Читайте Часть 1 рассказа "Мы будем прятать мертвых" в нашем журнале.
Автор: Максим Газизов
Глава третья
Сбросив одеяло, Елена подошла к его рабочему столу. Он смотрел на неё; она, чувствуя это, воспроизводила движение его мыслей, проводя пальцами по карте, которая покрывала собой весь стол.
- Карта Москвы?
- Не совсем, - он оперся на локоть, стараясь придумать, что говорить.
Её палец замер.
- Подожди, она не похожа на Москву… Это… Это… не та Москва?
- Ты была в Москве? – Макс подошёл и обнял её, его руки начали скользить, она отстранилась.
- Что-то не то, не те улицы.
- Понимаешь, - Макс упал в кресло и закурил, - город часто меняется, в отличие от нашего. Это моя работа, я – архитектор.
Финал августа уже полностью осенним светом падал из окна на карту, на нежную кисть Елены. Её острая грудь принимала это осеннее переживание, зелёные глаза увлажнялись, становились ярче.
В тот вечер она пошла к Максу. Елена сама потянула его из арки за руку, чтобы они не вошли во двор, где живёт Андрей.
- Куда? – спросила она, выйдя на Соборный переулок.
- Пойдём, - они свернули на Верхнеградскую улицу, потом – направо, до самого финала города, до остановки Западной. Сразу за остановкой стояла последняя девятиэтажка. Мимо них пролетел трамвай, и они почти побежали…
- Говоришь, город меняется? Сам меняется?
- Иногда – не сам, - Макс медленно выпускал дым. – А ныне – почти всегда не сам.
Подумав, он сказал:
- Это очень сложно объяснить, Лена, ведь вопрос, так сказать, исторический. Серьёзно изменить Москву, например, задумали ещё во второй половине 18 века. Тогда под прицел архитекторов попал Кремль. Архитекторы решили ликвидировать башни у реки и построить дворец исключительной красоты… Хотя, нет, дело тут не в красоте, просто – исключительный дворец, а его тень, согласно задумке, должна была падать на остатки Кремля. Кремль как бы оставался, но тень дворца словно превращала его самого в тень, то есть Кремль становился тенью нового дворца. Как бы так: то, что происходит здесь и сейчас отбрасывало бы тень навсегда ушедшего прошлого.
- И дворец появился?
- Нет, что-то не заладилось, всё начало рушиться.
…Пальцы Елены от карты опустились к ящикам стола. Макс продолжал говорить, а она уже выдвигала первый.
- Интересно?
- Ага, - она задвинула верхний ящик и перешла ко второму. – Нельзя?
Макс пожал плечами.
- Ух, ты! – ящик был открыт. Елена достала пистолет и повернулась к Максу, нежно держа оружие.
- Ваше любопытство, барышня, удовлетворено? – Макс затушил сигарету, пистолет был направлен прямо ему в лицо.
- Не только любопытство, - она улыбнулась, аккуратно положив пистолет на карту Москвы, так что дуло оказалось направлено на Кремль, и села к нему на колени.
- Это ТТ. Таким в 90-е любили орудовать киллеры. Подъезд, пролёт между этажами, выстрел, потом – второй в голову, и бросали рядом с трупом.
- А у тебя он откуда? Из подъезда? Подобрал…?
- Из подъезда, но… Нет, это пистолет моего отца. Из него был произведен всего один выстрел. В октябре 93-его мой отец застрелился перед телевизором, наблюдая расстрел парламента. Я вернулся домой и увидел его уже мёртвым. Пистолет я спрятал в своём тайнике в соседнем подъезде, дома оставил дверь открытой, мол, отец сам впустил убийцу. Следователь был приятелем моего отца, думаю, что он сразу всё понял, но "расследовал" убийство. Пистолет остался у меня. Он – эстафетная палочка, которую мне отец как бы передал.
Нежно отстранив Елену, Макс взял оружие со стола и вернул его в ящик стола. Повернулся к ней. Она уже ждала его в постели, лаская пальцами свою левую грудь.
Из его квартиры, расположенной на третьем этаже девятиэтажки, они вышли уже в сентябре. Остатки навсегда ушедшего августа чувствовались иногда вечерами, днём же на всё вокруг ложилось предчувствие неизбежного октября.
Хотя Макс пытался направить её через Верхнеградскую на Соборный переулок, Елена уводила его в противоположную сторону – на Садовый проспект:
- За той аркой его дом. Я не хочу туда. Ты меня забрал оттуда, так не возвращай же.
Спускаясь по Садовому, они пересекли Северный мост над Мёртвым Донцом, долго целовались, а воды Мёртвого Донца, отражая, затемняли сентябрьское небо. Садовый проспект продолжался и после моста, с него они сворачивали на Вторую улицу Блока, справа от которой до самого Донца раскинулся Нижегниловский пустырь. Из зелёного пустырь уже превратился в серый, а ушедшей весной он был залит водами реки.
Мимо пятиэтажек Второй Блока они доходили до Штормовой улицы, а чуть дальше, на самом краю, в юго-восточной части города находился дом Елены. Она всегда просила не провожать её до дальше; шла по Яблоневой, доходя до перекрстка с улицей Тютчева, где грустно замерла её девятиэтажка.
Вдыхая утвердившийся сентябрь налётом октябрьской ржавчины, Макс по Штормовой улице через Южный мост по Безымянному проспекту возвращался к себе, но перед тем, как направиться прямо к своему дому, он сворачивал к Соборному переулку, к той самой арке. Во тьме арки он долго стоял, курил, всматриваясь во всё более блеклый свет осени.
Однажды, стоя так, он увидел Ольгу. Она подошла к переулку с Петроградского бульвара, на несколько секунд замерла напротив арки и пошла к Верхнеградской. Макс понял, что не испытал даже жалости; это была просто тоска по тому, чего не должно было быть, но что почему-то мелькнуло… Мимо прошла несбывшаяся опустошённость его судьбы.
Через день снова приходила Елена, потом они гуляли; всё более и более осенние улицы города передавали их друг другу, а однажды вечером Макс увидел Андрея Петлина. Он стоял на Северном мосту и неподвижно смотрел на северо-запад – туда, откуда течёт Мёртвый Донец. Макс с Еленой шли по противоположной стороне моста, она не увидела Андрея. Тут Андрей обвернулся. Макс прижал к себе Елену и долго целовал её. Потом Андрей куда-то исчез, на мосту были только они, и Макс попросил в тот день, чтобы Елена снова осталась у него. Она проснулась на рассвете второго октября.
Одевшись, она подошла к столу, посмотрела на карту и тихо выдвинула второй ящик. Забрав пистолет, Елена ушла.
…Разбив цветок, покинув "Апрель" августовским вечером, Андрей Петлин очнулся уже в сентябре. Был предзакатный вечер, он смотрел в окно и не понимал, что его тревожит. "Что-то изменилось, что-то изменилось", - шептал он. И тут он понял: исчезли ласточки. Он распахнул окно, и в похмельное лицо ударила осень, заставив плакать. Когда солнце зашло, он забылся, а утром снова начал пить. Когда же алкоголь закончился, он вышел из дома и, пройдя тьму арки, вышел навстречу необратимому октябрю. Андрей целыми днями бродил по городу, иногда забывал, где он; ему даже казалось, что он снова бродит по улицам Москвы или Донецка.
С Набережной он пошёл на Северный мост. Первого октября воды Мёртвого Донца стали почти чёрными; он остановился и посмотрел туда, откуда течёт чернота. Черноту разбавляла жёлтая листва, принесённая октябрём с Ленинградского бульвара.
И тут он увидел их. Елена подчинилась поцелую того, чьи глаза он запомнил. Что было дальше, Андрей помнил слабо. Улицы, слишком чистое небо, вечер, алкоголь - чтобы не заметить октябрьский закат. На следующий день он завернул нож в газету и, преодолев двор, вышел из арки.
***
мой блокнот,
2 октября,
небо такое же чистое,
как вчера на скамейке
Петроградского бульвара,
лицом к закату
Сегодня днём Дима нашёл меня. Сказал, что надо поработать. Он был легко одет, в руках у него ничего не было.
- Найдём в квартире труп, нужно будет дождаться ночи и вынести на Нижегниловский пустырь, там не найдут, - сказал он спокойно, и мы спустились по Южному мосту к Штормовой улице.
Мы шли, и я начал понимать, куда мы идём. Когда-то давно мы с Андреем провожали по этому пути Елену. Поворот на Яблоневую улицу развеял последние сомнения.
- Елена мертва? – спросил я.
- Я следил за ним, - говорил Дима. – Скорее всего, он зарезал её. Он в газету нож завернул.
Дима был очень спокоен, а у меня дрожали руки, я прятал их в карманы куртки, они и сейчас дрожат это видно по этим строчкам. А, может, всё из-за того, что бьёт в глаза осеннее солнце, уходящее за дома Пустой улицы.
…Подъезд на пересечении Яблоневой и Тютчева, железная дверь, лифт. Никого не было, мы поднялись на восьмой этаж. Дверь была закрыта, но не заперта.
Я отвернулся от зеркала прихожей и шёл за Димой дальше. Из спальни мы вернулись в зал. Ящик был выдвинут, я заметил нижнее бельё.
- Никого нет, - сказал я.
Дима молчал.
- Нас опередили? – спрашивал я. – Кто-то уже вынес труп из квартиры?
Он молчал.
Мы ушли, всё так и оставив. Покинув юго-восточную часть города, мы разошлись. Я долго бродил, листья шуршали под ногами, ветер будто гнал их вслед за мной и они призрачными октябрьскими волнами повторяли мои шаги. Я устал и сел на скамейку Петроградского бульвара.
Небо ещё светлое, но солнца я больше не вижу.
Глава четвёртая
Всю оставшуюся осень он искал Елену. И свой пистолет.
Макс постоянно приходил в её квартиру, но она была пуста. Однажды он даже заснул в её постели и ему снилось страшное. Над ним мелькало лицо Елены, но оно было порезано, и текла кровь. Ещё рядом стояло фортепиано, а на нём – куклы, у которых зачем-то заклеены рты. Странная мысль, как осадок сновидения, пришла к Максу, когда он проснулся: март в этом году покончил с собой, а его труп замаскировали под уже умирающий октябрь.
Словно с жутчайшего похмелья он уходил из опустевшей квартиры Елены. Утренний туман сменялся солнечным днём, и свет октября переживался чахоточным жёлтым проклятием. Поднимаясь по Штормовой улице, Макс долго стоял на Южном мосту, глядя на юго-восток – туда, куда навсегда уходили воды Мёртвого Донца. Вечерами приходила классическая осенняя пустота – и луна, и неизбежность редких прохожих, которым светят тусклые окна многоэтажек, и листва никак не опадала окончательно, чтобы пустыми оставить деревья.
В дождливые рассветы он бродил по дворикам, странно вглядываясь в заброшенные детские площадки, выкуривая сигарету за сигаретой. А вечерами снова долго, долго стоял на перекрестках в свете многоэтажек.
Он даже не заметил, как наступил ноябрь. Деревья стояли опустошённые, но многие листья упали зелёные, не подарив земле золото. Однажды, возвращаясь из пустой квартиры Елены, пройдя от Южного моста к Безымянному проспекту, он почувствовал, что пошёл первый снег, и поднял лицо к серым небесам. Он просил об одном: чтобы снег засыпал опавшую зелень, но редкие снежинки тут же исчезали. И Макс хотел умереть, но успеть вдохнуть воздух позднего декабря. Иногда он чувствовал этот воздух, но уже умирающая осень захлестывала ноябрьской гниющей бездной, и снова начинался дождь, и снова всё вбирала в себя позднеосенняя тьма.
Тьма сменялась сумерками и, вот, он заметил иней на гниющей траве, а ступив с Безымянного проспекта на площадь Свободы, почувствовал, что в луже под его ногой хрустнула корочка льда. Так пришёл декабрь.
И всё равно редкий снег сменялся дождём, а как только дождь прекращался, город погружался в тяжёлый туман. Сквозь него макс пробирался от площади Свободы по Верхнеградской улице к себе домой.
Однажды он решил окончательно расковырять своё сердце, и с Верхнеградской свернул на Соборный переулок, подошёл к той самой арке. Приближались вечерние сумерки, и неожиданно город захлестнул снег, почти настоящая метель. И это был уже финал декабря.
Макс вошёл в арку, с удивлением из её тьмы глядя на бушующее белое, заметающее Соборный переулок. Он не заметил, что с другой стороны арки кто-то стоял и смотрел на его чёрный силуэт.
Наконец-то Андрей встретил его. В первую метель, только выйдя из дома, прямо сейчас, в арке на выходе из двора. Андрей Петлин сунул руку в карман пальто, но понял, что именно сегодня оставил пистолет дома. Он отступил назад во двор, продолжая наблюдать за силуэтом Макса, лицо которого было распахнуто набирающей обороты вьюге. Хорошо, пристрелить его прямо сейчас не получится, но можно проследить, куда он пойдёт, где он живёт, а потом вернуться за пистолетом. Нет, даже не сегодня вернуться, главное – спокойно, не спугнуть.
Вместе со снежинками Макс вдохнул полной грудью воздух окончательно утвердившегося декабря и вышел из арки. Принимая удар вьюги, он, свернув с Соборного на Верхнеградскую, пошёл к остановке Западной. Трамваев видно не было, он подошёл к девятиэтажке, открыл дверь подъезда. Не воспользовавшись лифтом, он привычно взбежал к своей квартире на третьем этаже и повернул ключ в замке.
