О существовании деда Саши я не знала до одиннадцати лет, как и то, что мой любимый и обожаемый дед Николай никакой мне не дед. Дедушка Коля умер, когда мне было девять. Умирал дед Николай тяжело, страшно и хотя все знали, что он скоро отмучается, но девятилетняя я надеялась, что все образуется, дед Николай выздоровеет и снова мне будет делать воздушных змеев из старой газеты „Правда” и деревянных реечек. Газета старая, но когда дед приклеивает рейки, она, намокшая от канцелярского клея, пачкает его пальцы. К змею дед прикрепляет леску, змей летит высоко и всегда возвращается. Мне казалось, что дед вернется, как мой воздушный змей. Дед Николай не вернулся.
Дед Саша приехал в Ашхабад на новое место военной службы со своей второй женой, Ниной Григорьевной. Как оказалось, они жили все это время в Ставрополе, куда дед Саша поехал на службу, где познакомился с заведующей столовой, Ниной Григорьевной. В Ашхабад он больше не вернулся, бабочка сама подала на развод. Конечно, мне потом и мама, и бабочка объяснили, что вот этот светловолосый и статный человек и есть мой родной дед, но мне о нем никогда не говорили. Я не хотела никакого другого деда, кроме, как моего дедушку Колю. Когда дед Саша с Ниной Григорьевной пригласили нас в гости, я устроила „цирк”, как сказала мама и не пошла. Я всегда была самой упертой в нашей семьe, или как говорила бабочка: „Ей хоть кол на голове чеши, как упрется, так все считай!”
Дед Саша стал заваливать меня подарками, я говорила: „Мне ничего не надо! Он подлизывается.” Однажды дед принес целое богатство - библиотеку детской мировой литературы. Я подслушала за дверью на кухне как мама моя сказала отцу, что он даже поругался с Ниной Григорьевной из-за этого. Если к новому моему деду я относилась еще кое-как, то Нину Григорьевну, вертлявую женщину с напомаженными морковным цветом губами, в аляпистом цветочном платье, я открыто не переваривала. У второй жены деда еще была внучка Наташа и сын Юра, и когда Нина Григорьевна приходила к нам в гости, то всегда рассказывала за столом какая молодец, отличница и спортсменка ее Натулечка. Да в прорубь с дедом Сашей ныряет, да водой из ведра ледяной обливается, да на лыжах катается! И смотрела на меня своими змеиными глазами. Прорубей и лыж у нас в Ашхабаде с роду не водилось, ледяной водой меня не обливали. Я, вообще, была ребенком худющим и вечно больным, или как говорила бабочка „недокормыш мой”. После таких восхвалениий неизвестной мне Натулечки я надувалась барсуком и сычом уходила в свою комнату. Нина Григорьевна однажды спросила почему я называю деда „дед Саша”, никогда просто дед. Я ответила, что дед у меня был.
Прожили дед Саша с Ниной Григорьевной около года в Ашхабаде и уехали в Ставрополь. Дед Саша и мама переписывались. Дед приглашал меня в Ставрополь на лето. „Как тебе не стыдно так себя вести?”, -спрашивала меня мама. Мне не было стыдно, я считала, что предаю своего родного дедушку Колю и если я поеду в Ставрополь, то дед Коля меня не простит.
В тринадцать лет меня все же отправили в Ставрополь на две недели. Дед Саша был рад, Нина Григорьевна приторно улыбалась своими морковными губами. С Натулечкой я не встретилась, они уехали в Германию. Юра, сын Нины Григорьевны служил там. Но, зато я встретилась с чудесной Леной, племянницей Нины Григорьевны. Ленка жила у деда и Нины Григорьевны все лето, о ее маме говорили плохо и шепотом. Лена слегка хромала на одну ногу, была веселой и заводной. Моя новая подруга, как и я, недолюбливала свою тетку, но втихаря.
Однажды мы с Ленкой играли в мяч прямо в чистой и блестящей гостиной Нины Григорьевны. Квартира Нины Григорьевны более походила на музей, ни к чему нельзя было прикасаться. Все постоянно чистилось, полировалось и проветривалось. Меня вся эта маниакальная чистота выводила из себя. Книга должна быть в шкафу за стеклом на полке, из хрустальных бокалов пить нельзя, они – для гостей, полотенце криво в ванной висит. Мне хотелось ущипнуть Нину Григорьевну и чтобы она заорала своими морковными губами. Я терпела. Мне жутко хотелось домой, где всегда книги стоят стопками на столе, где ванная занята реактивами и красными лампами для проявления фотографий, где пьют сок из чистых стаканов, а не потому, что они не хрустальные. Дед всегда был на работе, Нина Григорьевна не работала, единственным моим утешением была Ленка.
Играя в мяч, несмотря на грозные предупреждения моей новой бабки, я совсем случайно попала в одну огромную хрустальную вазу на стенке в музее Нины Григорьeвны. Ваза качнулась и к нашему немому ужасу со страшной силой разбилась в чистый и отполированный паркет Нины Григорьевны. Нина Григорьевна пожарной командой примчалась из кухни и подумав на Ленку, стала орать: “Хромоножка! Ты, дрянь?” Я с ужасом смотрела на Нину Григорьeвну и думала, что ее морковные губы, как и ваза сейчас разобьются. Ленка плакала. Я вышла из ступора и закричала: „Я, я, вазу разбила! Не хромоножка она!” Я никогда не забуду тишины после моего крика. Нина Григорьевна молча стала убирать осколки, Ленка плакала, я боялась пошелохнуться и хотела, чтобы Нина Григорьевна меня тоже оскорбила и я бы ей вцепилась в руку за все: за мою бабочку-красавицу, которую бросил дед и „убежал к заведующей, она – важная, не то, что я обыкновенная фабричная девчонка”, и за то, что они появились в моей жизни и хотят, чтобы я к ним хорошо относилась. В тот момент я ненавидела ее и себя за свою злость.
Когда дед пришел с работы и мы все сели ужинать, Нина Григорьевна ни словом не обмолвилась о разбитой вазе. Я и Лена молчали и ушли рано спать. Перед сном я подарила Ленке велюровый ободок для волос.
П.С. Дед Саша давно похоронил Нину Григорьевну. Моя бабочка умерла 17 марта 2016 года. Дед Саша живет в Ставрополе. Он каждое утро делает зарядку, водит машину, сидит за компьютером. В 2017г. году ему исполняется 90 лет.
Цикл "Ашхабад forever".
Болгария, г.Бургас, 2008г.