Ленивый пограничник — это не обязательно пограничник украинский. Таких ленивых по всему свету в достатке. Но тот парень с трезубцем на кокарде был ленив как-то особенно. Ему даже лениться было лениво. И мы, составляющие очередь из трехсот голов на причале Cевастопольского порта, выстроившуюся в шесть утра после трехнедельного похода по Средиземноморью, от усталости и безнадеги положения почти не роптали. Скромно удивлялись меж собой тому, как, оказывается, сложно стало попасть в родной каждому русскому Крым.
Текст: Михаил Быков, фото: Александр Бурый
Дело было в 2010 году. Когда среди прочих господ автор этих строк стал участником морского похода, посвященного 90-летию эвакуации с полуострова русской армии генерала Врангеля. Мы тогда шли обратным маршрутом. Не из Севастополя в Стамбул, Грецию и тунисскую Бизерту, а наоборот.
Спустя четыре года, после весенних событий 2014-го, появилась возможность понять, каков он — нынешний Крым. А заодно еще раз познать, каков он — Крым вечный.
План познания мы задумали обширный: Бахчисарай, Севастополь, Фиолент, Балаклава, Инкерман, Алупка, Большая Ялта и еще кое-что по возможности. Поначалу местом дислокации выбрали околоялтинский Симеиз. Но после того, как вместе с моим бессменным товарищем по репортажам фотографом Александром Бурым выяснили, что ежегодно в сентябре, независимо от политической конъюнктуры, в этом милом поселке неистовствуют нудисты, а в скандально известном баре "Ежики" на Голубой аллее — прочие представители нетрадиционного досуга со всего постсоветского пространства, место расположения штаба пришлось перенести. Не для Русского мира ентот Симеиз, честное слово.
Выбрали Форос. Самую южную точку Южного берега Крыма, именуемого по обыкновению ЮБК.
ФОРОС БЕЗ СИМЕИЗА
Маленький курортный поселок, находящийся на равном расстоянии от Севастополя и Ялты, до сих пор жертва ложных представлений. Правда, иного свойства, чем Симеиз. Большинство населения России ассоциирует его название с событиями 1991 года, когда на здешней госдаче первый и последний президент СССР, Михаил Горбачев, фактически лишился этого самого президентства. И невдомек этому большинству, что Горбачев в истории Фороса — не более чем одна из миллиардов волн, разбившихся о прибрежные валуны, брошенные в море у берега знаменитыми крымскими землетрясениями.
Во второй половине сентября в Форосе тихо. На каждого отдыхающего приходится куча фруктов, включая легендарный крымский финик под звучным названием "зизифус", а также — по полтора таксиста, готовых ехать когда угодно и куда угодно. Но — за деньги. За 500 рублей — подняться к церкви, нависающей над Форосом уже более ста лет на плоском уступе в полукилометре над берегом моря. За 3 тысячи — хоть в Севастополь, хоть в Ялту. И это — ежели на целый день. Летом, в разгар сезона, ценовые клыки, надо думать, вырастают, как у вампиров в полнолуние. С другой стороны, кушать хочется всем, в том числе и вампирам с шашечками. А нынешнее лето, в силу определенных обстоятельств, количество курортных жертв заметно урезало. Но есть и третье соображение, объективное. Разве прогон в 100–150 верст с многочасовым ожиданием всего-то за 3 тысячи отечественных — это много? По черногорско-турецким меркам-то?
Храм Воскресения Христова висит над Форосом с 1892 года. На плоской вершине уступа, именуемого "Красная скала". Он — рядом и недоступен одновременно. От уровня моря — всего-то 400 метров. По петлистой дороге — почти 8 километров. "Висит" — это не метафора. Подсвеченный в ночи или окутанный горными облаками, он и вправду оторван от земли, будто волшебная игрушка на невидимой ветке божественной рождественской елки.
