Мы взяли эксклюзивное интервью у Константина Курылёва, эксперта во внешней политике России, доктора исторических наук, заместителя заведующего кафедрой Теории и истории МО РУДН по научной деятельности, члена The University Association for Contemporary European Studies (UACES), члена EU-Russia Collaborative Research Network, члена International Studies Association, в котором он отвечает на самые животрепещущие вопросы, оставшиеся после саммита ЕАЭС в Сочи.
— Каковы перспективы двухсторонних переговоров между Россией и Арменией в рамках данного саммита?
— Чтобы ответить на этот вопрос, нужно, в принципе, ещё понять, как будут складываться отношения России и Армении после тех событий, которые в Армении произошли в связи со сменой власти. С одной стороны мы наблюдаем, по мнению одних экспертов (хотя на этот раз их меньшинство), интерпретацию этих событий как очередную «цветную революцию», с другой стороны мы наблюдаем позицию других экспертов, которые исходят из того, что эта смена власти — не «цветная революция» и преподносят нам это как «бархатную революцию», этот термин сейчас возвращается в политический лексикон после долгого времени. И есть третий подход к оценке этих событий, который собственно и является официальным у наших властей, и который исходит из того, что это смена власти. Мы её признали, мы не высказывали никаких на официальном уровне неприятий в сравнению, допустим, с Украиной 2004 года, с Грузией, с Киргизией, с недавними украинскими событиями. Это одна сторона дела.
Другая сторона дела заключается в том, кто пришёл к власти в Армении, что это за люди, что они будут делать. Пока до конца не понятно, отсюда ответить однозначно на ваш вопрос сложно, потому что были разные заявления этого Пашиняна, который сегодня премьер-министр Армении, одни заявления, когда он боролся за власть, другие заявления, когда он сам стал уже властью сегодня. Конечно он сегодня вынужден многое говорить уже с другими акцентами, чем это было ранее, встречаются его высказывания — до этого периода, до того как он стал премьер-министром — достаточно настораживающие, сегодня он пытается какие-то эти настороженности сгладить своими другими уже заявлениями, а как будет на самом деле - это покажет только время. Здесь многое будет зависеть от того, кто этот человек такой. 100% у нас здесь в России ещё не знают кто он такой с точки зрения того, кто его поддерживает, какие за ним силы стоят и так далее. Я много беседовал и с экспертами, и с ребятами, учащимися там: все на воодушевлении, ожидают активные перемены, и при этом никто не может сказать, кто за ним стоит.
— Получается, по одной теории это была «бархатная революция», а по другой — «цветная». Не могли бы вы разъяснить, в чём конкретно между ними разница?
— «Цветная революция» — это, как у нас это интерпретируют и с этим можно согласиться, метод ненасильственного свержения власти, по сути верхушечный государственный переворот. В случае с Арменией мы такого не наблюдаем, потому что Пашинян да, он был депутатом Парламента, но он всегда был в оппозиции. И, действительно, нельзя сказать, как в случае с Грузией в своё время: «Вот «выкормыш», условно говоря, Шеварнадзе Саакашвили сменил его в 2003 году у власти». Или же взять Киргизию: «Производный от Акаева Бакиев в 2005 году пришёл к власти». Вот это типичные «цветные революции», где были внутриэлитные ходы и перестановки, приведшие к смене верхушки, всё остальное оставалось фактически неизменным. В этом случае (в случае Армении. — «Записки дипломата») мы такой верхушечной перестановки не наблюдаем, там поменялась вся политическая власть, вот эта Республиканская партия «слилась» фактически. И отсюда говорить о том, что это была «цветная революция» = государственный переворот мы не можем, нет для этого оснований. Есть основания говорить о том, что да, это было движение масс; потому что действительно, по оценкам, которые мы наблюдали, вышли все, чуть ли не от младенцев до неходячих, все были представлены на этих митингах, всех предыдущая власть разочаровала, прямо говоря, достала, все хотели нового. И вот этот вот Пашинян он и выступил таким «драйвером», «энерджайзером», с которым эти перемены, возможно, и связывают. Что будет дальше — не понятно, потому что не понятно, кто за ним стоит. В случае с Саакашвили было понятно, в случае с Ющенко было понятно, в случае с Бакиевым было понятно, в случае с Пашиняном — не понятно.
— Какова вероятность обострения конфликта в Нагорном Карабахе? Каковы будут действия России в случае обострения этого конфликта?
— Действия России будут, очевидно, те, которые она может себе позволить. Россия, как вы знаете, является гарантом безопасности Армении, но Россия не является гарантом безопасности Нагорного Карабаха, и исходя из этого, Россия будет вынуждена действовать, руководствуясь таким раскладом сил. Насколько возможно обострение? Оно и так перманентно происходит. Вот у нас есть устоявшийся термин «замороженные конфликты», так вот конфликт в Нагорном Карабахе очень сложно подвести под этот термин, потому что «замороженный конфликт» — это, прямо говоря, не стреляют. В случае с Нагорно-Карабахским конфликтом перманентная эскалация, перманентные какие-то перестрелки, поэтому назвать его «замороженным» вообще сложно. А эскалация произошла в апреле 2016 года, многие ожидали, что на фоне сегодняшних событий Азербайджан может попытаться что-то предпринять, но пока мы этого, к счастью, не наблюдали.
