В жару конца июля 1209 года все население Безье, что сейчас на юге Франции, было забито. Их дома были сожжены дотла, а их церкви разграблены и разграблены. Сцена часто изображается в мрачном свете, и это справедливо, учитывая резню оспариваемого статус геноцида. Кончина Безье, наряду с многочисленными другими сообщениями о крайнем насилии и преднамеренной депопуляции региона, который мы сейчас называем Occitania во время Альбигенских Крестовых походов, часто отмечаются как пятно на темной истории религиозного насилия. Однако слишком мало внимания было уделено фактической связи между христианской священной войной и событиями первого года военной кампании в Окситании.
Худшие зверства Альбигенских Крестовых походов не были естественным следствием средневековой священной войны. А мотивы французских крестоносцев во время самых ужасных деталей войны были экономические и колониального характера, и законно религиозного насилия конфликта была в значительной степени ограничена до ритуальных казней известных еретиков.
Имея это в виду, я разделил эту статью на три раздела. Первый содержит краткий отчет о военных действиях, предпринятых армией крестоносцев в первый год длительного крестового похода. Во-вторых, я рассматриваю некоторые распространенные интерпретации крестового похода в современной науке, а также нерелигиозный и колониальный характер насилия, совершенного во время войны. Наконец, я изучаю внутренние проблемы, которые возникают, классифицируя дело как колониальные усилия, и предоставляю некоторые потенциальные решения, а также включаю теории колониализма и постколониальной критики для создания сплоченного повествования, которое поддерживает понимание Альбигенского военного насилия в религиозном контексте, и все же лишено религиозного значения. Я надеюсь, что при этом может появиться более тонкая картина Альбигенских Крестовых походов, которая бросает конфликт в его должным образом колониальном и протонационалистическом свете.
*1*
Весной 1209 года, после десяти лет оценки ухудшающейся религиозной ситуации в Окситании, обмена письмами с лордами регионов и убийства папского легата Пьера де Кастельно, папа Иннокентий III призвал к крестовому походу в регион. Это была бы первая санкционированная священная война в Западной Европе, а также первая, направленная против христиан. На Авиньонском соборе папа отлучил графа Раймона VI из Тулузы и все население города, включая двух бывших папских легатов, четырех архиепископов и двадцать епископов, за то, что они якобы не изгнали из города членов католической ереси.
1 марта того же года Иннокентий был назначен Мастер-Майло, чтобы служить вместе с Арно Амори как легатом а latere для крестового похода. Королю Филиппу Августу было лично поручено возглавить крестовый поход папы Иннокентия III, но Филипп отказался, что либо он, либо его сын должен лично поход на юг, учитывая маршрут между Анжуйской и немецких имперских земель, которые они должны принимать, отвечая, что он был “обрушиваются на его боках два больших и опасных Львов.” На его месте, бароны Франции были вольны вести себя на акции.
К июню лорды Франции собрали в Лионе одну из самых крупных, пусть и неструктурированных, армий в памяти. Около 30 000 бойцов, армия крестового похода, предназначенная для Окситании, была почти в два раза больше, чем армия, которая только шесть лет назад вступила в четвертый крестовый поход. Беспрепятственно из-за необходимости океанического транспорта и с широкими реками, чтобы нести их оборудование и материалы на корабле, армия начала свой марш на юг через долину Роны, жаждущих трофеев.
В период с июня по август армия крестоносцев распространилась по всей Окситании в нескончаемой войне истощения и накопления. Армия крестоносцев уничтожила Гонто и уволила Тоннинов, несмотря на то, что в городах никогда не было никаких еретиков. Затем, после непродолжительной осады, уже ссорятся светские лорды позволили Casseneuil, чтобы избежать полного уничтожения в обмен на бабло и отказ от катаров граждан к сожжению на костре. Перед лицом такого насилия, Villamur, все еврейское население Безье, и около десятка других кастра и города бежали из своих домов к хорошо укрепленной Каркассоне, и многие сжигали свои дома за ними.
