Уже несколько последних лет как в России, так и на Украине восстанавливается почитание советского наследия, причём не в лучших его проявлениях, а в самых гнусных, в частности, государство негласно поддерживает укрепление существующего среди части общества культа личности самого кровавого тирана в русской истории, именовавшего себя прозвищем Сталин.
В этой связи считаю целесообразным опубликовать историю моего двоюродного прадеда на основании нескольких страниц следственного дела, копии которых мне предоставил Херсонский областной архив. Из текста мною убраны имена односельчан-доносчиков, которые после смерти Сталина полностью отреклись от своих показаний. Не знаю, в какие условия они были поставлены, хотя и не оправдываю этих людей.
Также ожидаю ответа из центрального архива МВД России на запрос по выявлению документов о раскулачивании моего прапрадеда Романа Романовича Кузнецова и его детей с семьями.
Этот небольшой биографический очерк основан на следственном деле нашего двоюродного прадеда, которому пришлось поневоле испытать на себе силу жерновов «классовой борьбы»: он потерял близких во время гражданской войны, пережил страшные голодные годы, был раскулачен, судим и, наконец, в 1938 году, будучи невиновным, — расстрелян «как непримиримый враг советской власти». Жизнь этого человека подобна судьбам сотен тысяч других людей, чьи безымянные братские могилы за XX век усеяли территорию Советского Союза.
Тихон Родионович Дудкин родился в 1897 году в селе Большие Копани Херсонской губернии в большой крестьянской семье. Родителями его были Родион Фёдорович (примерно 1863 г. р.) и Зинаида Григорьевна (примерно 1861 г. р.). Все дети в семье получили начальное образование. Тихон окончил 4-летнюю школу. Сестра Елизавета говорила, что среди своих братьев он был самым статным и красивым.
По-видимому, Тихон был призван в действующую армию во время Первой Мировой войны, революцию встретил в звании унтер-офицера. Об участии в гражданской войне сохранились противоречивые сведения. Согласно обвинению 1937 года, служил добровольцем в 1918 году в белой армии под начальством Павла Шеремета вместе со своим братом Лукой, впоследствии расстрелянным красными в посёлке Чаплинка.
По воспоминанию его сестры Елизаветы Родионовны Кузнецовой в пересказе племянницы Анастасии Лукьяновны Золотоверх, во время отступления Русской армии генерал-лейтенанта П. Н. Врангеля из северной Таврии в Крым брат Яков Родионович, тоже офицер, с двумя сослуживцами на конях заехал в Большие Копани попрощаться с родственниками, ночевать не остались, отправившись в путь. Позже родственники узнали, что им будто бы не удалось дойти до Крыма — красные расстреляли их в посёлке Чаплинка в 50 километрах от дома. Елизавета Родионовна спустя время ездила с матерью другого расстрелянного для опознания останков в братской могиле — Якова смогла узнать только по передним зубам, которые, как и у его отца, заходили один на другой. Анастасия Лукьяновна помнит, что её мать упоминала в своём рассказе только «брата Яшку» — по-видимому, он и Лука были убиты вместе, но Елизавета Родионовна смогла опознать при эксгумации только Якова, поняв из этого, что братья действительно были убиты.
Несмотря на испытания, пережитые в годы Первой Мировой и гражданской войн, продразвёрстки и послереволюционного голода, в 1924 году семья Родиона Фёдоровича состояла из 10 человек, не включая тех, кто вышел замуж или женился. Например, Тихон Родионович уже в 1922 году в списках граждан села Подо-Калиновки (в 5 километрах от Больших Копаней) значился женатым и владеющим 9 десятинами земли (9,81 гектара). До 1930 года он вместе с отцом содержал большой сад площадью 3 гектара, поливной промысловый огород с артезианским колодцем, в хозяйстве было 4—6 коней, 5—6 голов крупного рогатого скота и 10 овец.
Семья Тихона Родионовича была причислена к категории кулаков-экспертников, следствием чего стала необходимость уплачивать непомерный налог. После начала сплошной коллективизации всё имущество семьи было конфисковано в 1930 году и распродано (за невыполнение возложенных государственных обязательств). В результате Тихон был вынужден в том же году вступить в колхоз, из которого был исключён уже в 1931 году с формулировкой «за разложенческую работу» — можно предположить, что будучи хозяйственным человеком он критиковал постановку дела в колхозе. Семья с тремя детьми лишилась средств к существованию, и Тихон мог заняться торговлей, так как в 1932 году находился под следствием по обвинению в спекуляции. 22 августа 1932 года было издано постановление Совнаркома «О борьбе со спекуляцией», которое требовало не допускать открытия частных магазинов и лавок, а также любой перепродажи товаров и предусматривало жестокое наказание в виде заключения в концлагерь сроком от 5 до 10 лет без права амнистии. Вероятно, вина не была доказана, так как через некоторое время Тихон вступил в колхоз «Красный пахарь» на хуторе Памятник Макаровского сельсовета Хорловского района Херсонской области и работал садовником.
Решением Политбюро ЦК ВКП(б) от 2 июля 1937 года «Об антисоветских элементах» и последующим Приказом народного комиссара внутренних дел СССР «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов» от 30 июля, в котором была обозначена задача: «самым беспощадным образом разгромить всю эту банду антисоветских элементов, защитить трудящийся советский народ от их контрреволюционных происков и, наконец, раз и навсегда покончить с их подлой подрывной работой против основ советского государства». В число «антисоветских элементов» включались уголовники, бывшие кулаки, бывшие члены партий, чиновники Российской Империи, реэмигранты, бывшие участники повстанческих движений, сектанты и церковники. Власти также указывали ориентировочные верхние планки по количеству «элементов», подлежащих расстрелу (І категория) или ссылке на 8—10 лет (ІІ категория), тем самым задавая масштабы грядущего террора.
15 декабря 1937 года Тихон был арестован. В это время на его попечении находилось четверо детей: Вера (1923 г. р.), Анна (1925 г. р.), Клавдия (1927 г. р.) и младенец Виктор, родившийся в год ареста. Их с супругой Иулией (по анкете; согласно архивной справке на основании переписи 1922 года — Евдокия) имущество состояло из хаты, коровы, кабана и овцы. По воспоминанию сестры Елизаветы Родионовны в пересказе Анастасии Лукьяновны, на тот момент он работал заведующим магазином и однажды после праздника советской конституции в присутствии колхозников пошутил о празднике «советской проституции» — в тот же день ночью его забрал «чёрный воронок», и больше семья о нём ничего не слышала. На следующий день, 16 декабря, сотрудником Хорловского районного отделения НКВД Иващенко был произведён допрос обвиняемого и составлен протокол с большим числом грамматических ошибок и украинизмов (текст приводится без изменений):
Вопрос: Скажите обвиняемый Дудкин Тихон ваше социально политическое прошлое?
Ответ: Я сам выходец из семьи крестьянина середняка, хозяйство я имел вмести с отцом: 3 гектара сада, поливной промысловый огород.
Вопрос: Скажите обвиняемый когда где и скем вы служили в карательном отряде белой банды?
Ответ: Я в белой банде не служил.
Вопрос: Вы обвиняемый Дудка, Тыхон Радионович, обиняетес о производимой вами вредительской работы в колхозе и антисовецкой деятельности среди колхозников, Зажим стахановского движения, оскорбление и осмеивание колхозников и колхозниц, выступающих на общеколхозном собраний, чем Зажимал крытику в колхозе, а также работая зав ларьком, выбрасывал колхозников с ларька и говорил, что это Ларек не государственой а мой власный и снабжат буду кого я схочу, вызывал недовольствие колхозников к колхозному строю и существующему порядку. Признаете ли вы виновным себя в этом?
Ответ: Виновным не признаю нивчем. Больше по Делу показать ничиво не маю. Записано верно с мойх слов мне протокол Зачитан вчом я и расписуюся [подпись Дудкин]
Допросил [подпись Иващенко]
18 декабря на основании допроса, анкеты и показаний свидетелей было составлено заключение по обвинению в контрреволюционной деятельности по статьям 54-7 (вредительство) и 54-10 (антисоветская пропаганда и агитация) части I Уголовного кодекса УССР, направленное по І категории на рассмотрение Николаевской областной судебной тройки, состоящей из начальника областного управления НКВД, секретаря обкома и прокурора области. К І категории относились наиболее враждебные антисоветские элементы, подлежащие немедленному аресту и после рассмотрения их дел созданными в сентябре тройками — расстрелу.
Обвинение было сформулировано следующим образом (текст приводится без изменений): «ДУДКИН Тихон Радионович 1897 года рождения, уроженец с. Б-Копани Цюрупинского района, житель с. Макаровка Хорловского района, украинец, подданства СССР, малограмотный, женат по професии садовник, судим в 1932 году за спекуляцию, до 1930 года имел кулацкое хозяйство, в период гражданской войны служил добровольцем в белой армии в карательном отряде ШЕРЕМЕТА. Состоял в колхозе «Червоный Пахарь» в котором работал в должности садовника, в колхозе проводил вредительскую работу, дискридитировал колхозниц стахановок, зажимал стахановское движение, среди колхозников проводил к/р и а/с агитацию — т. з. в преступлении предусмотренном ст. 54-7 и 54-10 Ч. І УК УССР».
При этом в обвинительном заключении также говорилось: «В период гражданской войны в 1918 году ДУДКИН Тихон Радионович служил добровольно вместе со своим братом ЛУКОЙ в белой армии, в белой банде ШЕРЕМЕТА Павла которая вылавливала дезертиров, над которыми жестоко расправлялись, участие в расправе принимал также и ДУДКИН Тихон. Брат его ЛУКА убит красными в с. Чаплинка.
В старой армии ДУДКИН Тихон служил в чине унтер-офицером.
ДУДУКИН Тихон Радионович будучи и на сегодняшний день не примиримым врагом Соввласти. Последний работая в колхозе «Червоный Пахарь» в должности садовника использовал свое служебное положение умышленно с целью вредительства уничтожал колхозный сад, его вредительской работой было допущено, что 2 га сада уничтожено. Сад не поливал и не ухаживал за ним, вследствии чего колхозный сад приведен в негодность.
В колхозе среди колхозников ДУДКИН всякими путями старался проводить разложенческую работу, с целью дискредитации колхозниц стахановок собирающих большие нормы хлопка согревал данный хлопок, приводил его в неходность, после чего доказывал колхозницам стахановкам о последствиях их работы, т. е. работали много и врезультате ничего не заработали, т. к. они очень рано выходили на сбор хлопка, собирали сырым и он согрелся, также запрещал колхозницам выходить очень рано на сбор хлопка, допускал так-же не полный запись трудодней колхозницам и колхозникам с целью вызвать среди колхозников недовольствие к колхозному строю.
За вредительские действия в 1937 году с ДУДКИНА общим собранием колхозников было снято за два месяца трудодни.
ДУДКИН среди колхозников выражал недовольствие на существующие порядки.
Обвиняемый ДУДКИН Тихон Радионович в допущении к уничтожению 2 га сада виновным себя признал. О службе в белой армии, проводимой разложенческой работе в колхозе зажиме стахановского движения и дискридитации колхозниц стахановок и о проводимой им к/р и а/с деятельности целиком и полностью подтверждается свидетельскими показаниями очной ставки свидетелей».
Эти данные были собраны в считанные дни: арест состоялся 15 декабря, а очные допросы свидетелей и обвиняемого были произведены до 18 декабря, когда было вынесено постановление: «Дело № 622 по обвинению ДУДКИНА Тихона Радионовича направить на рассмотрение Николаевской Областной Судебной Тройки по І категории», то есть была дана рекомендация приговорить судимого к высшей мере наказания.
Следует сказать, что все обвинения были неосновательными или вовсе вымышленными, причём по ряду из них Тихон уже понёс ранее наказания в виде раскулачивания, исключения из колхоза, пребывания под следствием, списания трудодней. К тому же в вопросе с хлопком он, даже судя по обвинительному акту, действовал в интересах колхоза и требовал не количественных показателей, лишь приносящих урон хлопковым посевам, а соблюдения технических условий ручного сбора хлопка-сырца, который следовало извлекать из раскрытых коробочек сухим при отсутствии росы и влажности. Сбор хлопка ранним утром или во время тумана позволял стахановцам увеличивать показатели сдачи в разы, но это сырьё было сложно использовать в дальнейшем, оно прело и портилось. Отказ продавать спиртное в ларьке уже подвыпившим колхозникам (примерно такая картина рисуется из материалов обвинения) тоже едва ли можно считать нарушением советских порядков, а тем более поводом для расстрела.
В течение двух месяцев Тихон содержался в Херсонской тюрьме под стражей. 30 декабря состоялось заседание тройки при Управлении НКВД по образованной 22 сентября 1937 года Николаевской области и вынесено постановление о расстреле по творчески пересказанному обвинению: «…будучи участником политбанды, терроризировал крестьян, уклонившихся от службы в банде. Последнее время дискредитировал мероприятия партии и правительства. Будучи огородником колхоза, занимался вредительством, опошляя стахановцев колхоза, распространял провокационные слухи о гибели соввласти». Приговор был приведён в исполнение 18 февраля 1938 года. Задержка в исполнении приговора может объясняться тем, что на тот момент в Николаевской области уже были исчерпаны разрешённые лимиты по расстрелам.
Например, начальник Управления НКВД по Николаевской области капитан государственной безопасности Иосиф Борисович Фишер, состоявший в тройке, принимавшей решение по поводу судьбы Тихона Родионовича, обращался 5 февраля 1938 года в Киев к народному комиссару внутренних дел УССР комиссару государственной безопасности ІІІ ранга Александру Ивановичу Успенскому с просьбой расширить по своей области лимит на расстрелы ещё на 2 тысячи человек, а количество ссыльных — на тысячу (к этому времени всего лишь за несколько месяцев по районам Николаевской области тройками уже было осуждено по І и ІІ категориям в общей сложности 5699 человек):
«…ограничение в лимитах не дало нам возможности очистить целый ряд районов, поражённых большим количеством кулацкого и прочего антисоветского элемента…
В период Гражданской войны значительная часть районов Николаевской области являлась плацдармом формирований белогвардейских частей за счёт кулацких и зажиточных прослоек села, а при окончательном разгроме и бегстве их в южных районах области — Каховском, Хорловском, Скадовском, Цюрупинском, Голо-Пристанском, Бериславском и др. произошло оседание значительного количества белогвардейцев — командного и рядового состава.
Наконец, в 3-х районах области: Каховском, Скадовском и Хорловском расположены 3 спец. переселенческих комендатуры из узбекского кулачества в общей сложности до 7120 человек, с количеством учтённых нами активно проявляющих себя кулаков 308 человек.
По всем районам области нами учтено только одного кулачества до 200 человек, не считая церковников, сектантов, политбандитов и петлюровцев, которых по нашим учётам насчитывается до 800 человек.
Приведённые цифры наглядно свидетельствуют о крайне недостаточном количестве репрессированного кулацкого и прочего антисоветского элемента.
Исходя из изложенного, для Николаевской области прошу определить лимит по изъятию кулацкого контрреволюционного элемента в количестве 3000 человек, из них по 1-й категории — 2000 и 2-й категории — 1000 человек».
Это не единичный пример расширения карательных лимитов — данная практика была общесоюзной в годы большого террора, предписывалась приказами НКВД СССР и соответствующими инструкциями по проведению массовых операций. Впрочем, начальник УНКВД Фишер, как можно видеть из цитируемого документа, проявил и личное усердие в порученных его руководству мероприятиях.
По данным комиссии 1956 года под председательством П. Н. Поспелова всего за 1937—1938 годы в стране было казнено 681 692 человек, а осуждено к высылке на 8—10 лет — 866 674 человек, многие из которых погибли в лагерях системы ГУЛАГ. Преимущественно это были деятельные и работоспособные мужчины, главы семей.
Жена и дети Тихона Родионовича Дудкина, как родственники «врага народа», были взяты на учёт, и за ними велось систематическое наблюдение. О судьбе отца им ничего не сообщалось, несмотря на постоянные запросы в различные инстанции. Лишь после смерти Сталина на очередное заявление его дочери Веры Тихоновны Яковенко, был дан ответ от 4 июля 1958 года, будто Тихон Родионович умер от крупозного воспаления лёгких 18 февраля 1945 года и приложено свидетельство о смерти. Такая практика перестановки даты смерти и фальсификации её причины широко применялась. Затем она обратилась в Управление уголовного розыска и просила предоставить ей, престарелой матери, сёстрам и брату сведения об обстоятельствах смерти Дудкина Тихона Родионовича, выражая уверенность, что отец никаких преступлений не совершал.
В основу обвинения 1937 года были положены показания односельчан Г. И. Кравченко, П. М. Самойлова, А. Т. Гуляева, Д. С. Старостенко и К. В. Мухина, а также справки из сельского совета и колхоза. В результате последнего запроса Веры Тихоновны в том же 1958 году прокурором Херсонской области В. Туркевичем был проведено изучение дела и повторное дознание прежних свидетелей. Все они отказались от своих показаний 1937 года, отмечая, что Тихон Родионович по социальному положению был крестьянином-середняком, в колхозе работал хорошо и вредительством не занимался.
Председатель колхоза «Красный пахарь» Гуляев, председатель Макаровского сельсовета Кравченко и его заместитель Самойлов заявили, что представленные ими начальнику НКВД обвинительные документы на Тихона Родионовича Дудкина не соответствуют действительности. Передовица Ф. М. Лушникова охарактеризовала Дудкина с положительной стороны, а также сказала, что он не пытался опорочить её работу, не зажимал стахановского движения, да и на деятельность её влиять никак не мог, так как по службе она ему не подчинялась. Одобрительные отзывы о Дудкине оставили и другие вновь допрошенные свидетели: Г. Ф. Великий и П. М. Гурова, которые знали его лично и по работе.
Службу Дудкина у белых снова подтвердил только заместитель председателя Макаровского сельсовета Самойлов, который, впрочем, сообщил сведения довольно сомнительного характера: будто в 1919 году (в разгар гражданской войны) некий офицер на сходе в селе Большие Копани призывал вступать в белую армию, Тихон же (по крайней мере, один брат которого воевал на стороне белых) сорвал с него погоны и крикнул: «Долой белопогонников». Также он показал: «Спустя некоторое время при облаве на скрывающихся от мобилизации я видел в числе других лиц и Дудкина. Я лично полагаю, что он при облаве был задержан. В белых он служил непродолжительное время и, насколько мне помнится, он от белых сбежал». В этих показаниях прослеживается стремление опрашиваемого согласовать их со своими свидетельствами 1937 года, в которых Дудкин упоминался состоящим в отряде, производившего мобилизации.
Так как в процессе проведённой проверки обвинение не нашло подтверждений, 20 ноября 1958 года прокурор Туркевич, руководствуясь Указом Президиума Верховного Совета СССР от 19 августа 1955 года о порядке реабилитации, обратился в Президиум Херсонского областного суда с ходатайством об отмене постановления тройки Управления НКВД по Николаевской области от 30 декабря 1937 года в отношении Тихона Родионовича Дудкина и о прекращении дела за недоказанностью обвинения.
Президиум суда в составе председателя Шутурминского, членов Подвысоцкого, Черепова, Власенко, Серой с участием прокурора Голубенко, рассмотрев протест прокурора Херсонской области, постановил 12 декабря 1958 года его удовлетворить.
В процессе реабилитации осуждённых, запущенном Никитой Сергеевичем Хрущёвым после смерти Сталина, производились дознания и бывших ответственных лиц, которые непосредственно отвечали за проведение массового террора. В этой связи показателен допрос 5 июля 1956 года уже упомянутого бывшего начальника Управления НКВД по Николаевской области (с 1 октября 1937 по 3 марта 1938 года) Иосифа Борисовича Фишера, работающего на этот момент адвокатом Одесской Коллегии адвокатов:
«Вопрос: В настоящее время, в результате пересмотра ряда архивно-следственных дел производства 1937—1938 гг., устанавливаются факты незаконных арестов граждан и применение к ним физических мер воздействия со стороны работников УНКВД Николаевской области. В частности, с вашей санкции была арестована группа партийных работников и инженерно-технического состава заводов: секретарь горкома партии Коломок, работники горкома партии и советских органов Черкас, Сорель Мария, Бессарабов, Жайворонов, Левин, Мухин-Новиков, Онищенко, Эпельман, Крючек, директор завода Степанов и др. Чем вы можете объяснить незаконные аресты граждан и извращенные методы следствия, имевшие место в УНКВД Николаевской области по отношению к арестованным в 1937—1938 гг.
Ответ: Невозможно ответить на этот вопрос в отрыве от той обстановки, в которой протекала вообще работа органов НКВД с тех пор, как их возглавил Ежов, а затем Берия. С этого момента культивировалось бесчеловеческое отношение к арестованным (карцер, наручники и другие физические методы воздействия). Совершенно игнорировался один из принципов соц. законности — презумпция невиновности. Единственным ценным доказательством стало признание арестованного и для этой цели рекомендовалось принимать всякие меры физического воздействия. Примерно в первой четверти 1937 г. начали поступать директивы НКВД СССР о производстве на местах массовых арестов и организации в дополнение к существующему тогда органу внесудебного разбирательства дел (Особые совещания) — в областях, так называемые тройки в составе начальника УНКВД, секретаря обкома партии и областного прокурора, для рассмотрения на месте отдельной категории дел (кулацкий антисоветский элемент, бывших полицейских, жандармов, воровской элемент и т. п.) с правом присуждения к расстрелу и заключения в ИТЛ сроком на десять лет. При этом количество подлежащих к аресту и осуждению тройками (к расстрелу или ИТЛ) заранее определялось НКВД УССР, в частности на Украине по каждой области в отдельности. Затем последовала директива о производстве массовых арестов среди населения польской национальности и об осуждении признанных виновными в особом порядке, а именно: путем представления списка непосредственно в НКВД УССР с характеризующими данными на каждого человека и кратким изложением сущности обвинения. На основании этих списков там решался вопрос о расстреле (первая категория) или заключении в ИТЛ сроком на 10 лет (вторая категория). Из НКВД СССР после рассмотрения там этих списков в УНКВД поступали указания за подписью наркома внутренних дел и Генерального прокурора СССР о приведении их решения в исполнение. Затем эта же директива была распространена на арестованных из числа греческой, немецкой, болгарской национальностей. Также были директивы о массовых арестах выходцев из мелкобуржуазных партий (сионистов, бундовцев, эсеров и др.), бывших белогвардейцев, петлюровцев (на Украине), дела по которым решались на месте по усмотрению: либо тройки, либо направлялись на особое совещание или же в судебные органы. Дела на участников право-троцкистских организаций разрешались Выездными сессиями военной коллегии Верховного суда СССР. Причем, меры наказания по ним заранее были определены для состава суда и прокурора, участвовавшего в этом деле, кем-то в Москве. Кто там рассматривал эти дела, я не знаю. Для производства арестов и проведения следствия по всем этим категориям дел давались весьма ограниченные сроки и была установлена телеграфная отчетность перед центром о количестве арестованных, законченных и рассмотренных дел, осужденных и о мерах наказаний. На этом основании на местах были произведены массовые аресты по всем имевшимся оперативным материалам, поступающим данным из НКВД СССР, НКВД УССР и других областей, материалам от парторганов (исключенных из партии по политмотивам), заявлениям и сообщениям граждан и другим материалам. К следствию привлекались почти поголовно все работники аппарата, не только малоквалифицированные работники, но зачастую безграмотные политически и общеобразовательно. Понятно, что времени для тщательной проверки этих материалов не было. Достаточно было либо „признания“ обвиняемого, либо непроверенных показаний других обвиняемых или же свидетеля. Массовость и быстрота такой работы лишали возможности обнаружить самые нелепые и смехотворные обвинения. Работники, занимавшиеся допросами обвиняемых, были хорошо осведомлены о применяемых в НКВД СССР, НКВД УССР методов „получения“ признания обвиняемых, многие лично наблюдали применение этих методов в НКВД УССР, в бытность там наркомом Леплевского, а затем Успенского, который кстати, как мне известно, лично избивал арестованных и поучал других как „добывать“ признания.
Качество и квалификация того или иного работника оценивались по количеству полученных им „признаний“ или значения (положения в партийно-советском руководстве) сознавшегося. Это служило мерилом для награждения таких работников. В такой обстановке приступил аппарат УНКВД Николаевской области к работе с момента его организации в октябре 1937 г. при следующих специфических условиях: до этого времени в Николаеве был горотдел НКВД, входивший в подчинение Одесского УНКВД. Деятельность последнего к тому времени ознаменовалась уже вскрытием, как это сообщалось нам, широко разветвленной право-троцкистской к/р организации под руководством бывшего секретаря Одесского обкома партии Вегера и ряда других работников советского партийного актива.
По показаниям Вегера и других, полученных в Одесском УНКВД, проходило многих лиц советско-партийного актива города Николаева и районов, отошедших к вновь организованной Николаевской области, которые, как я показал выше, подлежали немедленному аресту.
Аппарат Николаевского УНКВД сформировался, главным образом, за счет работников бывшего горотдела, работников аппарата Одесского УНКВД, частично других областей и аппарата НКВД УССР. При назначении меня на работу в Николаев в Киеве на совещании начальников УНКВД вновь организованных тогда областей (Николаевской, Полтавской, Каменец-Подольской, Житомирской) бывший нарком Леплевский предложил нам немедленно развернуть массовые операции по всем вышеперечисленным категориям, в частности, обратил мое внимание на материалы по делу Вегера и других, снабдил нас лимитами для осуждения на тройке и предупредил, что через некоторое время вызовет нас с докладом о проведенной работе. Тогда же Леплевский предупредил всех нас, что мы пока назначаемся временно исполняющими должность начальника УНКВД, а если справимся с работой, то будем утверждены в должностях начальников УНКВД. В таком направлении развернулась работа аппарата УНКВД Николаевской области. Были использованы все учетные материалы, показания по делам вскрытой организации в Одессе, по которым в частности проходил Коломок и другие. Многие работники аппарата, принимавшие раньше участие в следствии по делу Вегера и др., по памяти знали проходивших по этим показаниям лиц, проживающих в Николаевской области. В декабре 1937 года в Киеве состоялось совещание начальников управлений НКВД и аппарата НКВД УССР. Совещание проводил Леплевский. При всем активе было выражено недовольство по отношению ко мне за недостаточную работу, обвинял меня в увлечении хозяйственной и строительной работой.
Действительно в тот период надо было строить помещения и размещать аппарат, что мы и делали. Как я показал выше, на совещании в Киеве в феврале 1938 года уже новым наркомом Успенским и Ежовым мне было выражено недоверие за слабую работу и я был снят с должности начальника УНКВД. В период моей работы в УНКВД Николаевской области, в силу сложившейся в то время обстановки, о чем я показал выше, аресты перечисленных лиц, а возможно и других, производились на основании материалов оперативного порядка и других. С точки зрения сегодняшнего дня, да и в тот период, как я считал и считаю, они безусловно недостаточны, но я был бессилен противодействовать незаконным арестам и извращенным методам ведения следствия.
Лично я никого не допрашивал, а следовательно, и не применял извращенных методов следствия. На партийных собраниях парторганизации УНКВД в то время вопросы о нарушении советской законности не ставились, а наоборот, всегда бросали упрек тем коммунистам, которые не имели арестов и признательных показаний арестованных.
Я к вышесказанному хочу добавить, что по своему характеру мне была противна вся эта форма допросов и от навязанной мне работы врид. начальника НКВД всячески доступными мне мерами старался уйти, хотя и сознавал, что это сопряжено с опасностью.
В подтверждение сказанного свидетельствует тот факт, что я не награждался как другие и был снят с работы. Вся моя предыдущая работа в органах госбезопасности может свидетельствовать о том, что я не провокатор или бессовестный карьерист, как характеризовал лиц такого типа т. Хрущев. При необходимости это может быть подтверждено…»
Иосиф Борисович Фишер подписал тысячи приговоров о казни невинных людей, был свидетелем проводившихся над ними издевательств и закрывал глаза на все беззакония. После тех кровавых лет он продолжил свою карьеру в НКВД, а в 1952 году получил высшее юридическое образование и занялся адвокатурой, имея за плечами обширную практику в области советского судопроизводства.
Следственные дела и протоколы дознаний свидетельствуют, что никто из доносчиков и причастных к масштабному государственному террору не считал себя виновным, перекладывая ответственность на других лиц, словно сторонний наблюдатель, а не непосредственный участник событий.
Ходаковские Константин и Владимир, 2013 год
Использованы материалы:
Государственный архив Херсонской области. Ф. Р-4033, оп. 3, д. 279, л. 23—29, 83—85, 88, 89 (копии этих листов были выданы по запросу).
- Справки, выданные Государственным архивом Херсонской области, № 05-13/75 и № 05-14/75 от 4 января 2013 года.
- «Через трупы врага на благо народа». «Кулацкая операция» в Украинской ССР 1937—1941 гг.: в 2 т. Т. 2: 1938—1941 гг. Второй этап репрессий. Завершение Большого террора и восстановление «социалистической законности». — М., 2010, с. 80—82.
- Бюллетень (відомості про громадян, що зазнали політичних репресій). Вып. 2. Серия «Реабілітовані історією». — Николаев, 1996, с. 8—10.