Сегодня лег в шесть, а в девять уже нужно было выйти в город. В Кёльне тепло, почти весна, начинают усерднее петь скворцы, и улицы потягиваются от зимней спячки в еще неверном мареве блестящих на лицах запахов...
Вчера на прогулке Ричард усердно обработал плечо куртки всем тем, что не удержалось в желудке после папиных акробатических подбрасываний, и теперь пришлось достать старый черный плащ, не ношеный еще с прошлого века. Плащ пахнет забавно – не сургучным нафталином, не мылом, которое некоторые дамы прячут в сезонной одежде, не плесенью, а скорее чем-то средним между машинным маслом, картоном и землей.
Однако, бывают и такие случаи, когда выбор балансирует между возможностью потерять полсотни денег или пробежаться по улице, оставляя за собой воспоминания о Брэме Стокере.
Вид был презабавный: кожаный плащ сомнительной старости, черные ботинки, лобзаемые черными же брюками, старый черный свитер и черная шапка, скрывающая нечесаную шевелюру. В кармане назойливо бренчала забытая с прошлого века мелочь, нервные судороги сводили бледное от хронического недосыпания лицо с живописными кругами под глазами.
В голове нашла дупло и надежно обосновалась откуда-то вспомнившаяся «Marian» старых недобрых «Sisters of Mercy».
Я помню по юности это ощущение легкого стыда по утренней дороге домой, когда собаки принюхиваются или рычат, дети шарахаются, женщины выгибают кошками спины, у мужчин включаются базовые инстинкты самосохранения, а старухи ворчат в спину.
Стою у остановки трамвая, стараюсь не закрыть глаза. Веселые турецкие подростки замолкают, проходя мимо, одна бабка на противоположной стороне показывает на меня клюкой, что-то разъясняя своей подруге. Рядом останавливается деловая мамаша с семи- или восьмилетним сыном, гудит по телефону, между строк проговаривая для меня страшное заклинание головной боли: постоянно меняет громкость, тембр и к тому же периодически неприятнейшим образом хохочет. Но заклятие пока не срабатывает. Мальчик с закрытым какими-то тревогами лицом боязливо, но не без интереса смотрит на меня, принюхивается, капается в своем кармане. Передо мной подскакивает немец средних лет, некоторое время мечется, потом кашляет, крякая, и уходит на другой край платформы.
Входят два гота. Не из тех, кто расфуфыривается в декоративные вышивки серебром, а выросшие на Мэри Шелли, Лавкрафте, По, Рембо, Стефане Маларме и Энн Райс. Проходя, смотрят в глаза чем-то ядовито-родственным и кивают как хорошему знакомому. Я киваю им в той же интонации, скорее реагируя, чем обдуманно. Вот, думаю: «А пройдут пионеры — салют Мальчишу!»
Прошли, оставив мне неясную тревогу в области бровей. Мальчик не выдерживает и, убедившись, что мама надежно увлечена сплетнями, спрашивает дрожащим от волнения голосом, какого это быть готом. Одна уже грусть в глазах должна была ответить на все вопросы. Мне вообще в жизни всегда везло на детей: минимум раз в четыре года натыкаюсь на ребенка, прямо на улице задающего философские вопросы.
И вот тут то же самое: хочется и сказать, что я – не гот, с другой стороны бес тычет в ребро желанием пошутить, рассудок умоляет дать прямой и честный ответ, а самолюбие вскакивает на стол, опрокидывая кружки с протухшими идеями, и желает сочно пофилософствовать. Мне не собраться с мыслями, вздыхаю, глупо качаю головой и зачем-то произношу: «Не хуже, чем человеком».
Мы смотрим друг на друга: я - сверху вниз, он - снизу вверх. Становится забавно. Улыбаюсь ему, входя в роль, и задаю ему тот же вопрос, каково это быть человеком?
Брови мальчика щелчком сдвигаются в области поиска подвоха и медленно, живописно расходятся, обнажая прекрасное открытое лицо. Он вздыхает и, слегка улыбаясь, так же отвечает: «Не хуже, чем готом». «Понятно», - киваю ему в ответ. Стоим молча, смотрим на школьников на противоположной платформе. Ощущение, что это мы стоим вдвоем, а мама мальчика – случайная прохожая.
Подходит трамвай, его трамвай, они заходят последними, перед тем как двери закрываются, он кивает мне, я – ему.
Трамвай шумно уходит, и мир вокруг замирает на кончике пока еще едва уловимой зарождающейся головной боли в центре лба. Да, мир замирает и приходит мир. Если бы я спал, в моем сне главный герой посмотрел бы вверх и спросил: хочешь, я стану для тебя готом? Но наяву, наяву появляется ощущение, что все на месте. Каждый человек хоть раз в жизни это переживает: ничего не хочется менять, все имеет свое место и смысл, все происходит именно так, как должно происходить. Этакое ощущение бесконечной простоты и восторга без эмоций, оглушительная пустота от того, что только что тебя накрыло трехметровой ревущей волной – ты под водой. И еще, и еще кое-что: с одной стороны, ощущение приобретения, что-то вошло, что-то нашло место в сердце, какой-то камешек сам нашел себе место в вечной мозаике, а с другой стороны, понимание, что это никому не передать, ни с кем не поделиться, потому что никому не нужно, никто не возьмет. Я знаю, я уже много раз спрашивал.