Жил в этих местах в конце XIX века купец первой гильдии Александр Кузнецов, монополист по поставкам чая в империю. Жил по той простой причине, что страдал астмой, а здешний прибрежный лес изобиловал можжевеловыми деревьями и весьма способствовал созданию особой атмосферы. Дом Александра Кузнецова до сих пор стоит в парке, разбитом при прежнем владельце этих земель, герое войны 1812 года генерале Николае Раевском, и именуется местными жителями "дворец". А церковь построили уже по инициативе самого Александра Григорьевича в 1892 году. Таксист, что везет нас в гору к храму, живописует о том, что купец Кузнецов — тот самый владелец знаменитого Кузнецовского фарфорового завода, конкурировавшего когда-то с заводом Императорским. Услышите такое — не верьте. А вот рассказу о том, что храм был воздвигнут в честь спасения императорской семьи во время крушения поезда у станции Борки под Харьковом в октябре 1888 года, верить можно. Равно как и тому, что почти все местные жители, включая нашего водителя, были хорошо знакомы с отцом Петром. Местный уроженец иеромонах Петр получил назначение в форосскую церковь в 1990 году и принял ее, возвращенную под сень РПЦ, в ужасном состоянии. Но вскоре его стараниями были проведены восстановительные работы, храму вернулись колокола и медь на куполах, алтарная роспись и цветные витражи в окна. 18 августа 1997 года в церковь привезли новый иконостас, вырезанный из дуба в Черкассах. А спустя два дня отца Петра не стало. Его убили два грабителя, покусившиеся на деньги, собранные для оплаты за иконостас.
Разные люди живут в Форосе. Вот — маленький рынок, разбросавший торговые палатки вдоль улицы, рассекающей поселок надвое и ведущей, как и положено в любом приморском поселке, к берегу. Пыжатся на самодельных прилавках полные помидоры. Скучают горки зеленой и коричневой смоквы. Растекаются соблазном виноградные грозди. Рядом, в бункере-холодильнике, висят мордами вниз копченые кефали. Чуть дальше — белые сыры, утомленные целлофаном. Улыбчивая пара, торгующая ежедневно возобновляемыми куриными дарами, интересуется у мужчины средних лет в выцветших камуфляжных штанах, мол, давно не видались, где пропадал. А он спокойно так в ответ — вот, вернулся из Донбасса. Повоевал — и будет пока. А там посмотрим.
МАНГУП И ФЕОДОРО
Познать Крым в Ялте — невозможно. Это примерно то же самое, что знакомиться с Россией в Москве. А вот в Севастополе — можно. И в Феодосии — можно. И уж тем более там, за кряжами южнобережной яйлы, где никогда не слышно милой, но довольно дурацкой песенки про то, как в парке Чаир распускаются розы. Они тут, кстати, распускаются где угодно. А уж какие розы цветут в сентябре в Бахчисарае...
Но об этом — позже, когда до Бахчисарая доберемся. А пока дорога из Фороса внутрь Крыма ведет в Мангуп-Кале. Очередной таксист, на сей раз старший офицер МВД в отставке Николай Григорьевич, буквально настаивает, чтобы мы заглянули сюда. Да, Бахчисарай, Свято-Успенский монастырь, крепость Чуфут-Кале — все это здорово. И мы туда успеем. Но и Мангуп достоин внимания. Как-то сразу не приходит в голову, что остатки древнего города — это и есть легендарное православное княжество Феодоро, существовавшее в Крыму ни много ни мало почти три века. Несмотря на генуэзцев, владевших в это время крымскими берегами. И несмотря на пришествие татар, вкупе с другими народами образовавших тут в 1441 году собственное государство. Феодоро сгинуло только в 1475-м, после того как пятимесячная осада их столицы, Мангупа, закончилась ее взятием войсками османов.
