- Сегодня в студии Город+ - руководитель архитектурного бюро «Студия-44» Никита Игоревич Явейн. Никита Игоревич, доброе утро.
- Доброе утро.
- Первый вопрос – о Музее блокады. Расскажите, пожалуйста, о концепции – какой вы ее видите, о той, что победила, и как вы считаете, каким он будет?
- Для нас это очень важный проект. Я сразу скажу: мы положили год жизни, и вся бригада работала день и ночь. Она была сформирована довольно любопытно. Конечно, профессиональные качества – само собой, но у меня у самого одна бабушка погибла, умерла от голода, и дед умер от голода, мать и отец прошли всю блокаду, и так далее, и так далее. Мы всех подобрали, кто как-то связан. Мы решили, что через какие-то личностные сопереживания лучше получится. Для нас это музей, как бы объединяющий всех. То есть это и музей Победы, это и музей, связанный с трагедией, это музей выстоявшего города – мы так и назвали: «Выстоявший город». И мы попытались архитектурными средствами буквально материализовать вот эти все ощущения. То есть это именно обороняющиеся дома, выстоявший круг, покореженные, но не сдавшиеся.
Это город, окруженный по кругу со всех сторон. Не то чтобы погребенный, но такой, когда окопы подступают со всех сторон, и вместе с тем прорывающийся город. Поэтому у нас все прорывы, которые были, Дорога жизни – это своеобразный прорыв, и попытки Синявинских прорывов, и реальный прорыв – операция «Искра» - это все физические объемы, которые вырываются, прорывают это ограждение, окружение. И как бы музей в музее, как бы отдельные дома, они все разные, одни как бы говорят, другие – как бы молчат.
То есть «молчащие» - это в основном такие пустые объемы, они чисто эмоционально связаны с какими-то трагедиями, которые произошли, и прежде всего трагедия голода, холода, бомбежек. Это все такие эмоциональные определенные инсталляции. А вместе с тем по кольцу, а основной объем экспозиции – кольцевой, идет описание день за днем всех блокадных событий. А в других объемах рассказывается о том, как город выжил. То есть это и «История одного дома» - такая задумка нашего заказчика: описать один дом, как он жил, все квартиры. Есть такая летопись каких-то домов. И отдельно – как промышленность жила, как культура жила, как искусство жило.
- Музей Холокоста в Берлине передает матрицу состояния, гнетущее впечатление посетителю своему. Это же просто бетонные стены, в которые ты заходишь и оказываешься…
- Мы попытались сделать немножко по-другому. Во-первых, у нас нет сплошного хода, как в музее, у нас есть разные ходы. То есть ты можешь пройти по кругу и фактически ленту событий понять как историю: как это было, всю фактологию. Ты можешь посетить какие-то основные объемы и эмоционально как-то понять, что такое было, что такое бомбежка, что с этим связано. Что такое голод и его эмоциональное состояние – у нас в центре, как в таком хранилище, в банке хлебонорма. И вместе с тем там можно узнать, как это менялось, что и куда. Можешь узнать о холоде – что такое холод, как с ним боролись.
- Блокадные дневники?
- Это отдельно. Знаете, это музей в музее. И понятно, что, видя одно, ты увидишь и другое. Вместе с тем там целая система – опять-таки, идеология наших заказчиков – целая система жизненных судеб, через которые ты видишь, как одно пересекалось с другим, как жил человек. И это такой отдельный лабиринт вот этих событий, которые пересекаются, стыкуются. То есть это музей для всех. Одни считают, что это победа, - и это, конечно, победа. Другие считают, что это крупнейшее, может быть, сражение в Великой Отечественной – и тоже правы. Четыре года огромного сражения. Для третьих это катастрофа, человеческая трагедия, смерть и ужас. Есть же самые разные точки зрения. Есть такие, которые говорят, условно говоря, что надо было город сдать – это я не комментирую. С моральной точки зрения – ну есть и такие люди, и они тоже должны что-то увидеть и все вместе пересечься, все как-то объединиться.
- А вот среди зоны ограниченного доступа в проекте есть институт памяти. Две тысячи метров. Это что такое?
- Да, он даже больше. Как раз было рассмотрение в Законодательном собрании. Это некий научный центр, который должен объединить все исследования по блокаде. Извините, в институте ЦК КПСС, или как он там назывался, изучали блокаду; структуры КГБ военно-исторические – изучали блокаду; еще где-то изучали. А сегодня где изучают блокаду? Я даже не знаю какого-то центра. Группы поиска там, какие-то отдельные люди, Европейский университет немножко изучает… Это должен быть некий центр, который должен а) собирать информацию и ее как-то систематизировать - а ее много, и новая появляется, архивы открываются, у нас и иностранные архивы сейчас в доступе, и немецкие всякие воспоминания дают какую-то другую точку зрения, раскрывают многие детали происходящего. И вместе с тем это должен быть некий координирующий, поскольку как таковых блокадных музеев у нас много, и будет еще больше.
Это и Пискаревка, и московский парк Победы, и музей на Соляном, это сейчас на Левашовском какое-то музейное образование, это на Рогатке. Я не говорю уже о Зеленом поясе славы, о музеях в области, на Невском пятачке и так далее.
- Какие-то временные рамки уже по музею понятны?
- Там очень большие сложности с выделением земли. Это связано с утверждением ПЗЗ и так далее, и так далее. Я так думаю, надеюсь, в сентябре мы уже выйдем на какой-то официальный контракт. Но мы сейчас работаем. Мы все равно сейчас работаем вперед, решаем с заказчиком какие-то проблемы, решаем проблемы взаимодействия с тоннелем, чтобы он был дешевле. В общем, все вокруг – все это решаем. Думаем о музейной экспозиции очень серьезно, привлекаем ведущих представителей творческой интеллигенции. Я пока фамилии не хочу называть, но это ведущие режиссеры, ведущие театральные деятели, музейщики. Мы попытаемся сколотить такую команду.
- Я уверен, что проект Музея блокады и его реализация – это будет объединяющей идеей для жителей города. А можно сказать, что другие ваши проекты – объединяющие? Гостиный двор, например?
- Знаете, у нас из всего умеют сделать конфликт. Ту же еще произошло что в блокаде – конкуренция музеев. Соляной, этот, тот, Левашовский теперь вот начинает тоже конкурировать. А у нас конкуренция часто принимает не совсем цивилизованные формы во всех областях, в том числе и музейных. Я надеюсь, это все-таки такая черта характера. Я не знаю.. Апрашка, наш проект, тоже как-то консолидировал – не знаю, как насчет городской общественности, хотя тоже безусловно, поскольку градостроительное сообщество, градозащитное такое, самое маргинальное, извините за это слово, и в общем какие-то официальные властные структуры и, главное, собственники, в общем, как-то приняли. Я не могу сказать, что на ура. Кто-то считает, что от черного рынка прибыли больше по-прежнему, но он об этом даже не говорит, думает: ну посмотрим. Но во всяком случае какую-то консолидирующую роль проект сыграл. -
У нас можно говорить о том, что в какое-то обозримое время – возьмем 15-20 лет – у нас изменится Гостиный двор –надеемся, в лучшую сторону, и изменится в лучшую сторону Апраксин двор? - Наверное. Но тут, конечно, многое зависит от политической воли. Сейчас какие-то другие моменты, как я понимаю, более интересны нашим властям. Но даже и без этого какой-то процесс идет. По Апраксину у нас три проекта в разработке, один уже выходит на рабочую стадию и, наверное, скоро начнется. По Гостиному мы заканчиваем проектирование Перинной линии, внутреннего каре, и надеюсь, тоже если не в конце года, то в начале следующего выйдем уже на стройку.
- Ваше мнение как архитектора-эксперта и петербуржца: такие знаковые изменения в центре города кардинальным образом меняют роль Садовой улицы.
- Да, но я не думаю, что нагрузка на нее растет. Наш вариант Апраксина, который фактически такой город в городе и который, в общем, достаточно автономен, у него своя какая-то жизнь. Понятно, он прежде всего становится внутригородским туристским центром – в хорошем смысле этого слова. Я не думаю, что так называемые маятники и потоки при этом увеличатся. Все расчеты говорят, что наоборот.
- Я имею в виду перемены в лучшую сторону.
- Да, она сейчас станет такой рыночной улицей, более светской.
- Следующая очередь, получается, - канал Грибоедова, по логике, и у нас – хороший отполированный центр города…
- Давайте сами себя сильно не хвалить. Я часто бываю в Москве по одному дню и часто бегаю по центру. Конечно, как она изменилась за последние пять лет… Мы отстаем. Мы просто отстаем. Увы, я должен сказать. Я не говорю об архитектуре, об окружении, о среде, но по комфортности, безусловно, они нас перегнали. Там пешеходные пространства, совершенно открытая такая для пешеходов. Куда делись все эти машины в три ряда, хамские водители? Я думаю, нам тоже надо в этом плане догонять нашу столицу.
- Догоним?
- Я думаю, есть предпосылки. Какое-то есть ощущение в последний год некоего оживления и некоей жизни в нашем городе, естественным образом развивающееся. Надеюсь, что я не обманываю себя.
- Никита Игоревич, личный вопрос. Ваш отец – звезда конструктивизма. Больше ста вокзалов построил. Вы – архитектор Ладожского вокзала. Можно ли считать, что Ладожский вокзал – это продолжение дела отца?
- Ну вся вокзальная тематика – продолжение дела отца. Конечно, это не только Ладожский, это главный вокзал Олимпиады и Олимпийский парк, это первая премия международного конкурса вокзалов в Астане. Увы, не удается его пока реализовать. И многие другие вокзальные проекты. Конечно, вся эта архитектура потоков – я на этом воспитан, и сегодня на биеннале в Венеции как раз наша вокзальная экспозиция, связанная с Олимпийским парком и вокзалом – она основа нашего российского павильона. Это все – часть жизни.
- Ладожский вокзал был вашим студенческим дипломным проектом?
- Да, но понятно, что он был совсем другим. Но что-то помогло, поскольку знал площадку, знал проблемы, и когда там практически за месяц пришлось уже выйти на стройку, это немножко помогло. Но он был сделан не очень качественно, прямо скажем, наспех чуть-чуть. Сейчас уже это даже как-то не принято. И эксплуатируется не совсем так, как хотелось. Он же должен был быть главным пригородным вокзалом, туда все направления на Ладожское озеро, на Приозерск должно перейти было, с Московского вокзала все электрички. Ну электричек сейчас как-то поменьше стало, и эта актуальность пропала. Но все равно он мне нравится, хотя эксплуатация не лучшая, может быть.
- Хочу задать вам несколько вопросов по вашим же цитатам из интервью 7-10-летней давности. В 2011 году вы говорили: «Мы трижды были приглашены на закрытые международные конкурсы и дважды выиграли. Я считаю, это крупный международный успех петербургской архитектуры». Какое количество конкурсов с тех пор прошло (с 2011 года), что это были за конкурсы, что вы выигрывали? Потому что это нигде не детализировалось.
- Если это 2011 год, наверное, это прежде всего казахские конкурсы. На самом деле Казахстан пытался открыться миру, и сейчас, в общем, активно, и проводил такие серьезные конкурсы, за приличные деньги приглашая западные ведущие фирмы. Западные, японские, разные.
- Он гордятся построенным Фостером зданием своего торгового центра…
- Да, среди того, чем они гордятся, у них сегодня десять объектов, среди них два моих. Это академия балета Казахстана и дворец школьников в Астане. Два моих. Я считаю, из десяти два – это не так мало. И конкурсы были довольно серьезные. Они начали где-то с 2007-2008 года приглашать хотя бы одного русского архитектора. Одного-двух. И вот на дворец школьников – это преемник дворца пионеров, это только эсэнгэшники понимают, о чем речь – они пригласили двух представителей из России. Мы выиграли этот конкурс впервые. Причем довольно интересно было, эксперты предлагали другие проекты, но Назарбаеву явно понравился этот. И мы его достаточно быстро реализовали, за два года. И он там получил премии зрительского успеха. Он очень понравился, и зрителям прежде всего и тем, кто там ходит. И потом нас еще несколько раз приглашали, раза четыре. Мы не выиграли музей истории – третья премия. А потом выиграли вокзал в Астане и академию балета. То есть мы достаточно успешно прошли. А потом еще был такой конкурс на дворец молодежи «Жастар» - я считаю, один из наших лучших проектов. Но увы, у них тоже кризис, и пока он не реализуется. После этого у нас была достаточно серьезная победа в международном конкурсе – это World Architecture Festival, главный международный архитектурный конкурс. Такой смотр типа каннского кинофестиваля с венецианским вместе взятым. Тогда он проходил в Сингапуре, сейчас в Берлине. И мы в двух номинациях победили – с академией балета Эйфмана и проектом по Калининграду.
- В Калининграде что?
- Был тоже международный конкурс, очень серьезный, на центр Калининграда.
- Говоря о международных трендах в архитектуре, вы как-то говорили, что есть тренд на застройку больших городов, а есть архитектурные школы, которые работают в малых городах и даже в Париж не хотят ехать. Говорили о том, что даже Фостер уходит в маленькие здания, в экологическую нишу. С тех пор ситуация поменялась как-то?
- Она усилилась. Сегодня так называемая старая звездная архитектура как-то стала даже немодной, стала немножко неприличной. Знаете, для нуворишей, новых русских – вот им Фостер там, Хадид. Это для новых русских. А приличные люди уже с ними не работают.
- Хадид вообще на пике до сих пор…
- Ну она умерла в позапрошлом году…
- Но все равно, ее работы, выставки…
- …очень аккуратно. Сейчас, конечно, региональные школы популярны, социальная архитектура, экологическая. Идет четкий тренд на популярность. Ну вообще немножко архитектура устала. Новых идей давно нет.
- В Санкт-Петербурге можно будет что-то увидеть из новой школы?
- Ну я не знаю, что такое «новое» - «старое». Каждый кулик свое болото хвалит, но там академия Эйфмана, безусловно, такая новая тенденция. Можете зайти и посмотреть. Такая трендовая вещь. Надеюсь, мы вторую очередь откроем, зал, во всяком случае интерьеры тоже, наверное, будут. Много других каких-то вещей.
- Серый пояс вам было бы интересно осваивать?
- Да интересно. Я и в конкурсе, не очень успешно правда, поучаствовал, но формально я, так сказать, к другому отношусь. Меня немножко пугает, как сейчас все это происходит. Серый пояс… сносят заводы, пробивают существующую сетку улиц и как-то экстенсивно осваивают территорию. Мне кажется, это немножко тупиковый путь, поскольку в Сером поясе сложилась своя система коммуникаций, связанная с железными дорогами, какими-то проездами. Надо ее как-то использовать. Понятно, это будут уже не железные дороги, а просто дороги. Но как-то уважать сложившуюся планировочную структуру и не перенагружать существующую сетку улиц. А то мы немножко как-то механически начинаем расползаться, и бедные Московский, Лиговка и так далее скоро лопнут от этой всей нагрузки.
- Возвращаемся к старому интервью. Вы в 2011 же году говорили о том, что строительная отрасль неправильно пользуется технологиями. Она берет западные идеи и наши технологии. А нужно брать западные технологии. Что вы имели в виду?
