30 июня 1911 года родился поэт Чеслав Милош.
Свидание
Замёрзшим полем в предрассветной мгле
Лежал наш путь. Крыло зари вставало.
Вдруг заяц сиганул из-под колёс!
Один из нас махнул ему рукой.
Давно то было. Нет уже в живых
Ни зайца, ни хозяйки той руки.
Любовь моя, куда всё исчезает:
Мгновенный жест, дорога, шелест наста —
Я не скорблю, но просто вопрошаю.
Вильно, 1936
(перевод Виктора Куллэ)
Я не чувствую за собой никакого особого права писать о Чеславе Милоше, получившем в 1980 году Нобелевскую премию "за бескомпромиссное и проникновенное отображение незащищенности человека в мире суровых конфликтов". Я не являюсь ни большим знатоком, ни одержимым поклонником, ни человеком, хоть сколько бы разбирающимся в польской словесности.
Тем не менее, я не вижу ничего похожего на то, что в день рождения поэта моя лента в социальных сетях пестрила бы сообщениями о нём, и в этом есть какая-то серьёзная несправедливость. Поэтому выбирая между перспективой обозреть сомнительные достоинства туши для ресниц, или написать о том, что я ела на обед, я остановлюсь на том, что потрачу свою энергию на одного из величайших поэтов двадцатого века. Так, например, считал Иосиф Бродский:
«Огромная сила поэзии Чеслава Милоша заключается в том, что он понял необходимость трагической интонации, трагедия же века в том, что он снабдил поэта необходимым опытом для её выражения».
Вот они, кстати, вместе на фотографии:
Бродский и Милош были друзьями, и сегодня особенно интересен их спор о советской империи.
Милош ещё в 1988 году приписывал российским (тогда ещё советским) писателям, в том числе и Бродскому, наличие колониального захватнического сознания — и удивительным образом, на мой взгляд, сказанное тридцать лет назад актуально и сегодня, это сознание ведь не преодолено до сих пор, ни писателями, ни широкими народными массами. Например, Захар Прилепин цитирует в своём фейсбуке слова Бродского, сказанные в этом споре, как оправдание идеи русского мира, как оправдание крымской аннексии.
Из «Богословского трактата»:
"... Всякий, кто считает нормальным порядок вещей,
где сильный торжествует, а
жизнь кончается смертью,
согласен на господство Дьявола"
Тот спор об имперскости завязался на конференции в Лиссабоне, набор присутствующих на которой потрясает моё воображение: Сергей Довлатов, Татьяна Толстая и Иосиф Бродский, Чеслав Милош, Сьюзен Сонтаг, Салман Рушди и другие. Подробнее можно почитать здесь — это ссылка на главу из книги “Милош и Бродский: магнитное поле”. Не откажите себе в этом удовольствии.
Симптоматично то, что я вместо того, чтобы рассказать о самом Милоше и о его поэзии, набросилась на актуальные политические аспекты, как голодная собака. Вернёмся же к поэту. Мне кажется, что точнее всего он определил свою миссию сам:
«Цель, которую я преследую — это реальность. Погоня за реальностью».
Менеджер по связям с реальностью — так мне нравится о нём думать. В нобелевской речи он говорил, что он часть польской культуры, которая малоизвестна в мире, потому что почти непереводима. Тем не менее даже в переводе красота и мягкость польского языка как будто бы никуда не исчезает:
"Уютный Краков в зелени лежал
Пасхальным свежекрашенным яичком"
Милош критиковал романтическую поэзию за "чрезмерную концентрацию на внутренних переживаниях". Восхищался своим своим дядей и учителем, французским (!) поэтом Оскаром за то, что тот "любил людей старой любовью, изношенной от жалости, одиночества и гнева".
Корпус созданных им текстов огромен, поэт продолжал много писать и на девятом, последнем десятке своей жизни — это была и проза, и эссеистика, и какая-то своя особенная форма. Для первого знакомства с его словом я советую книгу Натальи Горбаневской "Мой Милош" — в ней переводы стихотворений и прозы, нобелевская речь и лекция, публицистика и критика (эта рекомендация, конечно, для тех несчастных, кто как и я не владеет польским).
И напоследок, фотография, свидетельствующая о весёлом нраве именинника, который, положа руку на сердце, заподозрить в нём довольно трудно:
