Рот сух. Его полость липка и неприятна. Пищевод сузился. Дальше по ЖКТ среди сочленения последствий эволюционных процессов как нечто живое «что-то» издаёт звуки. Это просьбы о помощи в исполнении судьбы – нужды ежедневно переваривать и снабжать организм необходимой энергией для системы человеческих органов. Утёнкин владелец этого маленького индивидуализированного, бессознательного государства, которое он может сознательно травить всеми предоставленными собственной психологией способами. Среди них есть разного качества и крепости алкоголь, табак, наркотические вещества. Другие психосоматические способы: нервность, разнообразные расстройства, эмоциональность, моральное истощение. Органы будут терпеть, однако при их заболевании или отмирании страдать будет их владелец, но и в его же силах излечение, трансплантация, правда еще есть возможность продолжать терпеть боли, заботясь о вещах окружающих Утёнкина, а не о составляющих его самого. Пуленепробиваемое стекло на десятом этаже не пропускает уличные шумы. Музыка будильника раздражает громким звуком барабанные перепонки. Утёнкин не просыпается. В первые секунды процесса пробуждения сознания мысли о дальнейших действиях образуются сами собой. Ещё нет понимания текущего состояния себя, мира вокруг, мира за стенами квартиры. Размышления о светлом будущем мелькают в интернациональной головке лишенной волос. Утёнкину хочется позавтракать. Нет ничего более безобидного, чем желание поесть еды у себя дома. И ничего более приятного! Утёнкин лежит, не раскрывая глаз в попытках продолжить стремительно ускользающее сновидение прекрасной жизни в зеленых лугах, обильно залитых огромным сияющим Солнцем. Возможность лежать во флорентийских холмах не располагает к себе из-за некоторых осложнений рабочих будней. Полубредовые фантазии переплетаются без определенного направления, пока их хозяин лежит на своей кровати перед окном, где не бывает прямых солнечных лучей. Человек думает о себе и своём месте в данный момент. Он лежит в постельном белье из узбекистанского хлопка, сначала отвезенного в Китай на превращение в эти самые пододеяльники, простыни и наволочки, забившие подавляющее число рынка. Мелькают умозрительные рабочие, сеялка, посаженный хлопчатник. По мере роста растения обрабатываются пестицидами. В ходе множества таких химических обработок кто-то обязательно травится, кто-то обязательно впоследствии умирает. Узбекские рабочие в шляпах падают прямо на полях, в голове Утёнкина драматически делая всплеск рабочими руками. Это пошлина на человеческую жизнь в развитии экономики своей страны. Как и везде. Только для них это главный экспортный товар, как для Китая дешёвая рабочая сила, думает голова. Непродуманное культивирование и ирригация привели к опустыниванию больших площадей в Узбекистане, вспомнилась старая новость. Еще жертва экономике и продолжению развития страны. Забор воды на орошение, в том числе и хлопковых полей, привёл к трагедии Аральского моря. До обмеления оно было четвертым по величине озером в мире, а сейчас там в песке ржавеют брошенные суда. Утёнкину показалось выглянувшее из прорези пододеяльника приятное глазу тело одеяла изрезанное диагональными швами. Внутри его мозг представляет верблюжью шерсть, вычесанную в Калмыкии из нерабочих верблюдов со степей Монголии. Именно там он его и купил в один из своих многочисленных разъездов. Утёнкин уже представляет, как поднимает свой торс и опускает ноги в махровые приятные коже тапочки. Они куплены в интернет магазине, доставлены через Москву самолётом, поездом или грузовиками прямиком из Вьетнама, где их сшили юные коммунистические руки. Приятно быть для кого-то тайным спасителем. Осознавать снисходительное покровительство над кем-то чрезвычайно благодарным за предоставленную возможность помогать зарабатывать людям статусом выше, их же и обеспечивая. Страны с более развитой экономикой дают вьетнамской девушке надежду на светлое будущее своей семьи. За вычетом глубоких ладоней, захватывающих большую часть прибыли. Эксплуатируемый труд оплачивается лучше, чем ничего или альтернатива. Утёнкин представляет перед собой ежедневные шаги по паркету, заказанному в Италии у лучших мастеров, и вспоминает, как своему другу крыл обсценной лексикой ближневосточных рабочих укладывающих пол. Он воображает, как ему становится совестно – уши пылают краской, в голове вертится вопрос об источнике иррационального расизма, внезапно пробуждающегося внутри. Возможно, это из любви к Родине и память предков даёт о себе знать – помогает определить захватчика и пробуждает злость на генетическом уровне. Утёнкин не по настоящему наступил на персидский ковёр из Турции, где тот соткан последователями ислама суннитского толка. «Возможно ли приобретение ковра, сотканное шиитом?» – спрашивает он себя, чувствуя сквозь тапочки мягкость тканого изделия.
