Владимир Попов создал тугры почти для всех правителей восточного и западного мира
Ровным каллиграфическим почерком Владимир Александрович записал дату рождения, форму глаз, характерные черты и положил на листок тюбик с серой краской. Этот цвет я назвал среди своих любимых.
Текст: Евгений Резепов, фото: Андрей Семашко
Все эти данные Владимиру Александровичу необходимы для создания моей тугры. Тугра — персональный знак правителя, содержащий его имя и титул, в виде орнаментально украшенной арабской вязи (текст может быть написан на любом языке). Русские цари, вплоть до Петра I, имели в своем распоряжении тугры для подписывания грамот и посланий владыкам мусульманского Востока.
В жизни я никем никогда не правил, потому мне страх как любопытно увидеть тугру, которую напишет для меня Попов...
ТУГРА ПРЕЗИДЕНТА
Стены мастерской Владимира Александровича украшают не только тугры, но и шамаили. Шамаиль — это живописно-графическое произведение, связанное с духовной культурой, в котором обычно изречение или целая глава (сура) из Корана выполнены изысканной арабской вязью и дополняются красивой орнаментальной композицией или архитектурными пейзажами.
Шамаилей у Попова много, но тугр в его мастерской — гораздо больше, счет идет на сотни. И все они разные, ни один узор, ни один вензель не повторяется. Линии ровные, сделанные твердой рукой мастера, силу которой оцениваешь сразу — при рукопожатии.
Попов создал тугры практически для всех современных правителей не только восточного, но и западного мира! Конечно, почти никто из них не бывал в мастерской Попова и не оставлял ему свои данные, как я. Да и сами тугры Попова, посвященные земным владыкам, конечно, не всегда доходят до адресата. Некоторые из них, живущие на другой стороне планеты, даже не подозревают, что каллиграф из Казани написал для них тугру. Но все же тех, у кого тугра, созданная Поповым, висит на видном месте, заметно больше. А кому-то из них Владимир Александрович сумел вручить тугру лично. Например, президенту Иранской Республики. Перед поездкой на VIII Международный фестиваль Корана и каллиграфии в Тегеране в 2000 году Попов помимо шамаилей сделал тугру президента Ирана, основываясь только на том, что о нем читал и слышал. С той выставки началась слава Попова-каллиграфа в исламском мире.
...Президент Ирана Мохаммад Хатами обходил выставку за два дня до ее завершения. 17 стран исламского мира представляли тысячу лучших каллиграфов. На осмотр павильона каждой страны президент тратил несколько минут. Потому Владимир Попов хоть и волновался, но на особое внимание главы государства не рассчитывал. Любуясь в предыдущие дни на шедевры ведущих каллиграфов планеты, он только вздыхал. Как многому ему предстоит учиться! Жизни не хватит. Каллиграфией начинают заниматься с малых лет, а он увлекся ею буквально пять лет назад! Смешно говорить: по опыту он самый молодой каллиграф, а по возрасту — самый старый. Ему тогда шел 76-й год. Но не только возраст поразил в Попове президента Ирана, когда он оказался в павильоне России. Необычность исполнения каллиграфических работ заставила главу Ирана пробыть в русском павильоне более получаса. Такого внимания Попов не ожидал. Президенту понравился большой шамаиль "Возрождаемая мечеть Кул-Шариф". Дошла очередь и до тугры. "А вот ваш личный знак", — смущаясь, сказал Попов. "Какой знак?" "Тугра..." — ответил Попов и предложил президенту прочитать. Президент стал читать вслух и прочел свое имя. Попов не растерялся: "По восточному обычаю, раз гостю понравилась вещь, а тугра вам понравилась, — дарю. Хоть сейчас сниму". "Спасибо, — ответил президент. — Но пусть повисит до конца выставки. Нам интересны ваши работы. Они не похожи на виденное нами. Но они ласкают наши сердца".
С тех пор прошло четырнадцать лет. Немало накопилось на нашей планете тех правителей, у кого в рабочих кабинетах тугры Попова красуются на почетном месте. А их копии хранятся у автора в мастерской.
