Сева и Клава. Он — внушительный, крепкий, строгого нрава. Она — крохотная, таинственная, чуть отрешенная от мирской суеты. Они давно вместе. А последние шесть десятков лет — так вообще связаны официальными узами. Балаклава — часть Севастополя. И этому союзу нисколько не мешает то, что он, Сева, моложе избранницы по меньшей мере на 2 тысячи лет.
Текст: Михаил Быков, фото: Александр Бурый
Тут, конечно, можно спорить. Рядом с нынешним Севастополем люди селились задолго до Рождества Христова. Один Херсонес чего стоит. Однако ж к тому моменту, когда в конце XVIII века в Ахтиарской бухте русские решились заложить город-порт, эти места без малого триста лет были почти пустынны. Сказались посещения ордынцев и османов.
А вот в Балаклавской бухте на протяжении последних 25 веков человек присутствовал постоянно. Сюмболон — Ямболи — Чембало — Балик Ява — Балаклава... Последнее название было в ходу незадолго до того времени, когда Крым стал частью Российской империи. Первое фигурирует еще в трудах древнегреческих и древнеримских историков. Да что там историки! Великий Гомер упомянул это место в "Одиссее", как бухту лестригонов — племени страшных людоедов, разбивших 11 из 12 кораблей царя Итаки. Так и написал в десятой песне от имени Одиссея о знакомстве эллинов с местным вождем: "Тотчас схватив одного из товарищей, им пообедал". Впрочем, есть мнение, что пообедали экипажами греческого царя каннибалы в другом месте — где-то на Сицилии. Но дыма без огня, как известно, не бывает.
...Серые скалы и густые предгорные леса Южного берега Крыма исчезают с глаз одномоментно. Только-только были вокруг, нависая над морем, — и вдруг вместо них гряды невысоких холмов песочно-пасмурного цвета, поросшие кое-где невысокими деревцами и кустарником. Точь-в-точь современные метросексуалы, уже не бритые, но еще не бородатые. Не в обиду последним будет сказано.
Мужественность холмам к лицу. Сдвинув плечи вокруг петляющей узкой и разбитой дороги, они по-прежнему охраняют выходы к морю, по-прежнему хладнокровно наблюдают за всяким, сунувшим нос в эти потаенные места. Понять, где начинается Балаклава, трудно. Белесые заборы и стены невнятных строений из инкерманского известняка, редкие люди на обочинах в воскресное утро — и на тебе: прямо перед глазами клотики яхт и сейнеров, ошвартованных по берегам узкой и извилистой бухты, мрачные пирсы, битая-перебитая ветрами набережная. Очень рабочая, без всяких тебе там ялтинских пальмочек и лавочек. Без макияжа, короче. Вдоль причальной стенки, ведущей к главной достопримечательности Балаклавы — скрытой в скале бывшей базе подводных лодок, — равнодушные рыбаки из местных уже забросили удочки и с присущей только рыбакам исключительной доброжелательностью провожают нас глазами. Волны нет и в помине. Даже не верится, что в Форосе, где Черное море — открытое, вот уже который день маренговые валы упорно долбят о прибрежные валуны, разлетаясь пенными крупными брызгами.
Что-что, а тайны в Советском Союзе хранить умели. Сколько раз бывал в Севастополе, а интересоваться Балаклавой вживую — в голову не приходило. Она вроде и была в каких-то 15 километрах от Севы, но в то же самое время ее и не было. Ну, то есть — вообще не было в настоящем времени. В прошлом времени — да, имелась. В частности, во время Восточной войны, когда городок оккупировали британские и французские войска вкупе с военной силой могучего Сардинского королевства. Об этом можно было прочитать в книжках. Равно как и о знаменитой Балаклавской битве, случившейся 25 октября 1854 года, когда в конной атаке погибла английская элитная бригада легкой кавалерии лорда Кардигана. Во время Великой Отечественной — Клава тоже присутствовала в куцых абзацах мемуаров и учебников. О городе можно было прочитать у Куприна и Горького, Паустовского. Опять-таки Гомер... Но так чтоб посетить!..