- Я имел в виду новорусскую идеологию, в худшем смысле этого слова: попытка за пять копеек в рай влезть. А давайте мы Фостеру… Знают две фамилии, хотя Фостер у нас давно не работает фактически, а Хадид уже давно умерла. Вот мы им эскизик закажем, ну там заплатим полмиллиончика еще, а потом мои наймут подешевле, кто тут есть, и они построят, как могут. Либо ничего не получается, либо получается комедия, в худшем смысле. Получается знаете когда – когда целиком экспортные технологии берешь и на вертолете привозишь. Тогда что-то получается. Но оно тоже долго не живет. Вот говорят, компания Хадид построила какому-то нашему миллионеру маленькую виллу за 150 миллионов долларов. При этом все было привезено… по стоимости я не знаю, что там, - 300 тысяч долларов метр квадратный. Все было откуда-то привезено, смонтировано. Я думаю, жить в этом доме вряд ли можно, и лет через десять он вообще не будет работать. Потому что такой вот экспорт – тоже странный. Вместе с тем наше достаточно редкое, но появление на каких-то западных смотрах говорит о том, что как раз с идеями-то у нас все более-менее, а вот с качеством реализации, с технологиями, взаимодействиями организационными, - вот тут, конечно, беда.
- А это можно заимствовать?
- Целиком ничего невозможно заимствовать. Но хотя бы понять, что то, как мы делаем, - это не совсем правильно, - это точно можно.
- У нас же все трудовым подвигом в результате заканчивается?
- Ну знаете, его искусственно создают. В атмосфере трудового подвига легче делать всё. Все мы всё понимаем. В атмосфере трудового подвига и качество можно не соблюдать, и с деньгами полегче обращаться, и многое-многое другое. Так что я считаю трудовые подвиги на 90% сфальсифицированными.
- Про стадион хотел спросить. Вы говорили о том, что проект Курокавы вам не понравился сразу, потому что он был нереализуемым.
- Там много моментов было не то чтобы нереализуемых, но не совсем логичных, я бы так сказал. Во-первых, мне очень нравился Кировский стадион. Я его очень любил, в нем была прелесть, и трогать его не надо. Если надо было трогать, то просто что-то делая сверху, но не трогая основания. Во-вторых, когда Курокава говорил, что это будет стоить 10 миллионов долларов, я откровенно смеялся. Это можно в протоколах посмотреть. Я сказал: ну зачем уж так-то? Сказал бы «сто» хоть. Ну мы еще бы как-то поверили. Но десять – это уже слишком. Так уж врать не надо. Ну что-то вроде 10-15, не помню, 20, может быть.
- Он просто оторван от российских реалий.
- Да нет, я думаю, он все понимал. Просто ему сказали, что лучше так сказать, он это и говорил. Ну какие там архитекторы – все прожженые, нету простых людей-архитекторов. Знаете, дурачков нет, не волнуйтесь. Профессия не позволяет такого поведения. Было понятно, там многие вещи – ванты наоборот, прочее. Он был нарочито дорогой и немножко искусственный. Ну он таким и получился, в общем.
- Вы считаете его заурядным?
- Нет, не заурядным. Он даже в чем-то интересный – своей логичностью в некоторых позициях и еще в чем-то. Он, в общем, наверное, ничего, но зачем, вот скажите, делать выкатное поле? Вот зачем в нашем климате делать выкатное поле? Зачем делать полное кондиционирование огромного пространства? Что, мы реально верим, что у нас будут концерты, на которых будет 60 тысяч мест собираться?
- Осенью будет. Минимум два концерта. «Ленинград» соберет сто процентов полный стадион.
- Ну два раза в году, ладно. Ну и что, из-за этого кондиционировать целый год? Кто-нибудь считал эксплуатационную стоимость, содержание, энергетику, прочее. Билет каждый должен быть тысяч по пятьдесят, и концертов должно быть штук тридцать в году.
- Кондиционирование – это трагедия. Для Сингапура это проблема, как для нас мороз.
- Но это дорого. Честно, я, может, не великий специалист, но кто-нибудь мне скажет, есть ли в мире такое огромное пространство, целиком кондиционируемое? Я думаю, мы единственные. И это не потому, что мы единственные такие крутые, потому что мы единственные такие… неумные.
- Спасибо огромное. В студии Город+ был руководитель архитектурного бюро «Студия-44» Никита Игоревич Явейн.