Рассматривая тугры владык во всех подробностях, лестно сознавать, что я, как и они, благодаря Попову буду иметь свою тугру, выполненную по всем многовековым канонам каллиграфии. Но не обольщаюсь. Помимо земных владык каллиграф делает тугры и самым обыкновенным людям. Только при мне его навестили несколько заказчиц. Восторженные дамы, рассказывающие, как мужчинам нравятся произведения Попова, которые ставят их в один ряд с султанами, ханами и царями, ждут не дождутся готовой тугры, чтобы порадовать своих домашних или служебных "владык". К человеческой слабости иметь тугру, похожую на знак какого-нибудь султана или шейха, Попов относится спокойно. Пусть хоть так, но люди все равно прикасаются к чудесному миру восточной каллиграфии, многим практически незнакомой....
ШКОЛА ВОЙНЫ
Что он сам знал о каллиграфии в свои 17 лет, кроме общих представлений о том, что каллиграфия — это когда тонким перышком пишут ровные буквы в школьной тетради? Намучился Владимир с буквами в детстве, потому что пошел в школу в украинском Мариуполе, а когда семья переехала на Урал, то он долго не мог избавиться от букв украинского алфавита, которые у него часто проскакивали в словах. Два года из-за этого просидел он в одном классе. Зато буквы выводил, как печатные.
Иные представления о каллиграфии Владимиру Попову дала война. Лето 1941 года, когда он окончил девятый класс, запомнилось Владимиру частыми походами в лес за грибами, ягодами и кедровыми шишками. За рюкзак, набитый кедровыми шишками, мать купила ему на рынке первое в жизни пальто. Военный комиссар, которого он вместе с одноклассниками атаковал заявлениями с просьбой отправить на фронт, предложил десятиклассникам отправиться на учебу в военное авиатехническое училище, эвакуированное в уральский город Миасс из-под Киева.
Весну 1942 года Попов встретил в артиллерийской части, куда курсантов отправили после расформирования училища вследствие тяжелого положения на фронтах. Узнав, что в школе и училище он выпускал стенгазету, юношу зачислили в разведроту и поручили как можно ближе подбираться к переднему краю противника и детально зарисовывать панораму местности боевых действий с нанесением точек базирования боевых средств врага. Так до самого конца войны была определена воинская специальность Попова. От него требовалось подручными средствами тщательно зарисовывать на ватмане линии вражеских позиций и обновлять их каждый день. Так он впервые, не осознавая того сам, начал проходить школу каллиграфии, главным учителем в которой для него была война.
Чернил не хватало. Проблему Попов решил просто: брал красный порошок из неразорвавшихся немецких осветительных ракет и разбавлял его водой. Эти красные чернила он использовал при составлении карт. Ими же вел свой дневник, в котором описывал участие своей бригады в освобождении Крыма, подробно записывал, как преодолевали Пинские болота и освобождали Брест. Потом было освобождение Риги. Здесь он в свободное время зарисовывал поразившую его рижскую архитектуру. То же самое повторилось и в Варшаве. В польской столице он впервые побывал в костеле, который привлек его своей красотой. Внутри храма перед статуей Девы Марии молилась женщина. Ее глубокая молитва так поразила молодого солдата, что он запомнил этот момент на всю жизнь. Попов задумался о Боге, правда, делиться этими мыслями он не стал даже с дневником...
Свой дневник Попов закончил писать в Берлине. После победы штаб бригады расквартировали в одном из дворцов под городом Потсдамом. В дворцовых закоулках стояли ящики со старинными картинами, подготовленными немцами к вывозу. Некоторые ящики оказались разбиты. И Попов, прислонив картины к стене, мог часами рассматривать шедевры европейских мастеров. Он хорошо помнит, что там были даже работы Рембрандта...
Эти светлые дни победы заставили его забыть ужасы отступления в 1942 году, дважды перебитые ноги, контузию, от которой он не только терял временами память, но и стал заикаться. Но больше всего его радовала возможность спокойно рисовать. В итоге выставку портретов офицеров, их жен, товарищей по полку и пейзажей, нарисованных Поповым, организовали в Потсдамском доме офицеров.
Ко всякому празднику Попов выполнял огромный объем художественных работ: писал для сцены герб СССР, гербы союзных республик, рисовал разными шрифтами огромные, многометровые транспаранты, буквы для которых выводил шваброй, смоченной в ведре с краской...
Поощрением за работу была возможность брать недельные увольнительные, которые он тратил на осмотр музеев и дворцов Германии. Для этих путешествий он купил себе макинтош, жилетку, шляпу и лайковые перчатки.
"ЧЕРНЫЙ КАМЕНЬ"
В таком щегольском виде Попов и прибыл после демобилизации в 1947 году в одно из сел Татарстана, куда с Урала временно перебрались его родители. Для учебы выбрал Казанское художественное училище. Среди своих "зеленых" однокурсников прошедший войну Попов выглядел переростком. Постоянного места жительства не имел, снимал самые дешевые углы. Но это не мешало ему штудировать горы литературы по изобразительному искусству, не пропускать все выставки и театральные постановки. Посиделками за столом и спиртным он не увлекался, на танцы не ходил. Каникулы с первого до последнего дня тратил на этюды. В 1951 году он получил диплом с отличием. Преподавать в школе он, однако, не мог. Речь не восстанавливалась, проблемы с памятью оставались, перебитые на войне ноги подводили, стали наваливаться другие болезни и новые проблемы. После участия в Московской выставке живописи в 1952 году его — единственного из казанских художников — отметила центральная газета. Неприязнь местного художественного бомонда закрыла молодому живописцу продвижение на местном уровне на долгие десятилетия. В это тяжелое для себя время Владимир Попов окончательно сформулировал главное правило, выстраданное им еще на войне: никогда не изображать ничего отрицательного. Не рисовать даже карикатур, которые, по мнению Попова, коверкают изображение людей. Поломанные заборчики в заброшенных местечках или руины, которые так любят художники, он ни разу не сделает предметом своих полотен. Он всегда будет показывать только созидательные процессы в жизни и выступать против зла и насилия в мире.
Полностью воплотить эти идеи он смог только в восточной каллиграфии. Попов увлекся ею в 72-летнем возрасте, а до этого чем только не пришлось ему заниматься! Расписывал огромные занавесы для театральных сцен. Трудился оформителем в "Татпотребсоюзе". Делал для магазинов огромные мозаичные панно, для которых сам колол и раскрашивал в нужные цвета плитку. Четыре десятка лет эти магазины, кстати, были украшением центра Казани. Заработанные деньги тратил на семью и на поездки по стране.
Именно во время этих путешествий он оказался под большим впечатлением от дворцовых комплексов в Туркмении, Таджикистане и от гробницы Тамерлана в Самарканде. Тогда же он обратил внимание на узоры и орнаменты, которыми они были украшены. Его привлекала графическая составляющая этих шедевров. Увиденные во время войны храмы и соборы, поездки в Среднюю Азию побудили Попова создать серию живописных пейзажно-архитектурных работ под общим названием "Шедевры культовой архитектуры всех времен и народов" и разделить ее на три части: христианскую, мусульманскую и буддистскую. Наиболее удались работы, связанные с исламом. И Попов решил: почему бы не продолжить исламскую серию в каллиграфии? Правда, после революции в Советской России это искусство, как и иконопись, находилось фактически под запретом. Да и не всякому носителю мусульманской традиции доступны тайны каллиграфии. Попов, конечно, знал, что ислам не приемлет изображения человека, а концентрирует художественный поиск в письме. Знал, что искусство каллиграфа требует высочайшей виртуозности. Поэтому шаг в совершенно другой мир потребовал от Попова немалого мужества. И уж совсем не мог представить Владимир Александрович, что первая же его каллиграфическая работа — шамаиль "Черный камень" — перевернет всю его жизнь.