— Это был первый саммит, где Молдавия присутствовала в качестве наблюдателя. Какова вероятность того, что политика Молдавии сейчас изменится со стороны евроинтеграции в сторону налаживания отношений с Россией? И есть ли такая возможность, учитывая все проблемы между Парламентом и Президентом?
— Вы сами ответили на свой вопрос. Президент выполнят фактически представительские функции в Молдавии, ключевые решения он не может реализовывать, и поэтому надежды на какой-то разворот, мне кажется, здесь нет с упором на то что и Правительство, и Парламент про-европейски, про-западно настроены. Здесь масса примеров ограничений его полномочий: в случае с его попыткой блокирования решения о проведении совместных учений «Молдавия — НАТО», когда, всё-таки, Правительство продавило это решения и провело учения, это один из показателей. Поэтому какой-то его шаг в сторону углубления интеграции с ЕАЭС маловероятен, просто не дадут сделать.
— В последнее время мы могли наблюдать какие-то мелкие конфликты между Россией и Казахстаном, Россией и Белоруссией. Может это как-то сказаться на деятельности ОДКБ И ЕАЭС?
— Это действительно есть, я бы не назвал их конфликтами, «недопонимания» определённые по каким-то вопросам или «споры»... Ну, в любой семье есть споры, главное, чтобы они решались. Хотя какие-то моменты, конечно, настораживают, особенно в последнее время в Казахстане с его деятельностью. Но тем не менее, этот интеграционный процесс интересен всем, а какие-то движения вокруг него того же Казахстана или других — это свидетельство того, что сформировалась многовекторная внешняя политика: что да, у них есть направление евразийской интеграции, но это не отменяет того, что у них есть другие направления, увы это так. Бжезинский в своё время ввёл термин такой «геополитический плюрализм», вот у нас он сложился за 25 лет. Т.е. такого доминирования Москвы уже здесь нет и соответственно они, наши партнёры, в рамках «геополитического плюрализма» ориентируются в разных направлениях, у них есть иерархия приоритетов, они её выдерживают, здесь нет такой одновекторности и не будет уже.
— Для России это плюс или минус?
— Здесь сложно сказать, с одной стороны в любой интеграции нужен локомотив, двигатель какой-то, который должен за собой тащить. И объективно, что таким локомотивом может быть и должна быть наша страна. С другой стороны, мы должны понимать, что в нашем случае с пост-советскими республиками с учётом опыта проживания в Советском Союзе, Российской Империи восприятие этих периодов уже разное, многие выстроили свою государственность, кто-то на отрицании, на каких-то обидах и так далее, и поэтому как-то акцентировать то, что мы первые, мы главные... Кого-то это оттолкнёт, кто-то обидится, кто-то воспримет это как «неоимпериализм» или ещё что-то. С другой стороны, все прекрасно понимают, что кроме Москвы здесь никто реальным интегратором быть не может. И, соответственно, задача эту тонкую линию проводить с тем, чтобы это было всем выгодно, чтобы мы не демонстрировали только какую-то одностороннюю выгоду для себя, чтобы мы понимали, в том числе в рамках многовекторности, что у них тоже есть интересы и мы должны эти интересы попытаться понять. И они в свою очередь это тоже должны сделать в отношении нас, что у нас тоже есть свои интересы. Уже 25 лет прошло, и за эти годы очень многое изменилось, и мыслить категориями хотя бы 90-ых годов в их отношении мы уже не можем, этот принцип 90-ых, что «никуда не денутся» уже умер, и чем быстрее мы это поймём, тем будет лучше для всех.
— Появились ли во время саммита какие-то новые направления в российской внешней политике? Изменились ли какие-то направления?
— Российская внешняя политика уже несколько лет как изменилась, и сам акт нашего разговора на тему ЕАЭС об этом свидетельствует, т.е. мы наконец-то определились, что есть наше главное направление. Мы тоже проводим многовекторную политику, но внутри этой многовекторной политики у нас есть приоритет №1 — это евразийская интеграция. Т.е. все наши метания предыдущих лет, десятилетий закончились. Нам в этом помогли, где-то подтолкнули, где-то мы сами это осмыслили, что наконец-то пора. Мы много говорили о значимости этого региона, но он где-то всегда на вторых ролях был или на первых, но в каких-то отдельных форматах взаимодействия. А сегодня мы здесь действительно сосредоточены по всем направлениям: и энергетика, и военные дела, и миграция, и торговля. Основные приоритеты у нас сосредоточены здесь.
Адам Исраилов и Дмитрий Сидоров специально для «Записок дипломата»