У тына большой крепкой одрины рода Драганы Медведицы, на сваленных под распил брёвнах сидел старый пьяница Гвидель. Заботливо укутав культю левой ноги старым шерстяным бабьим платом, он прикладывался к глиняной бутылке с крепкими выморозками. Другого он не пил, с презрением отвергая хмельные меда и игристое пиво. Старик запрокидывал седую нечёсаную бороду и двигал кадыком, топорщившим морщинистую кожу тонкой шеи. Потом утирал рот рукавом, причмокивал и обводил задумчивым мутным взором пустую улицу. Я не любила этого старого пропойцу и мне очень хотелось бы пробежать мимо, отмахнувшись походя от его пьяных разглагольствований. Но обязанности, возложенные на меня принадлежностью к княжескому дому, никто не отменял. - Поздорову тебе, храбрый Гвидель. Отчего не приходишь столоваться? Который день не вижу тебя в гриднице. Старик был наёмником из Сили, служившим ранее, до увечья, в дружине отца и не брезговавшем снимать головы в бою своим соотечественникам. Это меня коробило. Как его боги попустили своему детищу подобное отступничество? Или изжила себя совсем Правда среди этого хищного народа, готового истреблять родичей за серебро да под водительством чужестранного князя? Не могу поверить в подобное... Может, старик лишь называл себя силью и отзывался на сильское имя? Но зачем бы? Мне трудно придумать причины. Но всё же надеяться хотелось. Иначе в моих глазах он выглядел хуже Истолового отродья. Даже несмотря на его боевые заслуги перед Суломанью. И даже несмотря на утраченную с десяток зим назад ногу в большом сражении у Сторожевых холмов. Община и, в первую голову, князь обязаны заботиться о своих ветеранах: кормить, лечить и упокаивать как срок придёт. Потому-то я, скрепя сердце, и остановилась у дома Драганы, чтобы произнести должные слова. И тяжело вздохнула мысленно, вновь ощущая свою неправильность, свою отличность от матери, от молодшей сестрицы Заряны - уж они проявляли заботу о каждом из нуждающихся искренне, участливо, не натужно, как я. Мной руководили лишь долг и традиция, ими - природная склонность. Ведь княгиня - истинная мать народа. Заряна, скорее всего, в обход меня, ею и станет. И слава богам. У неё получится. Мне было ничуть не завидно. А даже радостно, что тяжёлую ношу княжьей власти боги пронесли мимо меня. Правда, и дарами княжескими они меня обнесли. Ну что ж. Видно, такова плата за волю вольную... - А, рыжая княжна, - просипел безногий, глотнув жгучего пойла. - А я думаю - кто это там скрипит на всю Болонь разболтанной лыжей? - он поёрзал на брёвнах, устраиваясь поудобнее. - Низкий поклон тебе за заботу. Медведи меня ныне приютили, у них и столуюсь. - И то добре, - я переложила лыжи ближе к обочине, где снега поболе, и оттолкнулась палкой. - Эй, Рыся! - окликнул от ворот девичий голос. У тына притопывала ногами от нетерпения старшая внучка Драганы Белава, выскочившая из дому в одной рубашке. - Идём скорее, покажу какие черевики Деян сработал мне к свадьбе. Идём-идём! - она потащила меня за руку. - Да окстись, заполошная! - отбрыкивалась я. - Некогда мне. Не пойду я! Потом. Завтрева. Да дай хоть лыжи скину, дурища! Белава расхохоталась весело, повалив таки меня в снег и хлопнувшись рядом на круглый зад, сверкнув из-под понёвы точёными ножками. Девка была хороша, как ясный день, знала об этом и красоту свою носила словно жемчуговый венец - всем напоказ и всем на зависть. Парни ходили за ней косяками и дрались за её поцелуи в Варуновы ночи. - Пускай их, - фыркала Белава, вплетая в золотую косу дарёную жемчужную низку, - их много, а я одна, - смеялась она, примеряя на белы руки серебряные запястья, привезённые для неё княжьим кметем из последнего похода. Резвилась Белава до двадцати годков, бегая от сватов, умасливая родительскую волю, пока не задышали жарко в затылок подросшие сёстры. Вот тогда, наконец, Драгана стукнула кулаком по столу и велела принять в род Деяна, славного Болонского усмаря. Невеста только плечами пожала и стала весело готовиться к свадьбе, как к новой забаве. А что? У сулемов парни что надо - один другого дюжей да краше. А и Деян других не хуже. Правда, в дружине княжьей они ещё лучше: там воины, овеянные славой боевой, тайной дальних земель, мужественные и суровые - эх... Но бабка ни за что не позволит принять воя - перекати-поле безродного, шишу-душегубца - в крепкий, ладный, мирный