АФГАНСКИЕ КАЛЛИГРАФЫ
В 1997 году казанский искусствовед Рауза Султанова впервые за все годы после революции организовала в Казани выставку, посвященную Корану, намазлыкам (молитвенные коврики) и каллиграфическим работам из фондов Национального музея Республики Татарстан. На ней же были представлены и работы современных каллиграфов. Искусствовед Розалина Шагеева заметила на выставке "Черный камень" Попова и отметила эту работу. Владимир Александрович поделился этой радостью со своим другом — Любовью Сперанской. И началось... Любовь Сперанская, первая женщина-сценограф Татарстана, основоположник национального сценического костюма в музыкальном театре, сумела распознать в 73-летнем художнике молодой задор. В коллекции ее покойного мужа, Петра Сперанского, хранился редчайший 125-страничный альбом шамаилей. Оказывается, до революции на Волге жили прекрасные мастера-каллиграфы, обучавшиеся на Востоке. Попавший во время войны в Казань в эвакуацию московский профессор Михаил Покровский собирал шамаили где только мог. Всю оставшуюся жизнь Владимир Александрович будет вспоминать с благодарностью Любовь Сперанскую и ее подарок. Этот альбом так повлиял на Попова, что он немедленно обратился к Корану и стал учиться каллиграфии. В возрасте, когда другие уже сами делятся своим опытом, Попов не побоялся пойти в ученики. Его наставником стал казанский ученый-востоковед Наджип-Накаша Исмаилов. Благодаря ему Попов освоил традиционные на Востоке образцы художественного письма: куфи, сульс, талик, насталик, райхани, шекасте. И даже такой трудоемкий, используемый в Средние века для исполнения торжественно-государственных актов, репрезентативный декоративный почерк, как дивани. Другие каллиграфы, которых в Казани считаные единицы, давать уроки Попову не хотели, считая, что русскому в этой сфере делать нечего.
Помогло Попову строительство мечети Кул-Шариф, начавшееся во второй половине 90-х годов в Казани. Выполнять для нее каллиграфические работы был приглашен мастер-каллиграф из Афганистана. В Казань он приехал со своим братом, тоже каллиграфом. Жили они недалеко от строящейся мечети. Попов показывал им свои работы, заходил к ним в гости. Соперника в этом почти 80-летнем человеке с белой бородой и больными ногами приезжие каллиграфы не почувствовали. Попов помогал каллиграфам в работе чем мог, а они за это делились с ним своим опытом. Этих каллиграфов, которые превосходили казанских, Попову было важно увидеть в работе, узнать их технологию. А они настолько доверились Попову, что даже делились секретами. Именно от них Попов впервые услышал о международной выставке Корана и восточной каллиграфии.
Сооружалась мечеть Кул-Шариф несколько лет. И примерно столько же длилось обучение Попова у афганских каллиграфов, подробности которого он старается и сейчас никому не рассказывать. Эти мастера посоветовали Попову делать тугры для того, чтобы побыстрее набить руку. Попов стал добавлять в тугры психологическую составляющую характера человека, передавая ее путем подбора шрифтов и начертания букв. В свои тугры он закладывал сюжет. Вот, к примеру, тугра президента Болгарии: написана почерком сульс в виде кувшина. По мысли автора, это — чаша жизни. Господь все создал на земле, чтобы мы могли существовать безбедно и благотворно... Попов стал смело вводить и другие новшества в каллиграфию. Он первый в истории каллиграфии соединил русский и арабский шрифты в написании тугры Аллаха. А полумесяц расположил — на вологодских кружевах. А кружева — на домотканых половичках.
Благодаря туграм Попов привлек внимание известного в Казани профессора-исламоведа Гульнары Балтановой. Как-то Попов прочитал в газете статью о ней и написал тугру ученого. А потом пригласил Балтанову на одну из выставок, предупредив, что среди экспонатов будет выставлена ее тугра, которую ей придется найти самой. Гостья пришла с матерью. Свою тугру они узнали сразу. Значит, Попов сумел написать ее верно! К такому приему Попов потом прибегал часто. Позже Гульнара Балтанова напишет, что Попов сумел соединить западное и восточное начало искусств и фактически достоин той же оценки в глазах Казани, что и Лев Гумилев.
Но местная школа каллиграфии с присутствием чужака не соглашалась. На выставки Попова особенно не пускали. Действовал стереотип: не может русский человек, немусульманин, работать в восточной каллиграфии! На обсуждение выставок каллиграфических работ Попова даже приглашали высказать свое мнение представителей муфтията самой старой мечети Казани, Марджани. Думали, те разгромят его работы. Но на открытом обсуждении они выступать не стали, а после его окончания подошли к Попову и сказали, что "если бы не наш сан, то мы бы расцеловали вас за то, что вы создали".
