Краткое содержание предыдущей серии: ни беременность, ни рождение долгожданного ребенка не оправдали ожиданий вселенской радости. Почему-то вместо нее наступило нечто тяжелое, давящее и пугающее. Мне постоянно хотелось плакать, казалось, что я все делаю не так и страстно желалось, чтобы кто-нибудь уже избавил меня от ответственности.
Я думала, мне так тяжко, потому что в больнице долго (целый месяц в общей сложности), мол, выйду - и все будет хорошо, дома и стены помогают, по мужу соскучилась и т.д. Но по приезду домой не отпустило. Более того, мне стало только хуже. Мне было тошно находиться постоянно одной с беспомощным ребенком в четырех стенах. Хотелось сбежать, выпрыгнуть в окно или выкинуть туда малышку, а еще лучше спрыгнуть вместе. Я чувствовала себя виноватой, потому что не радуюсь долгожданной дочке, а только жду, когда она уснет. А когда уснет – бегаю и смотрю, не случилось ли с ней чего. По дому ничего не успеваю, даже когда дочка спит, потому что сил не хватает. Забываю есть, потому что аппетита нет, а холодильник пустой. Заставляю себя все делать через силу, в том числе и есть, и умываться, и причесываться. Хотя муж постоянно на работе и я могу по полдня ходить в пижаме, меняя ее только по мере загрязнения моим молоком. О да, еще и это – все вещи в моем молоке. А дочкины - в ее срыгах. Хоть и срыгивала она, не выходя из рамок нормы, но умудрялась упачкать все. Ну, а у меня была просто катастрофа, потому что молоко текло из моей груди, похоже, самопроизвольно, когда ему вздумается, но только не тогда, когда ребенку надо было есть. Вернее, когда она ела, то текло из противоположной груди, но тут же переставало, стоило подставить под грудь какую-нибудь емкость. Вредное какое-то оказалось молоко, так что приходилось обходиться салфетками, а также привыкать к бесконечной стирке (спасибо изобретателям стиральной машины) и глажке (если дочка давала, чаще ей нужно было, чтобы я сидела рядом и переключала все свое внимание на нее, а не на бесполезные, по ее мнению, занятия).
Я, как и все молодые мамочки, заболела душевой шизофренией, это когда постоянно слышишь плач ребенка, моясь в душе. Туда, надо сказать, я научилась ходить с увеличенной скоростью, которая возросла в пять раз. Если раньше на принятие водных процедур мне было нужно минимум пятнадцать минут, то теперь вполне хватало трех. Ну, четырех, если нужно было помыть голову. Волосы я предусмотрительно отрезала буквально на следующий день, когда нас выписали из больницы, а муж отпустил меня на волю – к врачу.
Да, муж. Он превосходный отец, с дочкой возился сразу, как научился брать ее на руки. А научился он быстро, потому что хотел. По-моему, он просто тает от самой мысли, что у него дочь, таких папочек еще поискать, и я боюсь только, как бы он не избаловал свою принцессу. А как она с придыханием говорит «папа», оооо… Но пока до этого было далеко, потому что первый месяц ребенок просто мясной мешочек с какашками, который спит, ест, плачет и пачкает подгузники. Так вот, муж. Он не ленился вставать к малышке ночью, менять ей подгузы, качать ее и сюсюкать, и (о ужас и кошмар) искать ответы в интернете. Почему плачет, почему не плачет, почему ест или не ест, как какает, как спит или не спит, как дышит, смотрит или дергает ручками. Как мне кормить (самое ужасное) и как ее купать. Ну и потом мне обязательно нужно было прочитать все заложенные закладки, потому что определенно я что-то делаю не так – ведь она плачет. Все это колотило меня по голове не хуже боевого молота главы отряда бравых гномов. Мне и без того было плохо, я постоянно чувствовала себя никудышной матерью и плохой женой, и мне казалось (хотя он действительно хотел как лучше), что он только и думает о том, как бы меня еще унизить. А еще очень отчетливо казалось, что я нужна здесь только до того момента, пока не закончу кормить грудью. А потом он отберет ребенка и пошлет меня куда подальше. Видимо, у меня действительно была послеродовая депрессия, раз все начало приобретать такие масштабы.
Не спасали даже прогулки, когда он меня отпускал по вечерам. Во-первых, уже была зима (нас выписали в начале ноября), и когда я выходила на улицу, то чувствовала, как грудь будто иголками колет. Слава Богу, у меня ни разу не случилось лактостаза и прочих ужасов, но ощущения все равно было не из приятных. А учитывая мою возросшую тревожность, я начинала бояться этих ощущений и вообще выходов на улицу. Во-вторых, я боялась инфекций, у меня на этом пунктик, у меня до сих пор на эту тему глаз дергается, а что тогда было – это вообще кошмар. В-третьих, снова грудь, которая переполнялась и текла с парадоксальной скоростью. Дома я то ли внимания не обращала, то ли малышка часто прикладывалась, то ли такого не было. Но уже после 30-40 минут меня просто разрывало, и я бегом бежала домой, по пути прокручивая в голове песенку козы «ваша мама пришла, молока принесла», понимая, что коза тоже неслась домой с переполненными титьками, которые вот-вот лопнут.
Да и прогулки мои были больше набегами на детские магазины, откуда я тащила подгузы, салфетки и другую ерунду. Первый раз на себя я потратилась в марте, когда муж отпустил меня в магазин с подругой, днем. Иногда мы гуляли вместе, выходили с коляской. Потому что одна с коляской я справиться не могла – и это было еще одно мое разочарование. Я наивно полагала, что буду ходить гулять каждый день, а на практике оказалось, что я ее могу в лучшем случае спустить, но вот поднять вместе с ребенком, не то что не разбудив малышку, а просто не навредив ее здоровью (тряской по ступенькам и попытками выронить из люльки), - не смогу. Сил на это не было, да еще и внутренний шов тут же начинал болеть. Поэтому козюлька гуляла на балконе. А на улице мы гуляли либо все втроем, либо по очереди. Естественно, что такая жизнь взаперти мне тоже радости не добавляла. Я рыдала, почти не прекращая. Дочка плачет – я сижу на полу и тоже плачу. И никого рядом, сутками. Я боялась ночей, потому что мне все казалось, что ночью может что-то случиться. Из-за этого я возненавидела мужнины ночные смены. Помощи ни от кого, как я уже говорила, я и не ждала, но почему-то ее очень хотелось, чтобы хотя бы на чуть-чуть почувствовать себя не одной, не брошенной, не покинутой всеми. От ребенка первый месяц ведь никакой эмоциональной отдачи, просто потому, что еще не умеет. Чувствуешь себя контейнером с молоком, что дитю твоему больше ничего от тебя не нужно. Ни колыбельных твоих, ни ручек, ни голоса, ни улыбки, ничего, и это было еще одно мое разочарование.
Следующим было купание. Как я это себе представляла во время беременности – ребенок плавает в большой ванной, ведь он плавал девять месяцев у мамы в животе. Сначала мы будем купаться вместе, а потом она будет плавать сама. Чуть окрепнет – мы пойдем с ней в бассейн, будем заниматься спортом с пеленок. Реальность оказалась бесконечно далека от моих идеалистических представлений. Поскольку мы пролежали так долго в больнице, первый раз дочку купать пришлось в возрасте две недели. И это было классическое «бабушкинское» купание – в детской ванночке, в водичке с отваром ромашки, в комнате, а не в ванной. И то малышка орала дуром, так что пришлось ее быстро-быстро вытащить. Первое наше совместное купание тоже не задалось – она судорожно пыталась хвататься за меня и орала, пришлось дать грудь и вылезать из ванны. Какой бассейн? Она отказывалась плавать даже в мелкой ванночке и боялась воды. Она до сих пор ее боится и просто сидит в ванне с игрушками, отказываясь даже прилечь мне на руки и побултыхать ногами.
Я постоянно боялась за дочку, пристально разглядывала какашки в памперсе – того ли они цвета и консистенции, сравнивала с картинками в интернете и тревожилась, если мне казалось, что что-то там не так. Это было ужасно, но я ничего не могла с собой поделать. Сейчас это может казаться даже глупым, но не тогда, когда ты находишься в эпицентре, а все твои представления о нормальной жизни мамы с младенцем рушатся одно за другим. Тогда была пустота и мне не было понятно, что же делать дальше. Я только отсчитывала один день за другим и надеялась, что меня отпустит. Но меня не отпускало.
Самым тяжелым было кормление. Но, пожалуй, это потребует отдельного рассказа.