К концу июля армия, размещенная за стенами Безье, готовилась к потенциально длительной осаде, так как население было предупреждено об их пришествии. То, что началось как запутанная стычка среди бедных крестоносцев и лучников вдоль стен города, быстро вспыхнуло, однако, в полномасштабную битву. В какой-то момент во время этой путаницы группа паломников пробралась в город, и ворота были открыты. Последовало беспричинное убийство всех в городе. (Существует большая путаница в современной стипендии относительно того, что именно произошло во время резни Безье. Ни один из источников повествования не согласен с каждой деталью.) Цезарий из Хайстербаха, двадцать лет спустя, написал бы, что, увидев бойню, Арно Амори говорил:
"Убейте их всех. Ибо Господь признает свое.”
(Caedite eos. Novit enim Dominus qui sunt eius.)
К августу Раймон VI из Тулузы, первоначальная цель кампании, поклялся на причину крестового похода, и отвел неизрасходованную военную агрессию армии на землю своего племянника и соперника. После кемпинга в Монпелье армия затем прошла в шести километрах от Нарбонны, принимая обещание виконта Аймери III о полной военной и финансовой поддержке в обмен на то, что он не нападет на город. В результате, жители Нарбонны и десяток кастра и города под его сюзеренством, которые не бежали, были втянуты в военную службу. К концу августа крестоносцы успешно прекратили водоснабжение Каркассона, в котором находилось не только свое население, но и большая часть беженцев со всей Окситании. Крестоносцев условия для города были просты и жестоки: людям будет позволено жить, но вынуждена эмигрировать из города в массовом порядке, полностью голая “ничего, кроме своих грехов."Сам город и все, что осталось внутри, будет передан в ближайшее время назначенному командующему армией Саймону де Монфору.
*2*
Интерпретации экстремального насилия приходится на начало Альбигенских Крестовых походов столь же разнообразны, как историки, которые изучают его. Историографическая традиция охватывает все самые разные сферы: от утверждений о том, что резня Безье была откровенным геноцидом, до более традиционных военных историй, которые стерилизуют культурный шок массового депопуляции выходцев из Запада. Для целей этого исследования я в значительной степени остановлюсь на непрекращающихся дебатах о точных цифрах потерь в Безье и в Альбигенских Крестовых походах в целом, так как нет надежных из первых рук сообщений о таких, как были с предыдущими экспедициями, такими как четвертый крестовый поход. Что я должен сосредоточиться на том, что это насилие трактуется в источниках, и как современная историография не попадает в нюансе различения священная война от религиозного насилия.
Наиболее распространенной тенденцией в традиционной историографии является то, что институт папства несет прямую ответственность за все причины насилия, причиненного во время конфликта на Западе. Я не хочу возразить против тяги такой позиции , как таковой (очевидно, что крестовый поход был религиозным действием, проводимым при поддержке институционализированной католической власти), но, скорее всего, чтобы подчеркнуть, что, хотя рамки крестового похода позволяют нам легко понять насилие как широко религиозное, мотивы и действия крестоносцев, совершающих насилие, как правило, не принимались по религиозным причинам. Вместо этого я утверждаю, что их действия основывались в основном на экономических и колониальных проблемах, а затем на религиозной увертюре из нарративных источников.
Одним из полезных способов изложения этой концепции является сравнение насилия, совершенного армией крестоносцев, с солдатами и обывателями с тем, что сделано с теми, кто прямо заявлен как еретики. В случае с условиями, согласованными в Кассенеуиле, как это имеет место в большинстве прямых рассказов о захваченных еретиках, захваченные Катары контролируются католическим епископом или легатом до их систематического и ритуального исполнения путем сожжения. К этому сопоставляется изображение хаотической битвы, мародерства и убийства, приписываемое нарративными источниками при резне Безье, из которых каждое повествовательное повествование, по крайней мере, в меру стыдно и неослабно добавляет, что руководство крестового похода не могло быть вовлечено в систематическое преследование таких действий. Это, конечно, не для того, чтобы преуменьшать зверства крестового похода. Я стремлюсь здесь скорее отметить, что насилие, совершенное крестоносцем, не обязательно означает акт крестового похода.