Учиться в Казани Попову было больше не у кого и нечему. А останавливаться на достигнутом он не собирался. И тогда Владимир Александрович отправился в Москву — в Государственный музей искусства народов Востока, посмотреть на старинные шамаили и тугры. Искусствовед Розалина Шагеева попросила его узнать, не может ли московский музей предоставить коллекцию намазлыков для выставки в Казани. Во время беседы с заместителем генерального директора музея Попов показал альбом своих каллиграфических работ, который вез для отчета в Союз художников РФ. Посмотрел альбом и второй заместитель. А когда дело дошло до генерального директора, тот вдруг предложил Попову сделать выставку.
Вопреки опасениям Попова недостатка в интересе посетителей выставка не испытывала. Даже посольства многих стран ею заинтересовались. А после завершения выставки все ее экспонаты "переехали" в Культурный центр при посольстве Египта. Потом работы Попова выставлялись в Духовном управлении мусульман европейской части России.
ВЛАДЫКА СОБСТВЕННОЙ СУДЬБЫ
Пока выставка Попова покоряла посетителей московского Музея искусства народов Востока, к Владимиру Александровичу обратились сотрудники посольства Исламской Республики Иран в РФ и предложили поучаствовать в VIII Международном фестивале Корана и каллиграфии в Тегеране. Правда, билет до Тегерана Попову предстояло оплатить самостоятельно. Что ж, пенсии ветерана войны для этого ему вполне хватало. Так что работы, уже показанные в Москве, Попов повез в Тегеран. А в качестве сюрприза приготовил тугру тогдашнего президента Ирана.
Собираясь в Иран, Владимир Александрович Попов ни секунды не думал, что ему надеть. Более полувека в его гардеробе висит темно-синий костюм из шевиота, предназначенный для самых торжественных случаев. Сшит он был еще в 1945 году в Потсдаме. С немецким портным Попов расплатился тогда несколькими банками сгущенки и тушенки. Портной, утверждавший, что шевиот был вывезен немцами еще из России и прослужит долго, не обманул. За полвека Попов даже подкладку не менял. И сидит костюм на Попове так, словно ему по-прежнему 21 год...
Тогда, в 2000 году, иранские газеты писали, что русский мастер каким-то чудесным образом смог одновременно отойти от тысячелетних канонов каллиграфии, развить их и при этом не нарушить. "Было полной неожиданностью то, что мы увидели, — оценивали композиции Попова арабские каллиграфы. — Всеми фибрами души чувствуем, что это — наше, родное". А когда в Тегеране был выпущен проспект выставки, то на нем было всего два портрета: президента Ирана и каллиграфа из России. Из Тегерана Владимир Попов привез в Казань материал и инструменты для каллиграфии, особо ценное издание Корана, полученное им в подарок за участие в фестивале, и звание русского каллиграфа исламского мира.
С тех пор выставка Попова под названием "Каллиграфия за мир" прошла во многих странах: в Ливане, Сирии, Египте, Турции, Марокко, Иордании, Италии, Монголии... Основу выставки составляли тугры знаменитых политиков и каллиграфические композиции.
Признан Владимир Александрович теперь и в Казани. Рядом с домом Попова в центре города находится медресе. Когда ученики медресе встречают на улице Владимира Александровича, то почтительно кланяются ему. Долго он не мог понять — почему? А потом узнал, что на уроках арабской каллиграфии в этом медресе изучают именно его каллиграфические композиции. Попов этим фактом очень гордится. Для него такое признание — выше всех похвал, не раз услышанных на выставках и фестивалях.
...Еще в самом начале нашей встречи я прошу Владимира Александровича показать его собственную тугру. И когда в стопке, которую он листает как книгу, вижу желто-черный лист, на котором арабская вязь складывается в лодку под парусом, бегущую по бурным волнам, то сразу догадываюсь, что это — она. Такой и должна быть тугра Попова — владыки собственной судьбы. Вечного странника, стремящегося к совершенству.