Для британцев характерно считать, что у немцев нет чувства юмора. Как пишет комик Стюарт Ли, на самом деле, это проблема языка. Особенности построения немецких предложений исключают ленивые сетапы, на которые полагаются британские комики…
В 1873 году британский ученый и путешественник, профессор Бэйзил Холл Чэмберлейн посетил Японию. Он записал свои взгляды по поводу национальной музыки в книге «Japanese Things: Being Notes On Various Subjects Connected With Japan». «Музыка, – писал он, - если только значение этого красивого слова опустить до обозначения визгов и бряканья людей Востока, то она вроде бы существовала в Японии с мифологических времен… но (её) эффект не в том, что она успокаивает, а в том, что она раздражает, так, что у европейца нет мочи вынести».
Сегодня такая позиция кажется позорной. Мы можем видеть, что дело не в том, что у японцев не было способностей к музыке, как посчитал Чэмберлейн, а в том, что у них не было той музыкальной традиции, которую викторианский профессор смог бы распознать. Японская музыкальная лексика была просто-напросто крайне чужда ему.
Подобным образом, расхожее мнение современных британцев заключается в том, что у немцев нет чувства юмора. Но как такое возможно? Может ли существовать нация, неспособная к смеху, или же просто немецкий язык смеха настолько не похож на наш, что кажется, что его не существует?
Пример немецкого стендапа
Наше отношение к немцам, предположение об их ущербности по части чувства юмора лучше всего понять на примере шутки, известной профессиональным комикам вроде меня как «Ребенок-немец». Она состоит в примерно следующем. У английской пары был ребенок. После его рождения медицинские тесты показали, что с ним все в порядке, кроме того, что он немец. Однако это не должно было стать проблемой. Не о чем беспокоиться. Как только ребенок подрос, он начал носить ледерхозе и постригся под горшок, но в основном он развивался нормально. Он ходил, ел, спал, читал и так далее, но по какой-то причине ребенок-немец никогда не разговаривал. Обеспокоенные родители повели его к доктору, который заверил их, что, так как ребенок-немец развит во всех других областях, то не о чем беспокоиться. Он был уверен в том, что способность говорить, в конце концов, проявится. Шли годы. Ребенок-немец стал подростком, но по-прежнему не говорил, однако во всех остальных отношениях он был полностью функционален. Мать ребенка-немца была особенно огорчена из-за этого, хотя пыталась скрыть свою печаль. В один день она приготовила ребенку-немцу, который продолжал молчать даже в свои семнадцать, томатный суп и отнесла ему в кабинет, где он слушал заводной граммофон. Вскоре ребенок-немец появился на кухне и внезапно объявил:
— Мама, этот суп холодноват.
Мать ребенка-немца застыла в изумлении.
— Все эти годы, — воскликнула она, — мы считали, что ты не умеешь говорить. Но, оказывается, ты умеешь. Почему? Почему ты прежде ничего не говорил?
— Потому что, мама, — отвечал ей ребенок-немец, — до данного момента все было удовлетворительно.
Смысл этой легендарной шутки в том, что немцы безжалостно рациональны, и это предположение не оставляет возможности представить их как людей, находящих время для веселья. Но будьте уверены, немецкое чувство юмора не только существует, оно процветает, хотя в форме, которую нам не дает осознать недостаток наших навыков. В декабре 2004 года я сопровождал Ричарда Томаса, композитора популярного мюзикла «Jerry Springer: The Opera», в Ганновере, где он получил поручение разработать оперу о ночи в британском стендап-клубе. Мы написали слова на английском, и Ричард попросил помочь с переводом талантливого немецкого комика-писателя Германа Брауэра (Hermann Bräuer). Изначально было две проблемы с этой комичностью – культурная и языковая.
Во-первых, идея стендапа в какой-то мере чужда немцам. У них есть традиция кабаре со сложной сатирой, переодеваниями и слегка забавными песнями, и также есть узнаваемые мейнстримные низкопробные комедийные ходы вульгарных популярных артистов. Но идея разговорной, обычной, средней английской стендап-комедии незнакома немцам. И правда, первые попытки декораторов Hannover Schauspielhaus (Ганноверского драматического) воспроизвести типичный английский камеди-клаб провалились, так как они пытались формализовать идею стендап-выступления, и пришлось бороться, чтобы объяснить, что нам нужно уменьшить помещение до полой черной коробки, а не пытаться придать ему атмосферу кабаре.
Во-вторых, этот инстинкт к формализации жанра комедии, понимаемый нами как, по существу, неформальный, неотделим от ограничений, которые немецкий язык накладывает на обычные британские структуры. Гибкость английского языка позволяет нам вообразить себя остроумным народом, но на самом деле у нас всего лишь такие лексика и грамматика, которые позволяют без конца забавляться подменой смыслов.
Сатирическое немецкое кабаре
По предварительным оценкам, половина того, что мы находим смешным включает в себя лингвистические хитрости, направленные на то, чтобы скрыть предмет наших предложений до самого последнего момента. Кажется, что мы говорим о чем-то другом. Например, легко вообразить, сколько существует стендап-шуток британских комиков, в которых есть что-то от следующей структуры: «Я сидел там, думал о своем, голый, измазанный в салатном соусе и мыча как вол… Затем я вышел из автобуса». Мы смеемся (наверное), потому что описанное поведение неуместно в автобусе, но мы предполагали, что действие происходит в частном, или в каком-то секс-клубе, потому что слово «автобус» от нас скрывают. Другие подходящие панчлайны: «И это были просто учителя», «Мне было 28 лет» и «В последний раз я пытался проводить химические исследования в Парагвае».
Есть даже технический термин, используемый теми, кто записывает комедийные видео, чтобы описать этот универсальный механизм. Эдди Большой (Eddie Large) давится, потому что хот-дог попал ему в дыхательную трубку. Камера отъезжает, и мы видим Сида Маленького (Sid Little), чья сосиска взлетает в воздух прочь от булочки, потому что он использует слишком много кетчупа. Отъехать и показать (Pull back and reveal). Но немцы не всегда позволяют ввинчивать ключевые слова в конец предложения, чтобы получить обеспеченный смех. После недель, потраченных на борьбу с требованиями немецкого языка, чьи структуры предложения слишком негибкие для успеха от «отъехать и показать», что составляет большую часть англоязычного юмора; идея о нашем комедийном превосходстве скоро начала увядать. Это колосс на глиняных ногах.
Явление связи слов в немецком служит также для того, чтобы освистать английское чувство юмора. В английском существует множество слов, имеющих двойное, и даже тройное значение, и сюжеты всех ситкомов построены на недоразумении, которое возникает, если произнести эти слова в выбранный момент. Ещё раз, немецкий отрицает эту легкую опцию. Пространства для недопонимания в немецком меньше из-за негибкой связи между словами. В английском мы добавляем к существительному прилагательное, чтобы точнее его описать. В немецком они лишь пристегивают больше слов к уже существующему. Таким образом, федеральный конституционный суд, который в английском состоит из трех слабых фрагментов, переводится как Bundesverfassungsgericht — огромная неприступная структура, которую тяжело разделить лингвистически, как и замок нацистов из «Там, где гнездятся орлы» (“Where Eagles Dare”). Немецкий язык обеспечивает ясность высокого качества. Английский юмор процветает за счет недоразумений.
В-третьих, для грязных британских комедийных писателей, нам казалось невозможно найти середину между научной точностью описания сексуальности и физиологических нужд и откровенной непристойностью. Кажется, что нет оттенков, нет намеков и нет такого места, где чувственность английского комика и немецкая логика могли бы встретиться на Рождество и потравить несколько грязных шуточек в дерзком стиле сериала «Carry On». Режиссер немецкого театра объяснил это тем, что немцы не нашли в человеческом теле ничего смешного или грязного, потому что у них с ранних времен существуют совместные сауны.
Позднее во время своего пребывания там я объяснял драматургу Hannover Schauspielhaus, почему английский замечательный язык для комедии, с его возможностями для недомолвок и гибкостью предложений.
- Не стоит вам так гордиться собой, — объясняла она на четком английском, — это не вы изобрели английский. Вы лишь унаследовали его, потому что случайно родились именно в этом месте.
Я посмеялся, и все встало на свои места.
Случайное рождение в Германии скрывает от немцев веселье, которое мы получаем от нашего языка; мне кажется, их чувство юмора строится из грубых, кажущихся серьезными утверждений, которые становятся смешными из-за контекста. Я вспоминал то время, что провел в Ганновере и внезапно обнаружил случаи, которые тогда казались необъяснимыми, даже неприятными в момент их происшествия, но оказались уморительными в ретроспективе. В свою первую ночь в Ганновере я пошел выпить с компанией немецких актеров.
- Вы заметите, что в Ганновере нет старых зданий, - сказал один из них, - это потому что вы все их разбомбили.
В тот момент я посчитал это шокирующим и смущающим. Сейчас это, кажется, самая забавная вещь, которую можно сказать нервному английскому туристу. С того момента, как я увидел шутки, которые помогал писать для нашего немецкого проекта умирающими при переводе, я перестал создавать шутки такого плана, и думаю, я стал более хорошим стендапером из-за этого. Сейчас я пытаюсь писать об идеях, которые были бы смешны на любом языке, и не полагаюсь на «отъехать и показать» или на путаницу значений слова.
Германия вышибла костыли моей комедии и заставила идти самостоятельно. Я невероятно благодарен немцам. Раз уж вам интересно, стендап опера прошла хорошо, и рано или поздно мы поставим её в Британии, где ей самое место. Как говорил Саймон Маннери (настолько жесткий британский комик, что его можно назвать немцем), мы можем многому научиться у немцев. Не больше, однако, чем они могут научиться у нас.
ДА ТЫ ШУТИШЬ!
Немецкие комики рассказывают нам свои шутки.
Andrea Foss, 46 лет, Schleswig Holstein
— Что такое романтика?
— Я не знаю.
— Когда мужчина гладит женщину нежным перышком.
— Что такое разврат?
— Я не знаю.
— Когда это перышко не оторвано от курицы.
Tabea Rudolph, 26 лет, Stuttgart
В лесу проблемы. Животные постоянно напиваются, так что лис решает наложить запрет на алкоголь. На следующий день лис видит кролика, висевшего на дереве, попавшегося по полной. Лис отмечает это и идет своей дорогой. Но на следующий день он видит кролика снова пьяным и дает ему последнее предупреждение. На следующий день лис ходит по лесу и не находит и следа кролика, но он замечает соломинку, торчащую из-под воды. Надеясь, что это он, лис вынимает её, и обнаруживает пьяного в доску кролика на другом конце соломинки.
— Сколько раз мне повторять, что животным леса нельзя употреблять алкоголь? – говорит лис.
— Нам, рыбам, все равно, что вам, животным леса, нельзя делать, - говорит кролик.
Gerhard Bischof, 57 лет, Bad Toelz
Мужчина в первый раз прыгает с парашютом. На высоте 3000 метров он пытается раскрыть парашют, но веревка рвется. На 2000 метрах он пытается раскрыть запасной, но он тоже не срабатывает. На 1000 метрах он врезается в человека в голубом комбинезоне, у которого в руках гаечный ключ.
— Вы можете починить мой парашют? – спрашивает первый.
— Боюсь, что нет, - отвечает второй, — я только котлы чиню.
Wolfgang Voges, 56 лет, нижняя Саксония
Три священника встречаются, чтобы поспорить насчет того, с чего начинается жизнь. Евангелист говорит:
— Без вопросов, жизнь начинается с рождения ребенка.
— Нет, нет, - говорит католический священник, - она начинается с момента, когда сперматозоид достигает яйцеклетки.
— Вы оба неправы, - говорит раввин. – Жизнь начинается, когда дети покинули дом, а собака умерла.
Статья Стюарта Ли, перевод Марины Васильевой