Каждый гость вслух отмечал все детали интерьера, значимые для общих интересов. Приглашались лишь избранные ценители. Утёнкину больше всего нравилось именно это. Он мог часами говорить откуда и когда был привезен тот или иной условный «подсвечник», какая у него история и насколько велико его значение в масштабах продолжительной истории человечества. Иногда ему казалось, что без обставленной квартиры он становится никем. На улице перед своим окном Утёнкин чувствовал, что расстаётся с частью самого себя, будто сознательно оставляет неверную жену дома в одиночестве. Настоящий голод пытается перебить сфантазированное желание посетить уборную. Утёнкин на самом деле не вошёл в полностью покрытую испанской керамической плиткой ванную комнату, спроектированную чуть ли не самым известным барселонским архитектором. Может быть всё, чего увидел за это утро гипотетический глаз хозяина квартиры чистой воды подделка, имеющая ценность только из-за громкого имени производителя? Такие назойливые мысли Утёнкин всегда отгонял. Всё же они периодически назойливо жужжали где-то внутри. Куда там мозаикам Гауди до отделки санузла польскими рабочими? Это действительно высшая роскошь, достойная дворцов королей. Две представленные перед глазами ягодицы прижались к стульчаку французского фаянсового товарища. Обычно утром Утёнкину слишком лениво извергать потоки, высоко нависая головой над белеющей эмалью, литой в европейской стране арабскими эмигрантами. Руки почти держат мыло с малазийского завода, принадлежащего турецкой компании возле Сингапура. Где-то лежит несколько сувениров с этой поездки рядом не с распакованным финским и российским мылом. Утёнкин не мог вспомнить, когда он последний раз мог с полной уверенностью сказать, что всё купленное в свою квартиру произведено на территории страны, где он живет. Кажется, это началось в детстве, с покупки отцом маленьких чехословацких куколок младшей сестре Утёнкиной. Теперь они лежат где-то в пыли антресолей, произведенные в стране более не существующей. Ни отца, ни сестры больше нет. Они оставили гонку за человеческими благами. От великого рода осталось физически перегоревшее сердце, выжатое крупной бюрократической системой и раздавленное в кровавое пюре самим Утёнкиным с высоты руководящей должности. Главное помнить о выполнении планов, главное знать, что платить сотрудникам невыгодно. Выгодно не платить. Чистая тёплая вода течёт из датского смесителя, чей срок службы по документам 15 лет. Идёт десятый год – пока никакого обмана. Из туалета фантазия Утёнкина о себе направляется на кухню. Она представляет собой памятник всем человеческим нациям, способным построить на рабочих руках целые империи. Здесь мысль Утёнкина о каталоге принадлежащих ему вещей с вложенными в них силами всевозможных народов различных в своём вероисповедании пронеслась от плинтуса, служившего источником запинок при входе, до самой дальней специи прямиком из Индии. Вместо счастья он ощутил страх за потерю всего имущества. Утёнкин вскочил с кровати, его бёдра в растяжках налились слабостью и вслед за коленями подкосились. Тело Утёнкина упало на кровать, переживая внутреннюю горечь потенциальной потери за всё скопленное. Глаза уткнулись в потолок. Губы прошевелились в изображении следующей фразы: «Это и вправду происходит». Всё скопленное самомнение рушится о крики марширующих под окнами, под всполохи разбивающихся коктейлей Молотова. Голос чётко разделил по слогам слово:
«РЕ – ВО – ЛЮ – ЦИ – Я!»
Прекрасная сказка бредовой утренней иллюзии помогла ощутить Утёнкину весь контраст потери вчерашнего успеха. Сегодня к нему придут, уже несколько дней никто не пытался контактировать с ним. Это он создал кризис гипервоспроизводства. Он ответственен за беспорядки на улице. Вина за пустыри вместо лесов лежит на нём.
Утёнкин услышал неуверенный стук. Его голова закружилась. За этим последовала попытка привстать. Прогремели настойчивые удары по двери. Ноги снова не удержали тело и Утёнкин обрушился на кровать. Желание гостя попасть внутрь не ослабевало. Выглянув из кокона неуверенности, Утёнкин увидел последствия ударов по двери в виде прыжков пейзажа бескрайних волн, купленного где-то на рынке в Турции или Египте. БАМ-БАМ-БАМ! Ватные ноги едва удерживали Утёнкина на себе. БАМ-БАМ-БАМ! Руки схватили байковый халат и одели в него тело. БАМ-БАМ-БАМ! Комната кружила вокруг него. БАМ-БАМ-БАМ! Утёнкин пытался преодолеть эту гигантскую карусель предметов танцующих перед глазами своими обозначениями. БАМ-БАМ-БАМ! В каждой детали интерьера он видел отпечаток ушедшего достатка. Эпоха утекала сквозь пальцы. БАМ-БАМ-БАМ! Её эхо постепенно оставляло за собой лишь визуальный образ, не трогающий душу. БАМ-БАМ-БАМ! Утёнкин опустил взгляд на ладони. Руки поражены тремором сравнимым с колебаниями шатающихся стен перед глазами шагающего к двери. БАМ-БАМ-БАМ! Утёнкин обхватил ручку двери. БАМ-БАМ… Стук прекратился. Тишина. В ушах слышалась только дрожь собственного немощного тела. Сейчас самое время пожалеть о не установленном в своей квартире видеофоне. В голове продолжался ТУК-ТУК-ТУК-ТУК-ТУК. С облегчением Утёнкин заметил, что это стучит сердце. Однако слишком много стуков. Как будто сразу несколько марафонских сердец. Может быть, внутреннее биение слилось воедино с внешним раздражителем? Звон в заложенных ушах играет такую злую шутку? Не похоже. Утёнкин медленно и плавно, в меру своих хилых возможностей, приложил зрачок к глазку двери. Ничего не видно – чернота. Неизвестность пугала. БАМ-БАМ-БАМ! – пробило вибрацией в лоб. В голове Утёнкина прозвенел низкий и звонкий звук колокола, оставившего лишь послезвучие. Мышцы правой руки намертво обхватили ручку двери. БАМ-БАМ-БАМ! Левая ладонь пыталась обхватить сердце, внутренний орган никак не давался к починке простым сжатием руки в кулак. БАМ-БАМ-БАМ! Грузное тело с грохотом обрушилось на пол, не ослабляя хватки двери. Вещи беднеют без своего хозяина, положившего жизнь ради них. БАМ-БАМ-БАМ! Глотка пыталась проглотить остатки почти ненужного телу воздуха. БАМ-БАМ-БАМ! Предметы увеличивались в размерах, они казались Утёнкину памятником ему – символу смены поколений, где какое-то вторичное подобие антикварной роскоши ещё имело значение. БАМ-БАМ-БАМ! Ковер сливался со стеной, торшер стал половиком. Слова не содержат значения сами по себе. Что такое «ИТАЛЬЯНСКАЯ ТУМБОЧКА»? Утёнкина покинуло понимание значимости предметов. БАМ-БАМ-БАМ! Лицо раскраснелось летним заходом Солнца. БАМ-БАМ-БАМ! Практическая ценность сердца – гнать кровь в артерии и дальше по сосудам. БАМ-БАМ-БАМ! Зрение угасало. Перед глазами маячил пейзаж волн, снова шатающийся от ударов. БАМ-БАМ-БАМ!
Утёнкин не хотел, чтобы его вещи достались кому-то другому. За любой предмет даже со страхом смерти он был готов сражаться на словах, цепляться кровавыми ногтями, унижаться ради них на коленях. Но ничего так не удивляет, как кошмар предательства изношенным телом, столь мирно подчинявшегося всё это время всем стремлениям великих мыслей Утёнкина о мелочах быта и не имеющих значения статусах. Капиталистический акмеизм. В чуждых ему зрачках теперь отражается только то, кем является его сущность среди скопленных за жизнь приобретений.
Ставьте лайки, подписывайтесь хехе.
Всякие ссылки: