в лотерею я проиграл.
— Много проиграл?
— Ровно одну машину.
— Это что же за лотерея такая?
— Я сам, по правде, ничего не могу сообразить. Сынок из Киева приехал совсем дурной. Сел в машину и укатил. Через день вернулся без машины. Трезвый и довольный. И мне сказал, что, если узнает, что я взятки беру, совсем из дома уйдёт. Нет, ты понял, что за поворот?
— Наверное, там у них коммунистическая ячейка образовалась.
— Да ну тебя! — Витька громко рассмеялся. — Хотя парторг у них точно появился. Мой Сашок им только и бредит. И машину, думаю, ему отдал: он калека, на костылях ходит.
— Подожди-подожди, — насторожился я. — Какой он из себя?
— Я что, его видел?
— Звони сыну, — серьёзно сказал я.
Витька удивился, но сыну позвонил.
— Сашок, тут дядько Юрко питає про того вашого поводиря. Який він? Так, такий маленький, зрозуміло.
— Спроси, носит ли он очки.
— Носить він окуляри? — спросил Витька и, передавая мне слова сына, сказал: — Да, носит.
— Одет во что? — спросил я, и Сашок, видимо, услышал мои слова.
— В куртке-аляске и таких стёганых штанах, — передал ответ Витька.
Я буквально выхватил телефон у Витьки и почти закричал в микрофон:
— Где, где его можно найти, Сашок?
— Хлопці повезли до Трускавця, на води, — ответил Сашок.
— Давно?
— Десь місяці два тому.
— Позвонить им можно?
Сашок немного помолчал и сказал:
— Я додзвонитися не можу. Тільки батькові не кажіть, а то він за машину сваритися буде.
Я отдал телефон Витьке, и мы некоторое время молчали.
— Сашок говорил, что этот, на костылях, один на беркутовцев пошёл. И те остановились. Не знаю правда, или нет. Сашок говорит, его хлопцы на руках носили. А ты что, его знаешь?
— Немного знаю, — уклонился от ответа я.
— Ну, добре, бывай, — растерянно промолвил Витька, отметил мои документы и направился к себе в вагончик, то и дело удивленно поглядывая в мою сторону.
«Значит, я на правильном пути, — подумал я. — Из Трускавца они поехали в Мукачево. Зачем?»
Загадок было много, но отгадка меня ждала в мукачевском психоневрологическом интернате. И до момента истины ждать оставалось совсем немного.
5.1. На пути к вершине совершенства
В дороге я никогда не слушал музыку, как это делают многие водители. Для меня музыкой звучал ровный «шёпот» мотора, под который так легко думалось! А здесь, в горах, двигатель работал чисто и почти бесшумно: то ли воздух тут особый, то ли от перепада давления немного закладывало уши.
Погода для второй половины марта была просто чудесной: ярко светило солнце и стрелка термометра за лобовым стеклом подбиралась к отметке плюс 10.
Я ехал и думал о том, как бы сложилась моя жизнь, если бы я не встретил ХВН. Болтался бы я, наверное, в бессистемности своих знаний и опыта, как брошенный пустой бумажный пакет на ветру. Гоняло, швыряло бы меня от обочины к обочине, кружило на одном месте, слепого, глухого, ничего не понимающего. Верил бы я всякой чуши о параллельных мирах и парадоксах времени. Это так легко, манипулируя терминологией, внушить людям какую-нибудь догму, на которой можно построить самую замысловатую и прибыльную идеологию. А ведь единственной, не требующей доказательств истиной является тот факт, что я — есть. Я есть — вот единственная моя ценность в этом мире. Что может сравниться по ценности для меня с моей жизнью?
И на вопрос, зачем я пришёл в этот мир, тоже найдётся ответ. Большой, правильный ответ. Нельзя свести всё к зарабатыванию денег, к борьбе за место под солнцем, к драке за лучший кусок пищи, к примитивному размножению.
Нет сомнения и в том, что эталон совершенства есть у меня внутри. Он, как и атом гелия, который когда-то давно закончил свою эволюцию и стал ядром, лёг в основу нового уровня эволюции. Как зерно, которое легло в землю и дало новые всходы. И моя совесть — производное от этого эталона.