Даже закрытый одно время для праздных гостей Севастополь мог показаться самым открытым городом в мире по сравнению с Балаклавой, превращенной в сверхсекретную зону в конце 50-х годов ХХ века. Причиной тому — та самая база подводного флота. Точнее — подземный завод в скале, предназначенный для ремонта подводных лодок Черноморского флота. И вот в наши дни — это вполне доступный музей. Хотя и с особенными правилами посещения. Например, частным образом по билетикам туда не попасть. Только в составе экскурсионной группы и с компетентным сопровождающим военно-морского вида. Внутри многокилометровых тоннелей и шхер расслабиться тоже не дадут. Отстанешь на пару-тройку десятков метров — зычным голосом с командными нотками присоединят к брошенному на минутку коллективу. Фотографировать, правда, можно. Секретов уже не осталось.
СЕКРЕТНЫЙ ОБЪЕКТ
"Объект 825 ГТС" начали строить тут в 1957 году. Завершили — через четыре года. В том же, 57-м Балаклаву лишили городского статуса и превратили в "закрытую территорию". Заставшие то время местные жители рассказывают, что чужому попасть сюда было невозможно, но и своему выехать — чрезвычайно сложно. Несколько КПП, специальные документы, личный досмотр. Даже в паспортах ставили фальшивые адреса прописки, а с работников базы брали подписку о неразглашении места работы и занимаемой должности. Даже — родственникам.
База, видать, того стоила. Несколько километров тоннелей, пробитых в скалах на западной стороне бухты, ремонтные цеха с автономной системой обеспечения, каналы восьмиметровой глубины, вмещающие семь подводных лодок. Подземная, точнее, внутрискальная база могла вместить 3 тысячи человек и работать в течение нескольких месяцев без всякой помощи внешнего мира. Особенность базы заключалась в том, что в случае ядерной войны она превращалась в гигантское бомбоубежище. Если верить расчетам, выдержала бы прямое попадание атомной бомбы до 100 килотонн.
Не верить расчетам трудно. Проходишь между створов метровой толщины ворот, в нескольких местах рассекающих основной тоннель, — и веришь! А заодно диву даешься — как много может человек, если ему что-то действительно нужно. И как много он умеет. Наверное, горный инженер способен представить и даже объяснить, как все это проектировалось и строилось. Обывателю это не под силу. После первых двух-трех сотен метров путешествия по рукотворному подземелью начинаешь ловить себя на невеселых мыслях о бренности сущего и тому подобном. И еще — на том соображении, что ты тут всего-то полчаса, а люди работали когда-то в этих стенах полновесные смены и каждый день, приходя на вахту, проскальзывали внутрь через калитки, вмонтированные в массивные ворота.
Нить Ариадны — в руке нашего гида. Левый рукав пиджака — пустой и спрятан в боковой карман. Звуки голоса гулко отскакивают от неровных тоннельных стен. Монотонная цепочка данных о глубинах, датах, километрах, киловаттах, высотах, объемах, сроках и числе душ человеческих... Кстати, о сроках и душах. Уже на поверхности другой живой источник поведал, что в создании подземного мира власть задействовала 20 тысяч заключенных. И куда они все потом делись, в Балаклаве не знают.
После часа пребывания в скальном плену тянет на волю. Тусклые лампы под высокими потолками, теплый недвижимый воздух, мрак воды в кажущемся бездонным канале, макеты подводных лодок и натуральные торпеды и мины на каждом шагу — все это уже не внове. Кажется, что ты тут очень давно и, хуже того, — навсегда.
ВДОЛЬ БЕРЕГОВ
На улице — свежо. У пирса пригорюнились несколько катеров. Сезон охоты на туристов почти закончен, и шансы выйти в море невелики. Молодой жизнерадостный шкипер с типичным для греческого поселения именем Иван и отлично поставленной речью увлекает на борт. Почти буквально. И мы не жалеем. Балаклавская бухта невелика. Образовавшаяся в скалах расщелина врезается в землю на полтора километра. В самом широком месте от берега до берега — метров 400, не больше. Глубины вполне приличные: от 5 до 35 метров. Особенность бухты в том, что она весьма извилиста. Ширина на входе — всего-то полста метров. С моря никакого входа, да и самой бухты не видать. Кажется, перед тобой сплошная гряда холмов, защищаемых прибрежными скалами. Убеждаемся в этом, едва катер выскакивает из гирла на открытую воду. Лестригоны хоть и людоеды, но смышленые были ребята. Знали, где селиться. Да и все остальные, облюбовавшие это место после, оказались не промах. Тавры, скифы, греки, римляне, генуэзцы, крымчаки, турки. Да и русские, появившиеся тут в конце XVIII века, оценили Балаклаву сразу. Как место, исключительно удобное для основания торгового порта.
Возвращаемся в бухту. Иван едва успевает знакомить с берегами. Он, урожденный балаклавец, красноречив и многословен. В силу возраста период абсолютной секретности, похоже, не застал. Но нет ничего сильнее генетической памяти. И теперь шкипер отыгрывается за старшие поколения. Проходим мимо бетонной арки в скале — отсюда из подземных доков возвращались в море отремонтированные подлодки. Но не войною единой...
Оказывается, после Крымской войны Балаклава превратилась в модный и престижный курорт. Построился здесь граф Матвей Апраксин, человек весьма близкий императору Николаю II. Государь называл его Мотей. Вот это место — на западном берегу неподалеку от арки. Дачами и домами обзавелись Муравьевы, князья Гагарины, Юсуповы, графы Нарышкины, некоторые крупные буржуа. Всего насчитывалось более сотни дач. Возникли гостиницы приличного класса с высокомерными названиями вроде "Гранд-отель" и "Россия", появилась грязелечебница, даже театр. В театре "Прогресс" выступали большие знаменитости, в частности Мариус Петипа. Некоторые здания сохранились. Например, кинотеатр "Монпепос", ныне — "Родина".
Да, русская Балаклава всегда была городом если не военным, то полувоенным. Впрочем, и ранее — тоже. Например, при генуэзцах здесь в крепости Чембало, остатки которой висят над бухтой с восточной стороны, находился постоянный гарнизон. В начале XVII века уже турецкий гарнизон едва отбился от напавших на город запорожских казаков. После того как в 1774 году Крым откололся от Блистательной Порты, встали на постой Ряжский пехотный и казачий майора Харитонова полки. Во время путешествия Екатерины II в Тавриду в 1787 году по приезде в Балаклаву царицу приветствовал женский отряд "амазонок", составленный из жен офицеров и нижних чинов, служивших в Балаклавском греческом батальоне. Дважды — в Восточную и Великую Отечественную — Балаклаву разрушали, а в первом случае разграбили до последнего табурета.
Вот и наш шкипер о том же: обидно, мол, все про войну да про войну. А мирной жизни в Балаклаве вроде как и не было. Будто не приезжали сюда великие писатели земли русской, начиная с Александра Грибоедова. Будто не пил вино с местными рыбаками в здешних тавернах Александр Куприн, мечтавший поселиться на берегах бухты, будто не здешние нравы переносил в свои полные морской романтики книги Александр Грин. Балаклава — это еще и Адам Мицкевич, Василий Жуковский, Лев Толстой, Александр Островский, Иван Бунин, Максим Горький, Константин Паустовский... Кто-то из великих тут останавливался на час-другой, кто-то жил месяцами. А еще здесь любили работать киношники. "Человек-амфибия" и "Пираты ХХ века", например, снимали в этой бухте. По крайней мере, по словам Ивана, Владимир Коренев в серебристой чешуе нырял в море со скалы, торчащей у входа в бухту. Газетчики 60-х перенесли действо в крымский Новый Свет. Опять-таки секретность.
Швартуемся. Рыбаки еще сидят на пирсе западной стороны. Рядом с жерлом "Объекта" — ресторан с приличествующим месту названием "Тортуга". Пиратов, правда, не видать. Но народ в тельняшках попадается. Кофе в "Тортуге" славный, куда лучше бахчисарайского. Да и вино отменное. Местное, из подвалов Инкермана. Не тот ли это сорт, что подвиг Куприна написать телеграмму в Петербург, в которой писатель сообщил Николаю II о том, что "Балаклава объявляет себя свободной республикой греческих рыбаков". Вместо царя ответил Петр Столыпин, дав прекрасный совет: "Когда пьешь — закусывай".
МЕЖДУ СЕВОЙ И КЛАВОЙ
Это название я запомнил с детства. Первый приезд в Севастополь. Белый город у синего моря, памятники, матросские ленточки, вареная, посыпанная солью лохматая кукуруза, серые точеные фигурки боевых кораблей на дальнем рейде. Ух! А вот купаться-то где? Бетонные плиты городского пляжа не вдохновляли, а потому приходилось мотаться на морском трамвайчике через Северную бухту и дальше берегом моря в пески Учкуевки. Хорошо, но далеко. На Херсонес? Тоже не ближний свет от центра города. Время от времени кто-то советовал: езжайте на Фиолент. На Яшмовый пляж. Там хорошо! Добрые знатоки из отдыхающих отговаривали. На мысе — скалы и волны, с ребенком опасно. Тогда на Фиолент мы так и не собрались.
Как говорится, прошли годы. Почти полвека. И вот они — скалы. И вот они — волны. И вот он — Фиолент! Все оказалось правдой. Но сначала, как обычно, была дорога.
У замкнутых какой-либо границей территорий, будь то поселок или санаторий, стадион или гарнизон, парк или садовое товарищество, есть одна общая черта: имеется парадный фасад и, скажем так, хоздвор. Если угодно, промзона. Всегда где-то там, у дальнего забора, — непорядок, неухоженность, хлам, дыра в этом самом заборе... Так выглядят подъездные пути к знаменитому мысу Фиолент. Севастополь всегда был городом-гарнизоном. И эта его часть сильно смахивает на задний двор. Едем мимо невразумительных строений диковатой южной архитектуры, мимо отстойников для военных грузовиков за сеткой-рабицей, мимо разношерстных мастерских и магазинчиков. Кое-где попадаются крыши весьма недешевых особняков, свидетельствующих о том, что бросовые земли заднего севастопольского двора уже не такие и бросовые. Но с романтикой, прямо скажу, не густо. Редкий случай, когда мой товарищ по скитаниям фотограф Александр Бурый держит аппарат не в руках, а на коленях. Ни к чему тут аппарат.
Прямо по курсу сквозь лобовое стекло проступило море. Серо-синяя лента ширится на глазах. Еще не видно, но уже кажется, что оно подступает к берегу где-то внизу, под нами, под колесами машины, подминающими остатки асфальта. Стоп, приехали. В том смысле, поясняет водитель, что дорога кончилась. Дальше — пешком. Впрочем, дальше — не так чтоб и далеко. До обрыва — сотня метров от силы. Уже слышно, как ругаются с камнями прибрежные волны. Слева и справа навалились на берег стройные скалы, и тоже слева, но чуть ниже матовым золотом поманил купол монастырского храма.
Нет у природы никаких задворок и промзон. У людей — есть. А у природы — нет. И мелкие камни, скатившиеся с утеса на узкую тропу, — вовсе не мусор. И кривой миндаль, уцепившийся корнями на старую стену, — вовсе не урод, а отважный красавец, влюбленный в жизнь.
Со стометровой высоты Яшмовый пляж — как на ладони. И сразу ясно, что севастопольские советники полувековой давности не обманывали. Здорово! И тогда, на заре советского застоя, пляж Фиолента был единственным достоинством этого места. Потому как не было еще пушкинской беседки на крутом утесе и уже не было поклонного креста на брошенной в море скале, как не было и древнего Георгиевского монастыря, превращенного в место дислокации какой-то воинской части. А теперь все это есть. И несколько человеческих точек на Яшмовом пляже, и парус небольшой яхты, бросившей якорь у берега, — самое неинтересное, что видит глаз. Хотя летом жизнь внизу протекает наверняка куда энергичнее.
К монастырю можно пройти двумя путями. Верхней дорогой мимо остатков воинской части, паломнического корпуса к главному входу. И — нижней тропой, упирающейся в крутые ступени каменной лестницы, опоясывающей глухую старую стену. Ее, судя по всему, предпочитают немногие. Среди немногих — мы и опытные монастырские коты, избегающие встреч с толпами паломников и туристов. А таковых с каждым годом все больше и больше. И нет тут никакого секрета. Севастопольский мужской монастырь Святого Георгия Победоносца — один из старейших на территории нынешней России. По преданию, его основали еще до Крещения Руси греческие моряки, выброшенные на крохотный прибрежный остров во время жуткого шторма у Фиолента. Было это в 891 году. На том же островке спасенные обрели икону Святого великомученика Георгия. Едва шторм утих, они перебрались на берег и основали обитель.
Так ли, по-другому ли, но известно, что с 1081 года монастырь управлялся херсонесскими епископами. Это уже не предание, а факт. Обитель пережила разорение Херсонеса литовским князем Ольгердом, католизацию Крыма генуэзцами, нашествие на полуостров турок-османов, власть крымско-татарских ханов. Поразительно, но турки называли это место Манастыр-Бурун. В переводе — Монастырский мыс. Признавали, стало быть. Во время Восточной (Крымской) войны пострадали все без исключения храмы Севастополя, и только монастырь Святого Георгия остался невредимым. Среди прочих историй сохранилась и такая. Служебные постройки обители заняли французы под лазарет и казармы. В один прекрасный день на Фиолент прибыл турецкий главком Омер-паша. И возжелал войти в Крестовоздвиженский храм. Стоявшие в карауле французские солдаты отказывались впустить пашу со свитой внутрь до тех пор, пока турки не сняли фески. Казалось бы, что французам до православной обители, тем более что начиная с 1806 года в ней готовили священников для Черноморского флота. Тех батюшек, что благословляли православных матросов на бой с врагом. Однако ж было...
К слову, среди монахов Свято-Георгиевского монастыря — несколько героев обороны Севастополя. Отец Иоанникий (Савинов) во время ночного встречного боя в марте 1855 года на Корабельной стороне явился в передовые цепи Камчатского пехотного полка и, подняв крест над головой, запел молитву. А когда камчатцы двинулись в атаку, прямо на поле боя начал отпевать убитых. Отец Иоанникий был смертельно контужен в том бою. Посмертно он был награжден орденом Святой Анны 3-й степени, а владелец родных Савинова — граф Шереметев — оформил всем вольную.
В 1891 году обитель отметила 1000-летие. Среди прочих событий состоялось установление креста на скале Явления. Он простоял чуть более трети века — до того момента, когда монастырь впервые в истории был закрыт. Даже в 1778 году, когда по распоряжению Екатерины II крымские греки были переселены Александром Суворовым в Приазовье, в обители оставили одного иеромонаха. Отец Калинник в течение пятнадцати лет в одиночестве охранял монастырское хозяйство.
К 1929 году в обители не осталось никого. 800 каменных ступеней, вырубленных монахами в камне и ведущих с монастырской скалы к морю, стали служить совершенно другим людям. Например, солдатам ракетной воинской части, размещенной здесь после войны. А до войны — отдыхающим пансионата, размещенного курортным трестом в монастырской гостинице и братском корпусе. Внизу им было чем заняться: на месте сброшенной в море бульдозером маленькой церковки Святого Георгия устроили танцевальную площадку.
Территория обители — скромная. Три церкви, одна из которых скальная, крохотный двор, вымощенная отглаженным ветрами камнем дорожка вкруг храма — вот, собственно, и все. Служебные постройки, как уже действующие, так и строящиеся, — чуть в стороне. А вниз, к острову Явления, — те самые 800 ступеней. На скале вновь стоит крест. Семиметровый, ярко-белого цвета, он виден с берега в любую погоду. Крест восстановили в 1991 году с помощью Черноморского флота России. Флотские тут, как и когда-то, — не чужие. В монастыре освящаются корабельные Андреевские флаги. Черноморцы помогают обители налаживать жизнь. Это старая традиция. Монахи отсюда шли служить на боевые корабли флота, а главнокомандующий флотом в течение семнадцати лет адмирал Михаил Лазарев в редкие свободные дни жил при монастыре в маленьком, специально построенном для него домике.
На мысе хорошо было не только Лазареву. Бывали тут государи российские — от Николая Павловича до Николая Александровича. Стояли над морем Грибоедов, Толстой, Островский, Чехов, Бунин. Оставили нам чудные пейзажи Айвазовский и Верещагин. По еще одному преданию, апостол Андрей Первозванный ступил на крымскую землю на Фиоленте.
Возвращаемся верхней дорогой. Под ней на самом обрыве — красавица-ротонда. Почти балкон в десятках метров над морем. В центре круглой площадки — столп. Не чета Александрийскому в Петербурге: невысокий, четырехгранный, с декоративной крышей. Но тоже красивый. На одной из сторон — барельеф Александра Сергеевича и надпись: "Пушкин здесь был". Он действительно здесь был и, возможно, стоял на том самом месте, где в 2011 году поставили в его честь эту ротонду. Именно отсюда — идеальный вид на лукоморье Фиолента. И кто знает, может быть, "кот ученый", и днем и ночью бродивший по цепи кругом, — предок тех монастырских котов, что попались нам на высоких каменных ступенях, ведущих к храму. Тем более что до поры до времени рос на монастырском дворе огромный древний дуб.