Я хочу посвятить эту работу своему брату. В шестнадцать лет первым кинуться в горящий дом, чтобы попытаться спасти людей – поступок, достойный уважения. Не знаю, когда он успел повзрослеть. Но я однозначно горжусь им.
* * *
Кажется, он волновался не меньше меня. Он казался почти трогательным – вдруг как-то разом осунувшийся, беспокойно перебирающий морщинистыми руками медицинское заключение и вытягивающий шею, точно воробей, пытающийся заглянуть в пасть дракону, но при этом не повредить собственное оперение.
Доктор, чуть стоя поодаль от него, ревностно следил за тем, как его тщательный вывод о моём лечении кромсается загрубевшими от старости пальцами старика. Пару раз он решился раздражённо кашлянуть, однако забрать листы не посмел.
– Ты уверен, что готов?
Я кивнул. Медсёстры тут же засуетились вокруг меня. Но прежде чем опереться на плечо одной из них, я пару раз глубоко вздохнул, прочищая горло от кислого привкуса волнения, страха и чувства сотворения в эту минуту чего-то великого.
– Знаешь, ты был мне действительно нужен, дружище.
С секунду он будто бы не понимал, о чём я. А потом всё морщинистое лицо его, словно распрямившись под чьими-то ладонями, просияло.
* * *
Не знаю, был ли у него другой выход. Не знаю, что из этого наиболее правильно – спасти одно существо и при этом покалечить другое или попытаться не причинить никому вреда, подвергнув опасности себя и сидящую на заднем сиденье четырёхлетнюю дочь.
Не знаю, что бы выбрал лично я. И это незнание ещё сильнее меня раздражало. Где-то в глубине души я хотел закричать, что он – да, он! – виноват во всём, что случилось. Но это было бы нечестно. Как минимум по отношению к самому себе. Если судить обо всём с точки зрения совести. Или… человечности? Чёрт его знает.
Щенок выскочил из кустов неожиданно – должно быть, он совсем обезумел от воя впереди проезжавших фур, хлёсткого ливня и скачущего ветра. Свет фар упал на него не сразу, а он – дрожащий и поскуливающий, – словно ослеп от ярких лучей. Возможно, страх смерти есть и у животных, потому что щенок, парализованный надвигающейся опасностью, не двинулся с места.
Мокрый асфальт практически не оставлял шанса на благополучный исход, но он попытался. Скользкие шины не подвели. Щенок остался тем же тёплым скулящим комочком, в то время как моя машина смялась в расплавленный кусок металла. Он не успел предупредить об экстренном торможении. А я ехал сзади него. Сзади! Уже на носилках скорой помощи, перед тем, как провалиться в агонию, я глянул на него. Он обнимал плачущую дочь и неотрывно, в ужасе глядел на меня. Губы у него дрожали. На руках всхлипывающей девочки суетливо вертел головой щенок.
С тех пор за руль автомобиля я больше не садился. Всё своё время отныне я проводил на сиденье инвалидного кресла.
В первые полгода мне приходило много писем от человека, спасшего щенка. Я их никогда не читал. Всегда кромсал ножницами, пальцами, даже зубочистками, попадись они под руку, а затем выкидывал остатки в мусорную корзину…
Так и сейчас, сидя у скамейки в своём кресле и устремив взгляд в никуда, я держал в ладонях новый конверт и думал о том, как, придя домой, разделаюсь с ним. На улице царила духота, но детей это не смущало – будто не зная, что такое пот, они прыгали в песочницах и катались на своих скрипящих трёхколёсных велосипедах. Приводили их в движение своими маленькими, но сильными ножками. Или ревели, вдруг упав и обцарапав колени. Я наблюдал за их движениями и почему-то мысленно прокручивал в голове его имя.
Владимир. «Владеет миром».
Владеет миром. Ну да, как же…
– Извините, я тут присяду…
Кряхтящий старик, сев на лавочку, снял с головы кепку и протёр ею красноватое, лоснящееся лицо.
– Ну и жара сегодня. Верно, к грозе…
Я смолчал. Лишь пальцы мои дёрнулись и вновь легли на имя «Владимир», словно пытаясь раздавить едкие чернила.
Старик повертел головой – вправо-влево, пару раз улыбнулся визжащим детям, отмахнулся от мухи. И вновь кинул на меня пытливый взгляд.
– Тебе лет-то сколько? – моё оскорблённое молчание его позабавило. – Да ты не переживай, Серёжа. Я же не ради сплетен спрашиваю.
– Откуда вы знаете моё имя? – раздражение пересилило сдержанность. Этот старик был первым, с кем я заговорил за последние восемь дней. И судя по его лицу, он об этом догадывался.
– А кто ж не знает? Мои сверстницы тебе все косточки перемыли. «Нелюдимый, злой, аки бес…»
– В чём-то они правы.
– Да, жизнь всякое учудить может… У тебя родители-то есть?
– Умерли.
– Давно?
– Давно.
– А друзья?
– Были.
– И жена ушла?
– Вам чего от меня надо? – я взвился «аки бес». Мне всегда казалось, что с такими людьми, каким я стал, остальные должны вести себя деликатнее. При этом, я ненавидел, когда меня жалели.
Старик пожал плечами.
– Да ведь я ж не со зла, сынок. Я, может, в собеседнике нуждаюсь, а ты сразу в штыки.
– Ни в ком вы не нуждаетесь. Я, к слову, тоже.
Молча выслушав мой свист сквозь зубы, старик вдруг мигом посерьёзнел. Даже глаза его засверкали. Спокойно, но подначивающе.
– Ну, это ведь с какой стороны посмотреть… Иногда людям даже щебет птиц приятен в роли собеседника.
– Вот и поищите себе птицу.
– Да тут ведь дело даже не в звуках, – старик надел на голову кепку. И, кряхтя, медленно поднялся. – Тут дело человечности касается. Её у людей порой труднее вытравить, чем гнев… Меня Варлаамом зовут. Ну, будем знакомы, Серёжа.
Он развернулся и поковылял к песочнице – туда, где его маленькая внучка уже успела закопать себя в земле чуть ли не по пояс. Я глядел, как он живо переставляет свои высохшие худощавые ноги. Сам, без посторонней помощи. И в душе вновь вспыхнула горечь.
Людям не понять, что ты теряешь, лишаясь самого естественного, природного, врождённого. Того, что было с тобой с самого рождения, что было твоим. Не понять это и тому, кто владеет миром.
…Мои ноги худели с каждым жнём. Становились тоньше, приобретали пугающий вид древних экспонатов музея анатомии. Будто обижаясь на мою неспособность снова заставить их работать, они таяли. В минуты отчаянных гляделок со своим отражением в зеркале, я действительно начинал понимать, что само слово «инвалидность» не так опасно. Человека сражает именно метаморфозы его тела, его мимикрия под недвижный манекен.
Зарядившие ливни не позволяли мне выйти из дому и скрыться от зеркал. На шестой день заточения в стену полетела тарелка с холодной яичницей. Вдогонку за ней устремилась вся стоявшая поблизости посуда.
Старик появился на моей кухне беспардонно. Подобно стреле воткнув подошвы своих тапочек в паркет, он деловито оглядел груды осколков. Его взгляд скользнул по мне – цепляющегося руками за спицы коляски, с надрывом толкающего воздух в грудную клетку.
– Открыто было… Видать, ты не слышал стука, – он усмехнулся. Он ещё мог усмехаться, дьявол! – Занят был сильно, видать.
– Какого чёрта?..
– Ак я ж сосед твой. С низу. Уши позволяют, многое слышу. Думаю, дай-ка проверю. Вдруг грабители…
Варлаам, переступив через разбитую вазу, уселся на стул с непринуждённостью школьницы. Мои волосы от пота прилипли ко лбу – должно быть, я выглядел жалко. С тощими, зачерствевшими ногами, в трусах и сальной майке, с опухшими, вздутыми, покрасневшими веками.
– Попиваешь, Серёжа?
– Шли бы вы…
– Давно пристрастился к бутылке?
– Пошёл вон! – я заорал во всю мощь своего хриплого голоса.
Он не двинулся с места. Я тоже. Хотя мне самому показалось, что от силы крика моё кресло должно было подскочить.
– Врываешься в мою квартиру!.. Иди отсюда! Дрянь такая…
Он молча смотрел, как я, развернувшись, подъезжаю к окну. Осколки скрипели и хрустели под колёсами – этот хруст преследовал меня с момента аварии.
– Покажи-ка мне своё заключение, парень, – наконец, тихо проговорил старик.
– Зачем? – вспышка ярости с шипением померкла от неожиданности вопроса. Я настороженно сжал челюсти.
– Да хочу посмотреть, не слаб ли ты духом, сынок…
– Последний раз повторяю – уйди.
– Ладно, – он с раздражением хлопнул ладонями о колени. – Сам найду.
Он шарил своими старческими руками по моей квартире, пока я в полном отупении глядел в окно. Его наглость меня поразила. Возможно, именно поэтому я забыл, что его – этого нежданного гостя – можно выгнать. Просто сидел и слушал его приглушённое кряхтение.
– Вот значит как, сынок, – Варлаам появился в дверях неожиданно. Его глаза поддёргивались, словно он пытался сфокусировать на мне взгляд и при этом не сжечь меня дотла. – Ковыляка ты несчастная.
Кинув моё медицинское заключение на стол, старик направил на него дрожащий скрюченный палец.
– Вместо того, чтобы попивать и блажиться, лучше бы занялся своим лечением! Осмотры проходил! Написано, что при усилии мог бы заново начать ходить. Тьфу! Актёр погорелого театра... Себя гробишь, и нам, соседям, житья не даёшь!
Старик в сердцах мотнул головой и пошаркал прочь. Я глядел ему вслед – безвозвратно уходящему, сгорбленному и полному праведного библейского гнева.
– Эй, старик!..
Он оглянулся. И, тяжело отдуваясь, повёл рукой.
– И уберись ты здесь, Христа ради! Тошно смотреть!..
– Пошёл вон! Ты вообще кто такой, чтобы мне указывать? – я ещё долго ругался ему вслед. Но старик, как ни странно, не хлопнул дверью.
На следующий день он пришёл ближе к ночи. Держа в руках поднос с пирогом, старик с удовольствием оглядел кухню, которая вместо хаоса теперь вмещала в себя некое подобие застенчивого порядка.
– Вот это хорошо!.. Моя старуха пирог испекла. Тебя угостить велела. Ну а я и не против…
Я наблюдал за ним из коридора. Смесь из облегчения – кажется, даже после увиденного этот человек не испытывал ко мне отвращения – и совестливого смятения не позволили мне вновь выпровадить его. Боюсь, в первые секунды я выглядел даже взволнованным.
Старик, потирая руки, улыбнулся мне.
– Ну, чай?
Когда уголки моих губ с треском поползли вверх, я испугался, словно меня застали врасплох за неприличным делом. К счастью, Варлаам уже не глядел на меня.
– Не хочу я чая… Мне сегодня не до гостей, – моя защита была восстановлена. В сущности, я не лгал – лишь в очередной раз оберегал себя.
Старик усмехнулся.
– А когда захочешь кого-либо увидеть в своём доме, смелости-то хватит предложить им своё общество?
– Я тебя не просил, старик, быть мне другом!
– Так ведь я и не друг тебе, – Варлаам взглянул на меня. Я уверен, что именно в этот момент взгляну по-настоящему. Не играя в беспечность и не наделяя меня выдуманными качествами. Взглянул так, чтобы и я в свою очередь смог наконец по-настоящему понять его.
– Ты вот ненавидишь свою бывшую жену за то, что она ушла от тебя. Думаешь, предала, обругала, бросила. А хорошо ли ты её знал, сынок?
– Что? – его наглость вновь придавила меня к спинке. Заскрежетав зубами, – я чуть не стёр их в порошок, – я стремительно въехал в кухню. – Что тебе про неё известно?
Варлаам, опираясь тощими руками о стол, с тяжёлым вздохом присел – опустился на табурет с такой медлительностью и осторожностью, будто боялся ошпариться.
– Вера ко мне ещё при жизни с тобой заглядывала, уколы мне и моей старухе делала. Вот тогда-то я и узнал про тебя… Она ведь, Серёжа, за день до ухода от тебя несколько часов на плече у меня прорыдала. Это я ей посоветовал оставить тебя. Любви уже нет, а помочь она тебе всё равно бы не смогла – слишком большой камень она сама таскала… А если ты думаешь, что не больно ей было, и что не переживала, то ошибаешься, – продолжал он после нескольких секунд молчания. – Может быть, и захотела бы тебе сердце раскрыть, да понял ли бы ты её, сам озлобленный и несчастный, как чёрт? Поэтому и помочь-то тебе сейчас пытаюсь в память о той любви, что когда-то Вера к тебе испытывала… Гложет тебя неспособность простить. Ни её, ни Владимира. Она мне и про него рассказала… Поэтому ничего и не получается у тебя, сынок. Цепляться за собственную боль – ошибка всех утопающих. Ты вроде парень не глупый, а вот… – Варлаам развёл руками. Вздохнул, помолчал. И вдруг, не дождавшись, пока внутри меня обозначиться хоть какая-то реакция, вышел. Просто ушёл.
Через минуту чайник, выпускай пар, пронзительно засвистел. Однако обратил я на него внимание лишь тогда, когда пелена перед глазами, сконцентрировавшись в две большие точки, скользнула слезами по моим щекам вниз, давая возможность вновь ясно видеть мир…
С тех пор старик стал навещать меня два-три раза в неделю. После того, как он понял, что я сдался его натиску, он не стеснялся приходить почти каждый день. Варлаам по-хозяйски ставил чайник и, с кряхтением присаживаясь на стул, приступал к беседе, неизменно начиная её с вопроса:
– Сегодня делал упражнения?
Я показывал ему свои чуть подрагивающие руки от долгих минут массирования и подъёма собственного тела на перекладинах. Радуясь моим стараниям, Варлаам кивал. А после этого начиналась его любимая рубрика – «Поделиться опытом».
– Тебе нужно побольше глядеть динамичных фильмов. Про спортсменов, супергероев. Жизни надо, жизни!
– Зачем?
– Слыхал про зеркальные нейроны? – по моему лицу видя, что ответ отрицательный, старик расплывался в улыбке гордости – едва заметной, но ощутимой. – Эти самые зеркальные нейроны были открыты каким-то итальянцем. Одним словом, чем чаще человек думает о чём-то конкретном, тем сильнее его мозг перестраивается. Слыхал о таком, а? Будешь наблюдать за любимым человеком – начнёшь даже смеяться, как он. В твоём случае надо смотреть на бегунов, и, глядишь, сам начнёшь хотя бы потихоньку ковылять…
Чуть прикрыв глаза рукой, я вкрадчиво рассмеялся. Варлаам терпеливо ждал.
– Ты полагаешь, это поможет?
– В твоей борьбе все средства хороши, сынок, – он усмехнулся. – Если будешь отметать даже такую ничтожную помощь, какой может одарить тебя мир, то так навсегда и застрянешь в кресле.
Я долго глядел на него. Он на меня. И знал, чёрт возьми, что я взял это на заметку. Теперь за вечер я мог просматривать до трёх фильмов – и после них засыпал, как от морфия, выжатый так, будто сам, вместе с героями, бегал марафоны и спасал мир.
Варлаам пачками таскал мне журналы и книги о современной медицине и метафизике. Каждый раз, давая мне прочесть ту или иную статью о чудесном исцелении, он пристально следил за моими эмоциями.
Однако я лишь скептически хмыкал. Возможно, оттого, что сам не понимал, как сильно действуют на меня такие рассказы – внутри бушевал восторг, со всех сторон окружаемый ледяными стеклянными гранями разума. Иногда так бывает – хочешь верить, что можешь ходить по воде, но вдруг обнаруживаешь, что идёшь ко дну.
– Даже не знаю… Наверно, чудеса избирательны.
– Ну, сынок, так дело не пойдёт, – Варлаам с лёгким раздражением забирал у меня газету. – Не начнёшь верить в собственные силы, никогда ничего и не случится!
– Я не Илья Муромец, чтобы вдруг встать и пойти!
– А ты вставай не «вдруг», но хотя бы регулярно скрипи позвонками!
Вместо этого я скрипел зубами, пока он, успокоившись, не переводил тему.
Лето было в самом разгаре и порой, наблюдая за пропалывающим свои клумбы Варлаамом, я задерживал дыхание от зависти. Обычно такие перепады настроения он улавливал мгновенно – как лошадь, учуявшая свежее яблоко, поводил головой и медленно распрямлялся.
– А ну, помогай!
– Ты чего, старик?
– Иди, иди! Нечего от бессилия изнывать! – утирая пот, гневно сверкал глазами. – Иди пропалывай, кому говорю! Невелика беда – лишний раз размять тело.
Он гнал меня – и тогда, когда на прогулке велел подстраивать скорость кресла под его шаг, и тогда, когда напоминал о том, что я когда-то умел. Он крутил меня, поддерживая, и не обращая внимания на мою иной раз возникающую усталость. Впервые мне не пытались сострадать. Меня тренировали. Варлаам, казалось, не знал, что такое бессильная жалость по отношению к людям, чем-то обделённым – неважно, природой или бедой. И только одно это его свойство заставляло кровь в моём теле циркулировать быстрее. Клянусь, я стал чаще улыбаться, потому что видел – разрушение остановилось.
Что ж, все мои стремления развеялись прахом в день, когда на пороге моей квартиры появился Владимир. Он топтался у двери, точно заблудшая собака, чующая отравленное мясо. Открыв дверь, я несколько секунд не мог поверить своим глазам. А потом меня начала разбирать ярость.
Владимир глядел, как мои скулы под давлением скрываемого бешенства резче проступают на моём лице. Внешне он бы чем-то схож с Маяковским, я с Есениным, только вот, несмотря на величественную внешность, внутренне он был никчёмен. Я хотел в это верить.
– Какого чёрта ты здесь забыл?
Мой голос трещал от жара. Я не собирался ему помогать. Он это почувствовал.
– Сергей, здравствуйте… Я писал вам, что хочу встретиться. Я думаю, нам есть что обсудить.
– Неужели? Мне так не кажется.
Его взгляд метнулся за мою спину, на дверь и снова – к моему лицу.
– Я хочу, чтобы вы знали, как нам… всей нашей семье, жаль…
Сначала я не понял, почему его рука дрожит. Белый конверт, протянутый мне, похрустывал от набивающих его купюр.
– Я понимаю, что деньги вряд ли искупят мою вину… Но, возможно, они вам нужны.
Я вдохнул. И тут перед моими глазами что-то лопнуло, и на миг я ослеп, прибитый спиной к твёрдому креслу. Вероятно, именно так и чувствуют себя несчастные в состоянии аффекта. Не помню, что я кричал ему, какие слова нашёл, чтобы выразить свою боль, ненависть и желание уничтожить его, растоптать. Размазать пальцем, как букашку. Изжить.
Не знаю, сколько это длилось. Когда меня нашёл Варлаам, я лежал в гостиной. Перевёрнутые стулья и кресла жалостливо ютились в углах. Телевизор разбит вдребезги – и все фильмы про спортсменов и супергероев вместе с ним. Книги разорваны, точно клыками. А я – посреди всего этого хаоса, уткнувшийся лицом в собственные окровавленные ладони и рыдающий, точно ребёнок. Думаю, он понял всё мгновенно. Моё инвалидное кресло валялось позади меня, колёса в панике крутились…
Я прогонял Варлаама, калечил его фразами, бесился. Но он лишь, молча подойдя ко мне, вложил в мои ладони конверт, который Владимир оставил у порога. Я попытался отшвырнуть бумагу, но старик крепче сжал мои пальцы, обхватив своими.
– Освободись, сынок…
Я бесновался, а он не забывал повторять.
– Владимир не плохой человек, он глубоко несчастен… Несчастье его заключено в твоей боли и твоей ненависти. Он хочет освобождения… Ему тяжелее, чем тебе. Успокойся… Он вынужден каждый день гладить того щенка и на вопросы дочери улыбаться… Отпусти его.
Голос Варлаама был вкрадчив и тих – голос не человека, а какой-то неопределённой, природной силы, стихии того, что вмещает в себя человеческая душа. Иногда бывает, что голос тебя останавливает – за секунду «до». Голос же Варлаама подталкивал. Гнал меня прочь от того болота, в котором я захлёбывался.
– Простив его, освободишься сам. Тело твоё воспарит, только это тебе поможет. Помощь иногда ведь может идти и изнутри…
Варлаам обнял меня.
– Отпусти его, сынок. Позволь себе заново ожить… Прости его. Ради себя.
* * *
На мгновение наступила тишина. Затишье перед чем-то великим. Кажется, я повторяюсь. Что ж, я действительно верил, что в данную секунду соприкасаюсь с чем-то всеобъемлющим и важным.
Медсёстры переглянулись.
– Вы точно готовы?
Ком в горле отнял у меня право произносить слова – оставалось лишь кивать. Да, я готов.
Я готов. Да, чёрт возьми!
…В первое мгновение меня пронзила дрожью боль – казалось, в каждую ступню вклинилось что-то раскалённое и извивающееся. Перед глазами заплясали пузыри. Однажды я читал, как некогда рабам вшивали в пятки по конскому волосу, чтобы они извивались от боли. Боюсь, в ту минуту мне показалось, что в мои ступни вшиты целые конские гривы.
Я почувствовал, как медсёстры аккуратно, боязливо, готовясь по первому рваному выдоху вновь кинуться ко мне, отступили на полшага. Я понял, что уязвим. Кости моих ног скрипели от ужаса – я почти слышал этот звук. Но вот что-то изменилось. Я на несколько сантиметров переставил левую ногу. Казалось, за всю свою жизнь я не делал ничего труднее. Но… у меня получилось.
И в эту секунду я воспарил.
По моим щекам покатились слёзы. И я знал, что Варлаам, впервые за долгое время, тоже плачет.
Автор: Ольга Агафонова, 19 лет, Кировская область, Подосиновский район, пгт Демьяново.
Участник Международного творческого конкурса «Реальная помощь»
Об авторе от первого лица:
Я думаю, многие из моего окружения ставили на то, что я вырасту поэтом. В семь лет я написала своё первое стихотворение. Мне польстило, что мама не поверила, будто сие написанное на бумаге – моих рук дело. А когда первая учительница прочитала данное стихотворение (кстати, оно было про берёзу) при всём классе и наградила меня овациями, я зажглась. Тем не менее, уже в четырнадцать лет рифмы стало мне мало. Так получилось, что я написала свою первую историю, затем – фанфик. Начала публиковаться в Интернете. Не знаю, что именно привлекает меня в писательстве. Возможно, я люблю слова и их сочетаемость. Возможно, люблю чувство единения со своими героями. А, может быть, меня поддерживает стремление развития. Уверена я только в одном – что если что-то составляет часть тебя самой, то это надо беречь.
...
Вы тоже можете принять участие в конкурсе, ждем ваши произведения на электронную почту: ruhelp@list.ru
Подробнее о конкурсе можно прочитать по этой ссылке: