Инсталляция Ильи Кабакова "Быт победил"
В одной медленно вымирающей коммунальной квартире жила старушка. Была она очень древней, считалась блокадницей, и чувствовала себя полноправным хозяином всего этажа, если не дома. Соседи для неё были кем-то вроде арендаторов-приживальщиков, несмотря на то, что некоторые из них жили там с рождения, а многие внесли вклад в общее дело на порядок больший, чем когда-либо она. Понятно, что все жутко её ненавидели, смеялись за спиной, ждали славный день, когда их достопочтенная соседка перестанет появляться в коридоре; мечтали о той пустоте, что часто чувствуют люди из-за близости смерти, - мечтали сильнее, чем даже о заветной отдельной, где ты сам себе хозяин и можешь, например, раздолбить несущую стену, или, там, загадить всю кухню без страха осуждения. А вот старушка желания их толковала по-своему: для неё все эти неприязненные взгляды не намекали на то, что соседям надоела постоянная деспотия и старческие истерики, нет, - они говорили: «У тебя две комнаты, а у нас одна! У тебя только племянник-полудурок в Магадане, никому ты не нужна и только гикнись, как мы твою жилплощадь отберём! Мы знаем, что у тебя три золотые брошки в сахарнице лежат, - мы о них уже цыганам рассказали, скоро ночью откроем им дверь, и пойдешь на улице побираться!».
Ещё она обожала писать письма куда ни попадя. Архивы местных газет были переполнены призывами «Необходимо срочно принять меры!», «Доколе?», «Вперёд, товарищи, к гражданской совести и ответственности!», исходившими от некой «Осиповой Людмилы Марковны, состоящей в партии с 1957 года, отличницы производства и прочь.»; что входило в это «проч.» не знала сама Людмила Марковна, но статус существенно возрастал, и появлялось право навязывать свои желания чуть ли не обкому и впадать в ещё большую амбицию. Все опубликованные опусы тщательно собирались и подшивались, - две нижние полки шкафа были забиты вырезками. Раз в месяц свежий номер демонстрировался всей квартире с великим смыслом: «Любуйтесь, сволочи, на свою всесоюзную славу. Да-да, - всё это про вас». Соседи опровержения не давали и терпели запятнанную репутацию.
Когда Союз пришёл в негодность, публиковаться ей стало негде, и она решила, что нет идеи лучше, чем ловить соседей и читать им морали. Такая глупость прижиться не смогла, несмотря на все усилия. Разгневанный народ окружил её около туалета. Старушка удивлялась и божилась, что и не думала кому-то мешать, просто возникло несущественное недопонимание. Кто-то (потомственный слесарь, по секрету вам скажу) предложил, несмотря на самозабвенные оправдания, тюкнуть её топором. Люди практически сразу разбрелись по комнатам в ожидании не совсем разумной развязки, и настала тишина. Спокойствие вынудило Людмилу Марковну немножко подумать. Замолчала, наплевала на свои принципы и успокоилась.
Целый год тираноборцы торжествовали, но в один день она нашла способ менторствовать много элегантные. На кухне, когда все собирались на работу, Людмила Марковна присаживалась за свой стол и говорила что-то вроде «Ну, так дело не пойдёт. Кто опять жёг спички из моего шкафчика?», и так до состояния полной бессмыслицы, или пока все слушатели не взвоют и не начнут кричать, - тогда она делала обиженный вид и с непередаваемой патетикой хваталась за сердце, а после наслаждалась вниманием. Так было до две тысячи третьего года, а после три четверти квартиры расселили, остались лишь те отщепенцы, которые, в большинстве своём, не представляют свой быт вне коммуналки, вне её принципов, а значит квадратнометровое счастье им и даром не нужно.
Этим оставшимся было глубоко начхать на тонкие чувства Людмилы Марковны. Они не заботились о ней, не поддерживали беседу, если и разговаривали, то только в случае крайней необходимости. Впрочем, стоит заметить, она эту необходимость прекрасно создавала, ведь такие старушки долго без внимания не живут, поэтому начинают самовыражаться. Людмила Марковна, например, клала вставную челюсть на стол и пела свои беззубые песни; мылась раз в месяц, бельё стирала ещё реже; начинала пить водку около плиты, если к кому-то приходили гости, вдобавок к этому очень громко материлась; демонстративно плохо убиралась по графику; забывала про открытые краны; кормила чужих котов непонятно чем; могла спокойно выйти в дезабилье на балкон и вернуться голой. Всё это вызывало склоки и скандалы, где неизменно побеждала, конечно же, невинная старушка.
Потом она осталась одна. Все уехали или умерли, но она осталась. С одиночеством пришёл страх. Будущее лишилось необходимых очертаний, а значит было необходимо хоть где-нибудь найти себе определённость. За ней не бывает очередей, её не выбрасывают, её нельзя взять в кредит, приходится стараться и искать.
К примеру, Людмила Марковна надела лучшее своё платье, из льна, чем-то похожее на картофельный мешок. Надела серьги с янтарём и мухой. Нашла шляпу двоюродной сестры с искусственной розой и погрызенными краями. Парадных туфель у неё не было из-за глупости, - боялась, что украдут, - поэтому она носила старые галоши на босу ногу.
С двумя бутылками вишнёвой наливки Людмила Марковна вышла во двор. На лавке сидели грустные мужики с усами и разгадывали кроссворд, обсуждали политику и жён. При виде зелья товарищи оживились и последовали за старушкой.
Пятеро обсуждают Первомай, пятеро смотрят телевизор, пятеро сокрушаются о проблемах родной страны. Всё дружно, весело, да как-то не так. Может дело в свете? Нет, свет их не волнует, - они готовы пить хоть в подвале. Может быть в аромате? Глупо, посредственно задавать такие вопросы. Ах, скорее всего, всё портит отвратная, непритязательная снедь! Вы издеваетесь? Скажите ещё, что их цвет обоев не устраивает, мол под вишнёвую заходят серые, а под портвейн в коричневый горошек. Нет, нет и ещё раз нет! Очевидно же, что поганят атмосферу стоны Людмилы Марковны, привязанной к батарее. Ну как вы не смогли это заметить? Она же на всю комнату орёт! Братцы, я вам поражаюсь, вы слышите шелест листвы и метафорические ноты в солнечных бликах, а старуху у батареи заметить не можете. Нехорошо.
У всего есть последствия. Например, чей-то дед украл из школьного сада грабли, а внук через тридцать лет получил ими по лбу от разъярённого отца. Если бы дед стибрил детскую лейку всё могло закончиться иначе. Или вот такой казус: один рыжий пионер собрал макулатуру за всю школу и ему не только не сказали «спасибо», но и забрали дядю – начальника целлюлозно-бумажного комбината. Был бы дядя чуть посуровее и меньше бы любил усердного племянника, то весьма вероятно, что в их роду никто бы и знать не знал туберкулёз. Что я хочу этим сказать? Мне кажется, что если бы старушки были чуть посговорчивее и умнее, то их бы не пришлось находить лежащими в собственном дерьме и с синими кистями. Нет, тогда бы их просто травили или отправляли погулять на морозе, а то что-то много развелось.* Вот.
* - отношение к старикам, да и к старшим вообще, – обоюдоострая и часто невесёлая штука.
Февраль 2018