Наверное, и при ярком солнце здешние отшлифованные ветром и дождями скалы выглядят мрачновато. Они невысоки — метров 300–500, но Господь сотворил их из так называемого мраморного известняка, и эта порода охотно принимает в себя воду, оставляющую вечные черные следы на бледно-сером камне. А кроме того, стесанные временем вершины создают впечатление чего-то рукотворного.
Нам солнца в этот день не достается. У дождя настроение оказалось капризное. Он то напоминает о себе, то засыпает от усталости и скуки. Народу мало, турист закончился — так чего стараться? При такой погоде мангупские утесы кажутся еще более мрачными и неприступными. Как штурмовали их воины Порты — представить трудно. А ведь там, на вершинах, были укрепления и феодоритские солдаты, снискавшие себе ранее славу в битвах при Синих Водах на стороне литовского князя Ольгерда в 1362 году, при осаде генуэзцами порта Чембало (ныне — Балаклава) и при победной битве у Солхата в 1434 году.
Внизу под остатками города Мангуп-Кале, — небольшое озеро и село Ходжа-Сала. По всему видать, летом здесь публики в достатке. Всюду — вывески о сдаче комнат внаем, рукописные афишки, предлагающие отведать татарскую кухню с непременным кофе, дастарханы на террасах. И — объявления об экскурсиях. Туда, наверх, к руинам Феодоро и пещерному городу, возникшему на тысячу лет раньше, чем построили здесь свою столицу православные греки-феодориты. Впрочем, начало нашего тысячелетия — не исторический предел. Археологи доказали, что поселение тавров на этих вершинах появилось еще до нашей эры. А в III–VI веках от Рождества Христова здесь спасались сарматы от нашествия готов и гуннов. Известно, что феодориты успешно отбились от нашествия ордынцев темника Ногая еще в 1299 году.
Людей не видно. В чем разница между безвременьем и вечностью? И где граница между землей и небом? У сбитой из ненадежных досок витринки с местными нэцке, искусно выточенными из известняка, возникает фигура девушки с годовалым ребенком на руках. На вид ей лет 18–19. А поймаешь взгляд едва раскосых глаз, смотрящих сквозь тебя, — и теряешь представление о времени. Можно купить фигурку? Можно. Можно воды? Можно. А как зовут ребенка? Алина. А что это в переводе на русский? Другая...
ОСЛИКИ И ВОЛЫ
В 2 километрах от Ходжа-Сала в сторону Бахчисарая — село Залесное. Те же кручи по обочинам дороги, с черными подтеками и сглаженными боками. Тот же мелкий, напоминающий о скорой крымской зиме дождик. Село так бы и оставалось "за лесом" внимания, если б не два предприимчивых и добрых человека. Поверьте, бывает в жизни и такое сочетание "два в одном". Пришла им как-то в головы мысль — устроить ослиную ферму, ведь осел многие века был самым распространенным транспортным средством в Крыму. А нынче — позабыт-позаброшен.
В обширном загоне голов 40, не меньше. Все ослы — в "домашнем", то есть без седел и сбруи. Впрочем, сбруя — это у лошадей. А у ослов как? Смотритель Виктор на этот многомудрый вопрос не реагирует, но по поводу седловки разочаровывает. К ночи дали штормовое предупреждение, и ветер до утра хлестал так, что даже в голову не пришло готовить ослов к маршрутам. Равно как и лошадей, стоящих в соседнем загоне. Но если на обратном пути из Бахчисарая надумаете — поседлаем, обещает Виктор, затягиваясь столичным гостинцем. А что б "ребята" вас получше запомнили, советует он, можете покормить яблоками. Вон их сколько нападало после шторма. Сколько бы их ни нападало, но угостить 40 ослов и полдесятка лошадей с руки — это долгая история. Тем более что ослики одним яблочком не удовлетворялись. А рядом с конским загоном уже зашевелили полными и влажными губами громадные волы. И метровые рога навострили.
Пора и честь знать, но Виктор, видать соскучившийся по людям, провожает рассказами. Эти волы, оказывается, редкой африканской породы. И осталось их на земле от силы 26 штук. А тут, в Залесном, их две пары. Потому и в кино снимаются.
Нашу скромную делегацию провожают не только позавтракавшие ослики и лошадки. Провожает печальными глазами и огромный алабай сквозь могучие прутья решетки, отделяющей его клеть от мира. Он яблок не ест, сообщает Виктор, а грустит потому, что вчера проиграл бой. Не повезло.
ХАНСКИЙ ДВОРЕЦ И "ВЕЗУНЧИК"
В этом особенность крымских городов. Между ними дорога отменная. Или — просто хорошая. Но едва въезжаешь на территорию города — как смыло! В неофициальной столице Крымско-Татарии — Бахчисарае — также. Точка отсечения — магазин с бодрящим названием "Везунчик". Наш таксист-гид Николай Григорьевич поясняет, что вокруг пока — Новый Бахчисарай. А за Ханским дворцом начнется Старый. Там с дорогами еще хуже. Позже убеждаемся, что Николай Григорьевич врать не любит.
Мы трясемся по городским ухабам и мучительно вспоминаем перевод с тюркского. "Город-сад"? Город есть. А вот что касается сада... Но вот по правую руку — Ханский дворец, и желание ерничать пропадает. Вовсе не потому, что дворец впечатляет размерами или подавляет архитектурой. А потому — что он пропитан историей! И это несмотря на то, что от исконных построек мало что сохранилось. В 1736 году русский фельдмаршал Миних после захвата ханской столицы дворец сжег. Сам Миних, правда, отписал в Петербург, что дворец подожгли преисполненные жажды мести солдаты и помешать им не было никакой возможности. Спрашивается, жажда чего еще заставила этих солдат вырубить прекрасные висячие сады?
Александр Пушкин был здесь в 1820 году и оставил весьма невеселые воспоминания об увиденном: "Я обошел дворец с большой досадою на небрежение, в котором он истлевает". В XIX веке оставшееся многократно ремонтировали и переделывали в связи с визитами русских государей, чем еще больше отдаляли прототип от реальности. Но примерно полвека назад Ханский дворец основательно отреставрировали, восстановив часть его былого облика. И надо признать, весьма удачно. История вернулась в эти стены. И розы — вернулись. Высокие, стройные и ароматные — они заполняют внутренние дворики и куда лучше шитых бисером подушек на диванах и ручной резьбы ореховых шкафов, тонких потолочных узоров и роскошных восточных ковров, отделанных серебром кривых сабель, и перламутровых узоров на шкатулках возвращают в те времена, когда бродили здесь под пристальным надзором седого евнуха Зарема и Мария. Когда седлали богатым чепраком ханского коня, на котором Гирей отправлялся в очередной набег.
Здесь не выращивать розы нельзя и по другой причине. Ведь каждый день два цветка — белый и красный — должны ложиться на мрамор Фонтана слез, так искренне воспетого Пушкиным.
"Бахчисарайский фонтан" — не самое сильное произведение великого поэта. Но гений на то и гений, чтобы схватить самое главное, уловить самое важное. На свете сохранилось много зданий, служивших обителями властителям. Есть среди них празднично-торжественные громады, есть мрачные крепости, есть изящные, созданные для беззаботной жизни дворцы. Ханское жилище в Бахчисарае — юдоль бесплодия и тоски. И государство у Гиреев было такое — бесплодное, лишенное дара созидания и устремленное только на разрушение чужого бытия. И люди тут жили по большей части в страхе и покорном фатализме. Надо отдать должное работникам Бахчисарайского государственного историко-культурного заповедника, в который входит и музей Ханского дворца, — им эту атмосферу удается сохранять в полной мере.
Вновь заморосил дождик. Озираюсь по сторонам огромного главного двора Ханского дворца и ловлю себя на простеньком вопросе: а где ж тут можно отведать знаменитый бахчисарайский кофе? И для сугрева, ну и для культурного просветления, естественно. Ответ был найден быстро — нигде. И только зазывалы на площади перед Дворцом обещали угостить благостным напитком где-то в соседних заведениях. Как вскоре выяснилось, по крайней мере, в одном заведении кофе варят так себе. В одной большой турке на четверых. И безо всякого в этом процессе душевного участия. Я бы даже сказал, с тоской.
Мы уезжаем из Бахчисарая той же дорогой. Вот он — магазин "Везунчик". И смысл названия уже ясен как редиска. Ежели добрался до окраины вытянутого вдоль лощины городка, сохранив все четыре колеса, — значит, повезло.
Но прежде была еще одна дорога из Бахчисарая. Короткая, всего 2 версты, в ущелье Марии, называемое местными татарами "Мерьем". Туда, где влит в скалы Свято-Успенский мужской монастырь.
СТЕНА ВЕРЫ
Не исключаю, что подсознание православного человека довлело над впечатлениями и наблюдениями. Но все-таки есть же и элементарная арифметика на свете. Всюду, где мы останавливались по дороге, людей было настолько мало, что почитай и не было. В Крыму сезон уже заканчивается. На пляжах нет шезлонгов — ни даром, ни за деньги, в прохладную воду вступают единицы. Каботаж почти прекратился, морские трамвайчики в Ялте вытащили на мол, пора чистить днища от ржи и ракушек. Давеча в Форосе закрылся тир. А тут...
На пятачке перед входом на монастырскую территорию, никоим образом, впрочем, не огороженную, нет экскурсионных автобусов. От силы — с десяток легковых машин. Но чуть дальше, сразу за заложенным древними камнями скитом в горе, на которой в 7 саженях над землей когда-то явилась местному пастуху икона Девы Марии, сотни паломников и любопытствующих взбираются по крутым лестницам в скальные храмы. Внутри — живой поток, стремящийся к списку с иконы Одигитрия в крохотном храме-пещере.
Навстречу — монах в истрепанной серой рясе, торопится вниз на послушание. Взгляд таких же серых, как ряса, глаз — спокойный и чуть снисходительный. Видать, тут всегда так. И монах привычно осеняет крестом.
Никто не может уверенно утверждать, когда именно в этом ущелье появились первые монахи. Есть версия, что монастырь в здешних скалах возник не позднее VIII века от Рождества Христова. Логика такова: раз неподалеку были найдены христианские захоронения VI века, значит, христиане здесь жили и где-то отправляли культ. Версия хромает по одной причине: обитель в данном случае вовсе не обязательна, достаточно и церкви.
Согласно другой версии, монастырь возник в ущелье Марии в XV веке и чуть дальше — рядом с крепостью Чуфут-Кале, принадлежавшей караимам. Но после захвата Крыма османами в 1475 году перебрался туда, где находится по сей день. Правда, с солидными перерывами во времени. При власти крымских ханов христианам на полуострове приходилось несладко. Доходило до того, что местные христианские владыки обращались к русским царям с просьбой о тотальном переселении в большую Россию. Так, в 1772 году крымский митрополит Игнатий писал в Святейший синод и лично Екатерине II о необходимости спасти христиан путем переселения. Пятью годами позже князь Прозоровский отписывал графу Румянцеву-Задунайскому о том, что с давних времен под Бахчисараем существует греческая церковь в скале и находится в глубоком упадке. Из чего можно сделать вывод, что в конце XVIII века монастыря в ущелье не было.
У графа Румянцева в тот момент и мысли не было о том, чтобы начать помогать крымским церквям и монастырям. Наоборот, он распорядился в 1778 году начать переселение греков в Россию. Именно по этой причине главная святыня Успенского монастыря — икона Одигитрия — вместе с переселенцами попала в Мариуполь, где и находится до сих пор. Жизнь в скиту тогда замерла.
Возрождение началось после того, как в 1818 году место посетил император Александр I. Будучи в Бахчисарае, он возжелал побывать там, где пастуху явилась икона Богородицы. Спустя 32 года обитель возродилась. Можно скептически относиться ко всякого рода совпадениям, но едва монастырь начал жить, как помощь его насельников понадобилась мирянам в полной мере. Грянула Восточная (Крымская) война. И в скиту был открыт лазарет. Тем более необходимый, так как совсем рядом шли активные военные действия и случилось одно из крупнейших сражений той кампании — битва на Черной речке. Она закончилась для Русской армии не лучшим образом, потери составили около 9 тысяч человек и среди них — четыре генерала. Двое покоятся на территории монастыря. Это генерал-адъютант барон Павел Вревский и начальник штаба 3-го пехотного корпуса генерал-майор Петр Веймарн.
Если идти от монастыря по дороге к крепости Чуфут-Кале, что издревле расположилась на входе в ущелье, можно увидеть еще одно воинское захоронение — 1944 года. Здесь лежат десятки советских солдат, умерших от ран в монастырском госпитале во время освобождения Крыма от фашистов.
Постепенно узкая асфальтовая дорожка превращается в каменистую горную тропу. Но заброшенной она не выглядит. Вот и сейчас навстречу то и дело попадаются группки людей, возвращающихся к монастырю из Чуфут-Кале. Среди них паломников нет, одни туристы. Паломникам до Чуфут-Кале, как нам с Александром Бурым — до Симеиза.
НА ТРОПЕ ВОЙНЫ
Но мы не паломники и не туристы. Нам — надо. И вот впереди — полкилометра тропы, когда укрытой произвольно втиснутыми в землю камнями, когда увитой петлями толстых корней. На полпути — брошенное мусульманское кладбище за плохо сохранившейся каменной аркой. По легенде, это текие — место последнего пристанища сподвижника Пророка — дервиша Гази Мансура, павшего в бою при обороне Чуфут-Кале. Правда, от чьей руки пал мужественный сподвижник — история умалчивает. Как бы ни было, но кладбище дервишей, по преданиям, построил крымский хан Менгли Гирей на том месте, где были убиты и похоронены дервиши Гази Мансур, Ших Халим и Ших Рамаза. Один из исследователей писал: "Находится там большая гробница шейха Мансура из Медины. Это был один из благородных товарищей господина Пророка. Богобоязненный шейх Мансур умер во время битвы за замок Гевхекерман и остался погребенным. Великолепная постройка, в которой он покоится, привлекает большие толпы паломников".
Именно здесь с паломниками вовсе не густо. Туристы уходят в Чуфут-Кале по тропке левее. По тропке правее — на текие — не идет никто. А Гевхекерман — это Чуфут-Кале и есть. Об этом городе-крепости можно рассказывать много. За полторы тысячи лет существования здесь — от римского императора Юстиниана до крымских ханов — многое что произошло. Но это тот самый случай, когда лучше один раз увидеть. А уж потом — много всякого разного прочитать.
Мы возвращаемся к монастырю. Выглянуло солнце, и долина преобразилась. Черные разводы на окружающих скалах на глазах становятся еще чернее, а пока густая зелень подчеркивает белизну монастырских построек.
...В Крыму довелось побывать с десяток раз. И все тогда — в советских детстве и молодости. Полуостров был доступен, как сейчас. Без всяких там таможенников и пограничников. Правда, на диком берегу обладателей кострища и палатки могли побеспокоить люди в зеленых фуражках на предмет гражданской бдительности. Но и то — редко.
А вот форосская церковь была закрыта. И про Успенский монастырь гиды и таксисты не рассказывали. Равно как и про дервишей, ханов, татарские деревни, великокняжеские дворцы, генералов вроде Веймарна и Вревского. Даже про ослов — ни словечка.