Для дальнейшей контекстуализации насилия, совершенного в качестве колониального усилия, важно отметить, насколько хорошо известно, что крестоносцы и Оккитане были из регионального депопуляции и репопуляции, которые вызвал крестовый поход. Уильям из Туделы, вспоминая о падении Каркассона, утверждает, что " все жители этого района бежали ... ни один местный человек не остался там, большой или маленький. И снова, из Безье, он отмечает уничтожение местного населения, говоря, что крестоносцы " сожгли женщин и детей, стариков и молодых, и клерки, наделенные и Поющие мессы там в церкви."Интересно, что рассказ Петра во-де-Серне о осаде Каркассона прямо говорит о том, что крестоносцы хотели взять инфраструктуру города для своих целей и людей:
С учетом того, что если бы дело вышло так, как у Безье, город был бы разрушен. Все товары в нем будут разрушены, и кто бы ни был поставлен во главе территории не будет иметь никаких средств для поддержания рыцарей и сержантов, необходимых для гарнизона... было принято решение, что все жители должны выйти из города нагими, а затем им будет разрешено выйти на свободу... и все содержимое города будет храниться для назначенного будущего лорда территории, с целью, изложенной выше.
Учитывая эти сведения или депопуляцию и повторное заселение, я считаю, что мы должны серьезно рассмотреть возможность того, что Альбигенский крестовый поход не был попыткой искоренить еретические секты и посадить папские институты. Скорее, мы должны изучить крестовый поход , как французское королевское завоевание оказалось колониальной оккупации. Это правда, что война была спонсирована как священная война, и даже одна из первых, кто боролся с использованием законного папского института для его пропаганды и материально-технического обеспечения, но цели тех, кто воевал в войне, как во французском, так и в Западном, были совершенно удалены от любых благочестивых представлений о сохранении единства церкви. Будь то французский, кто после 1209 будет состоять почти полностью из бедных или из-из-за рыцарей сражались за богатство и земли (предварительно реконкиста, если вы будете), или Occitans, которые рассматривали “французский захватчик"как большая угроза, чем ересь когда-либо была. Крестовый поход был о Земле, богатстве и культурном доминировании региона. Это была кампания, которая добилась и делает независимыми полномочиями Окситании “насильно быть французский.”
*3*
Приведя краткую историю предвыборного сезона 1209 года, а также его неугомонные причины и методы, я сейчас осуществлю колониальную интерпретацию крестового похода. Я уже установил, что насилие войны само по себе было не религиозным, и что мотивы крестоносцев и граждан, действующих в крестовом походе, были в основном светскими, то есть экономическими. Однако остается еще ряд вопросов, которые необходимо решить, называя крестовый поход колониальным делом. Именно концептуальная классификация того, что делает движение "колониальным", чем оно отличается от прямого завоевания, и как установить такое явление в Средние века, когда так много современной науки подчеркивает более поздние периоды.
Одной из ключевых проблем при проведении такого исследования является методологическая сложность определения колониализма. Пожалуй, самая очевидная сложность с включением страшного с слове в средневековые исследования является марксистско вдохновил привычка присутствует в большей части постколониального критика утверждает, что колониализм-это обязательно капиталистическом предприятии, и что капитализм не существовало в Средневековье. Есть два аргумента против этой позиции, которые я сейчас выдвину.
Первый аргумент заключается в том, что, несмотря на традиционные историографические тенденции, капитализм не существует в досовременного мира. Окситания является ярким примером этого. Слабо союзников, городские власти края, от Тулузы до Нарбонна в Монпелье в Марсель, всех экономических групп в общем как политическая власть основы. Пожалуй, лучшим источником для этого являются cartularies Монпелье и Безье, в каком документе до тошноты политическая власть купеческого класса, богатство которого обеспечило им места в областных городских советах. Кроме того, торговцы из богатых прибрежных городов постоянно занимались торговлей и политическим маневрированием, чтобы усилить контроль над частными бизнес-интересами с другими конкурентами в городских Штатах, таких как Генуя и Венеция. Вельможи региона, хотя и действовали для того, чтобы установить некоторые правила в области торговли путем создания нотариатов и гильдий, полагались на богатство и власть этих торговых собраний, чтобы преследовать свои собственные поиски влияния. Короче говоря, в Окситании находились одни из самых богатых, находящихся в частном владении, деловых держав на Средиземноморье, и ее основной основой для политической и военной стабильности была экономическая.
Второй аргумент является методологическим. Я утверждаю, что колониализм, хотя, конечно, в экономическом фундаменте, не зависит от наличия современного капитализма, ни на межконтинентальных эксплуатации Вс иностранного друга. Подчинило себе другие потребности не соответствуют традиционному стандарту экзотические восточные для угнетенных и эксплуатируемых в целях экономической выгоды, и высмеяли, сказали, что это “дискурс господства."Я, конечно, не хочу подрывать благородные шаги, которые предпринимаются в области постколониального дискурса, рассматривающего взаимосвязь межрасовой или межконтинентальной эксплуатации. Скорее, моя цель состоит в том, чтобы отделить изучение таких явлений от ненаучных понятий девятнадцатого века о расе и культуре, которые, по-видимому, унаследованы в значительной части этой области. Колониальная эксплуатация в настоящее время или в прошлом всегда является межсекторальной деятельностью и не обязательно должна ограничиваться изучением Индии или Палестины.
Эти два аргумента вызывают интересные вопросы о том, как современная стипендия подошла как к Альбигенским крестовым походам, так и к коллективному предприятию колониализма на протяжении веков. Окситании был регион, который получил политическую власть на основе экономического капитала, и еще он был покорен и эксплуатируемых обществом гораздо более традиционно феодальных в его организации. В этом отношении он, похоже, идет против зерна популярных рассказов, которые утверждают, что капиталистические силы по своей сути выполняют роль доминатора в любом колониальном начинании. Такие рассказы в значительной степени игнорируют долгую историю добычи, и, хотя я не хочу смешивать акт разграбления с процессами колониализма здесь, нужно сказать, что французское дворянство активно стремилось использовать ресурсы в основном капиталистического Окситанского региона и вытеснять родное население и культуру со своей собственной социальной структурой и культурными нормами.
Превосходная основа для использования в этом отношении является Хоми Бхабха по гибридность. Гибридность по праву избегает традиционных и редукционистских рамок отдельных и отдельных массовых культур, используя вместо этого понимание сложных систем взаимодействия и развития. Используя эти рамки, можно осмыслить Францию и Западанию не как монолитные образования, объективно существовавшие в реальности, а, скорее, как слияния лингвистических, социальных и культурных норм, которые находились в постоянном взаимодействии друг с другом и, таким образом, постоянно меняли друг друга. С этой целью Альбигенские кампании, направленные на усиление влияния отдельных французских лордов и их слуг, следует рассматривать как межкультурный процесс развития. Это развитие продолжается сегодня на юге Франции, где жители таких городов, как Марсель, Нарбонна часто в оспариваемом статус с Парижанами относительно того, что является их Французскость.
При наличии этих рамок становится ясно, что роль религии в крестовом походе была гораздо более орнаментальной, чем значимой. Да, она давала повествовательное обрамление для объяснения событий после факта, но редко служила оправданием для запланированных событий. Основная роль религии во время конфликта заключалась в гибридизации Окситанских и французских норм относительно надлежащего места светских правителей, чтобы определить, как бороться с ересью. Хотя французы часто тесно сотрудничали с папскими властями, региональные державы Окситании поддерживали межрелигиозное присутствие своих городов и то, как обращаться с ними как с прерогативой местных властей. В этой связи обе стороны могут быть более похожи, чем думали изначально, как Филипп Август сам нашел жалобу с папой по запросу за военные сборы в качестве перенапряжения в королевскую власть. Взаимосвязь насилия и религии в конфликте, значит, должны быть решены более легко поместив религии Средневековья, как и любой другой возраст, в ее соответствующей материальной реальности, через который он как был подготовлен и поддерживается так же, как и любой политической системе.
Макс Хоркхаймер писал о взаимосвязи между качеством государственного управления и религии, что “когда авторитарное государство, похоже, чтобы участвовать в историческом конфликте с религией, и главный вопрос, является ли два должны конкурировать, быть согласованы, или их пути разойдутся."Альбигенские крестовые походы служат ярким примером этого. С одной стороны монеты, французы работали в сотрудничестве с папством, участвуя в священной войне, а с другой стороны, западные лорды в основном предпочли конкурировать, выбирая только сотрудничество, когда это будет непосредственно служить их интересам,как это происходит с клятвой реймона VI к крестовому походу.
В конечном счете, насилие в ходе крестового похода следует рассматривать как попытку защитить земли и богатства с помощью колониальных средств, при узаконении санкционированной священной войны. Таким образом, создавая конфликт, я надеюсь установить связь между теорией и процессами социальной жизни. В начале крестового похода в июне 1209 года народы Окситании были в основном независимы от Франции, как в политическом, так и в культурном отношении. Но к 1229 году весь регион был бы поглощен французской короной, большинство ее региональных лидеров были убиты или лишены власти, а ее города были заселены амбициозными северянами. Формулируя эти события в ракурсе гибридности и колониализма, будущая стипендия должна быть в состоянии лучше подойти к реалиям того, как и почему было совершено такое ужасное насилие.
*4*
Похоже, что резня Безье, один из самых бессмысленных актов насилия во многих актах насилия во время начала Альбигенских Крестовых походов, мало чем была мотивирована религией. Действительно, время от времени в течение первого года конфликта, будь то уничтожение Гонто, массовые убийства в Безье или принудительный исход из Каркассона, насилие, которому подверглось Западное население, казалось, несло мало веса с точки зрения религии. Часто в основных источниках убийство еретиков прямо описывается как смутное ритуальное поджог на костре, в то время как массовые убийства и вынужденная эмиграция Окситанских народов, по-видимому, не имели, если таковые были, религиозного обоснования или оправдания.
Я стремился представить анализ отношений между христианством и насилием в крестовом походе, основанный на теории, но не доминирующий. Будущая стипендия должна учитывать возможность французских колониальных начинаний и политико-экономический характер Альбигенских Крестовых походов вместо того, чтобы просто сосредоточиться на своем положении как священной войны. Кроме того, постколониальная критика должна держаться подальше от того, чтобы основываться исключительно на расистских идеях влияния ранних современных империй, и позволять изучать средневекового христианина на христианском насилии как неотъемлемую грань в истории колониальной эксплуатации. Это не означает, что центр дисциплины должен быть сосредоточен не на межрасовом насилии и эксплуатации, а на том, что, отказывая себе в доступе к этой яркой области расследования, поле ограничивает свои собственные возможности по изучению того, что в конечном итоге станет глобальной колониальной деятельностью.
Завершая этот анализ, я думаю, что это не подстрекательство, чтобы предположить, что Окситанская кампания, инициированная и оправданная покровительством и знаками священной войны, была осуществлена в действительности желанием к богатству, политическому влиянию и культурному господству. Насилие, о котором свидетельствуют источники, каким бы ужасным оно ни было, было результатом экономической мотивации и желания, а не религиозного рвения или истерии. Таким образом, Альбигенские крестовые походы были колониалистскими войнами, и насилие таких войн всегда ужасает, независимо от религии тех, кто убивает и умирает.