род Медведей. ... Черевики были великолепны: скроенные из тонкой кожи ладно, по ножке, с притачной подошвой, расшиты затейливыми стежками и самоцветами привозными. - Ох! - задохнулась я, осторожно принимая на ладонь творение влюблённого мастера. - До чего ж хороши! Али умелец столь хорош, Белава, али любовь его к тебе столь велика? Белава засмеялась словно колокольчик зазвенел. - Уж не знаю, - сказала, придирчиво разглядывая насунутый на ногу башмачок, - достаточно ли хороши они для меня? А, Рыся? Взмахнув пуховым платом, прошла по горенке лебедью и тут же, скинув величавость, закружилась, упала, смеясь, на лавку. - Бают, полянские княжны в сафьяновых сапожках ходят, а ты всё в валенках гонзаешь, - она ещё немного покрутила ножкой. - Далеко ли собралась? - В лес. - Так не успеешь обернуться дотемна. - Думаю заночевать там. Белава пристально посмотрела на меня. - А правду говорят, Рыська, ты с морой дружбу водишь? Я пожала плечами. - А коли вожу? Так что? Белавины синие глаза округлились плошками: - И не боязно тебе? Она подскочила, небрежно скинув башмачки в угол, забегалась по половицам, спотыкаясь о тканые дорожки, подбирая с лавок, добывая из скрыни полстяные порты, да душегрею, да рукавицы, да шапочку из пушистой лисицы... - Рысенька-душенька, подруженька дорогая, возьми с собой! Страсть хочется на настоящую мору посмотреть! Я быстро соберусь, ты глазом моргнуть не успеешь! Вот же ж, - зашипела, - пятка чешется, - и заскребла с остервенением круглой розовой пяточкой о половицу. - Белава, нет! Никого я водить с собой не стану! Тебя и подавно. - Рысенька! Ну прошу тебя! - споткнулась о попавшего под ноги кота, присела над ними, замурлыкала сама, ровно кошка. - Котик ты мой котик, тёпленький животик, серенькая спинка, тонкая шерстинка... Ох, и раскормился обормот, скоро уж в дверь не пролезешь... Хочешь подарю тебе рукавички? Те, что Воибор мне у позапрошлом годе привёз? Всё одно, я их не ношу боле. Посмотри - красивые какие! Нет, пожалуй, пусть полежат ещё... Вот! Возьми эти. Немного вышивка стёрлась, распоролись слегка - но это починишь... Можно, а? Возьми с собой, Рысенька! - Белава, сгинь! Сказала ж тебе!.. ... Из ворот мы вышли вместе. Подружка неловко семенила на лыжах рядом, оскальзываясь и ругаясь на каждом шагу. Вот же прилипала! Гвидель равнодушно проводил нас взглядом и снова забулькал выморозкой. - Ох, и лыжа у тебя скрипучая, Рысенька, - бормотала Белава. - Ажно зубы заломило. Я сердито скользила к главным воротам селища, не обращая внимания на едва поспевающую за мной, пыхтящую позади Белаву. Она и в лес-то вырядилась будто на праздник закликания весны. И что с ней делать? Уж точно не к море вести. Потерять что ли по дороге дурищу эту? Перешлёп конских копыт по раскисшей дороге отвлёк меня от коварных планов. Нас нагонял дозор, задержавшийся по какой-то причине с выездом. - А что, красавицы, - окликнул нас Миро, придерживая коня, - может, прокатитесь с нами верхом, чтоб не бить да не мочить белых ножек? - А эт у кого как! - подхватил языкатый Лиходей, задирая свою ногу в крепком сапоге грубой непромокаемой кожи. - У Белавы, мабуть, и белые, а у Рыси, должно, - бурые. Открой тайну, светлая княжна, - он свесился надо мной из седла. - Конопушки твои доколь долезли? Али, можа, всё обличью досталось? Я размахнулась палкой, зарядив ему по хребту. Кметь тут же застонал, заохал, закатывая глаза и хватаясь за бока, изображая смертельно раненого. Дозор грянул хохотом. Белава весело смеялась, запрокидывая голову и обнажая жемчужные зубки. Лиходей, оправившись от "ранения", подхватил смеющуюся красавицу, растерявшую в полёте лыжи, в своё седло, приложился губами к румяной щеке, облизнулся показушно, словно мёда отведал. - Кто смел, тот и съел. Не обессудьте, други! - кметь ударил коня пятками и рванул за ворота, разбрызгивая из-под копыт мокрые ошмётки снега. - Не сердись на дурня, княжна, - обронил Миро и помахал мне рукой. Конники скрылись за тыном, неожиданным образом разрешив затыку с Белавой. Мне бы радоваться... Но было тошно и горько. И просились на глаза привычные слёзы обиды. Да ни за что не зареву! Не дождётесь, устыри болотные! - Рыська! - заголосил внезапно Гвидель через всю улицу. - Или не чуешь, навкин выкормыш? Не будет тебе ловитвы ныне - скрипом своим всё зверьё распугаешь!.. А чтоб вас всех!..