Вот и я живу, эволюционирую, совершенствуюсь, проходя и через хорошее, и через плохое. Человек должен с каждым днём становиться всё лучше и лучше — вот, пожалуй, главный вывод, который я пока могу сделать. А завтра я обязательно узнаю что-то новое, что поможет мне ответить на вопрос вопросов. По-другому быть не может — совершенство внутри приведёт меня к единственному верному ответу, окончательно развеет мои глубинные страхи, сделает меня по-настоящему счастливым.
ХВН, мне был как воздух необходим ХВН. Он не псих с бытовой точки зрения. Ну, бывают иногда видения. Так они иногда у всех бывают — все люди в некоторой степени юродивые, одни меньше, другие больше. Я заберу его к себе, он ни в чём не будет нуждаться. Я должен был сделать это раньше. Я очень, очень многие вещи должен был сделать раньше. Для Ибрагима, для тётки, для Пети, для Песенника, для всех тех, мимо которых прошёл не замечая… Не сделал. Но теперь всё будет по-другому! Цыган сумел, и я сумею!
Живём не так, встречаемся не с теми,
Не то творим, душою не горим,
Не те умом затрагиваем темы,
Не те слова друг другу говорим.
Легко бранимся, миримся натужно,
Скитаясь в одиночестве своём,
И лишь о Том, кто нам и вправду нужен,
За пять минут до смерти узнаём.3
В очередной раз переехав на другой берег уже надоевшей мне реки Латорицы, я пристроился за видавшим виды ЛАЗом, автобусом Львовского автозавода, королём туристических трасс середины прошлого столетия. Конечно, техника прошлого отличалась завидной надёжностью. Но я бы меньше удивился, встретив на дороге динозавра. На заднем стекле автобуса виднелся трафарет «Дети», и я не стал его обгонять на узком спуске: справа над дорогой нависала каменная стена, а слева круто вниз, к уже вскрывшейся ото льда бурной реке уходил глубокий обрыв. Я решил сделать это попозже, в более благоприятной дорожной обстановке.
За автобусом тянулся прерывистый маслянистый след, за который в Европе водителя примерно бы наказали. Но на просторах бывшего Союза такое состояние сальников было в порядке вещей: если масло подтекает, значит, оно ещё есть. На всякий случай я поморгал водителю фарами, и он тут же включил аварийную сигнализацию. Это можно было расценить как приглашение его обогнать. Я приглашение принял, увеличил скорость и, поравнявшись с автобусом, посмотрел в его окна.
За кабинкой водителя, что-то рисуя пальцем на стекле, сидел конопатый пацан с вихрастым, точь-в-точь как у Ковша, чубом. Он помахал мне рукой и улыбнулся. Я помахал ему в ответ. Это же надо, чтобы было такое сходство! Ну вылитый Ковш, такой, каким я его запомнил по интернату.
И тут из-за вихрастого выглянуло худое лицо, прямо кожа да кости. И это точно был Рахит! Он не улыбался и не махал мне рукой. А наоборот, смотрел хмуро и как-то осуждающе.
«Наверно, детдомовцев на экскурсию везут, «инкубаторских», — объяснил я себе необычное сходство пацанов с Ковшом и Рахитом.
За ними сидела женщина в платке, как у моей тётки. Лица её я не видел, но уж очень она смахивала на тётку. Рядом с ней, уронив голову на грудь, спал мужчина, видимо, сильно выпивший.
«Неужели Петя? — подумал я. — Да что это за наваждение такое? Я что, уснул за рулём?»
Нет, не похоже. Я сильно потер левой рукой своё ухо: оно заболело. Нет, я не спал.
Эх, мне бы сейчас потрогать пламя свечи… Ну не могли они там, в автобусе, иметь такое сходство… Вернее, такое сходство не могло быть случайным.
Я увеличил скорость и поравнялся с кабиной водителя. За рулём сидел Статный, и золотая фикса сверкала у него во рту, когда он разжимал губы. Он разговаривал со Светой, которая, немного наклонясь, стояла рядом с ним. Она пристально всматривалась в дорогу. Выходит, Статный мне соврал, что она умерла. Это была, несомненно, Света в своём платье с диагоналевыми красно-белыми полосками.
Увидев меня, Статный замахал рукой, показывая, чтобы я его не обгонял, и стал мне что-то кричать. Но ветер заглушал слова.
— Что? — заорал я, полностью открыв окно правой дверки и наклонившись к ней, уже понимая, что произошла беда.
— Тормоза... — я скорее разобрал это по губам.
— Двигателем тормози!
— Нет сцепления, порвал, — выкрикнул он и в отчаянии махнул рукой.
Я всё понял: он не остановится на спуске, наберёт скорость и без тормозов не впишется в поворот, до которого оставалось около сотни метров. Раздумывать было некогда. Я быстро надавил на газ, в долю секунды обогнал автобус на полкорпуса машины, резко повернул руль вправо и изо всей дури ударил по тормозам, поставив свой трёхтонный «хаммер» почти поперёк дороги и прижимая автобус к отвесной каменной стене.
Металл кузова заскрежетал, застонал, разрываясь «по живому».
«Только бы не лечь на бок, только бы не лечь, иначе не удержу, улетим с обрыва», — мелькнуло у меня в голове.
И тут моя машина вначале легла на бок, а потом перевернулась на крышу. Вспыхнул яркий свет, и огненные искры посыпались на растрескавшееся тонированное стекло, чем-то напоминая праздничный фейерверк в ночном небе. А потом всё стихло. Я понял, что мы не сорвались с обрыва. И я ощутил восторг, такой же самый, как и тогда, когда я прыгнул с моста. Я сделал это!
Меня переполняло ощущение счастья.
Потом пришла темнота. Но она не пугала меня: я уже умел видеть в темноте.
Меня вытащил из машины здоровенный, похожий на носорога мужик. И я отметил про себя, что где-то его уже встречал. В подтверждение этого он кому-то сказал:
— Я его узнал: это он приходил с Колей за молоком для котят.
Я чуть заметно кивнул в ответ головой.
Автобус стоял, прижатый к скале. У переднего колеса сидел Статный, и лицо его было залито кровью — то самое лицо, которое я видел в зеркальном лабиринте. Но он шевелился, а значит был жив. Дети сгрудились на обочине, а Света и тётка обхватили их руками — ну совсем как наседки с цыплятами.
Голова у меня сильно кружилась. Я с трудом встал и, пошатываясь, подошёл к повороту дороги.
За поворотом на камне сидел Старый Горец. Он, как и в первую нашу встречу, был в папахе и бурке. У его ног, свернувшись калачиком, лежала огромная овчарка. Нет-нет, это был волк. Хромой волк с искалеченной лапой — он всё-таки ушёл тогда от охотничьих пуль, наверное, прыгнул прямо в глубокую расселину.
Старый Горец встал, подошёл ко мне и, глядя прямо в глаза, сказал:
— Я знаю одну вершину. Она так высока, что солнце освещает её и днём, и ночью. И снега на её склонах сверкают ярче самого солнца. Она так высока, что с неё даже на звёзды можно смотреть сверху вниз. И ты увидишь всех: и отца своего, и маму свою, и братьев, и сестёр своих… Это не так важно, как ты жил — хорошо или плохо, бедно или богато. Не печалься об этом. Но очень важно то, как ты умер.
Откуда-то звучала музыка невероятной, фантастической красоты. Это выводила свою мелодию волшебная флейта.
Старый Горец взял меня за руку. Его мозолистая ладонь была такой же шершавой на ощупь, как и у Песенника. И удивительно тёплой.
И мы пошли не оглядываясь и ни с кем не прощаясь. Мы пошли к самой линии горизонта, теряющейся в голубовато-серой дымке, за которой время меняло свой знак и текло в обратную сторону…
КОНЕЦ РОМАНА
Понравился роман? Поблагодарите Юрия Солоневича переводом с пометкой "Для Юрия Солоневича".