Когда Макс вошёл, Андрей, замерший на лестничном пролёте между вторым и третьим этажом, начал спокойно спускаться вниз. Петлин вернулся в декабрьскую вьюгу и, не замечая снега и бушующего ветра, пошёл к себе домой. Он разделся, взял со стола забытый сегодня ТТ, и впервые за несколько лет заснул спокойным и глубоким сном. Он проснулся, когда приближались вечерние сумерки уже следующего дня – 27 декабря.
За окном была зима. Снег уже не сыпал, ветер затих, серебристые сугробы переливались в свете зажигающихся фонарей и окон многоэтажек; редкие прохожие исчезали.
Андрей оделся и положил в карман пальто пистолет, он вышел из затхлого дома в тишину морозного вечера, быстро преодолев арку. Когда он пошёл по Верхнеградской к Западной остановке, путь ему преградил трамвай. Двери открылись, повеяло теплом, Андрей подождал, пока они закроются, трамвай уехал. Он прошёл через рельсы, и впереди выросла вспыхнувшая окнами девятиэтажка.
Тихим зимним светом крыльцо подъезда освещал одинокий фонарь, никого не было, только чуть дальше, возле угла дома стоял какой-то человек. А ещё, почти задев Андрея, обходя, кто-то открыл подъездную дверь и начал подниматься по ступенькам. Андрей пошёл вслед за ним, шаги первого вошедшего затихали где-то выше. Тишина. Андрей поднялся на третий этаж и вплотную подошёл к двери и, ещё раз вслушиваясь в тишину подъезда, громко постучал. Он услышал шаги за дверью и, протянув левую руку, сразу нажал кнопку лифта. Кнопка зажглась, с верхних этажей лифт начал спускаться на третий.
Макс открыл дверь. Из тьмы подъезда на него был направлен ТТ его отца. От дула пистолета он поднял взгляд и посмотрел в лицо тому, кто направлял на него оружие, но тьма третьего этажа оставляла от лица лишь чёрное пятно. Зато Андрей видел лицо Макса ясно, особенно – глаза; те же, как тогда, на Северном мосту, когда тот обнимал Елену. Андрей прицелился точно между этих самых глаз.
- Моя эстафетная палочка, - улыбнувшись, сказал Макс, глядя в дуло пистолета.
Когда выстрел разорвал тишину подъезда, Игорь стоял на лестничном пролёте между четвёртым и третьим этажом. Он видел открытую дверь на третьем этаже и человека, который направил пистолет на того, кто эту дверь открыл. Выстрелив, убийца повернулся, поднял голову вверх и, заметив застывшего на пролёте Игоря, направил на него пистолет.
Утром 27 декабря Игорь приехал сюда из Москвы через Ростов-на-Дону. В августе никакого проекта он от Макса не получил и уехал. Но, будучи в Москве, он никак не мог с Максом связаться, а сроки поджимали, проект был нужен им сейчас или…
Приехав из Ростова поездом, Игорь вышел из здания вокзала на Северо-Западный проспект. Свернув на Садовый, он пошёл к Северному мосту. Мёртвый Донец покрылся серой коркой льда, точно повторяя нависшие небеса финала декабря. После моста он свернул налево, идя по Набережной к отелю, который расположен на пересечении с Безымянным проспектом. Отражая небольшие сугробы, стены отеля искрились серебром, окна горели бледно-жёлтым светом. Перед тем, как переступить порог отеля, Игорь полной грудью вдохнул зимний воздух и понял – несмотря на то, что новый год ещё не наступил, это уже воздух грядущего января.
Войдя в бледно-жёлтый, как и свет окон, холл отеля, Игорь подошёл к стойке портье. Он попросил приютить его на неделю, ему выдали ключ №412. Расплатившись, он поднялся по лестнице на последний этаж и, пройдя по коридору, быстро нашёл свой номер.
Включил свет, бросил портфель на стол, не раздеваясь, сел на кровать и закурил. Идти к Максу нужно было прямо сегодня.
"А ведь новый год мне придётся встречать в этом городе", - сказал он себе, покидая отель, поднимаясь по Безымянному проспекту к площади Свободы. Иногда проезжали автомобили, фары которых повторяли свет фонарей, редкие снежинки кружились в их уже январском свете. "Наверное, декабря в этом году не было – после осени наступил январь", - думал Игорь, выйдя с площади Свободы на Верхнеградскую улицу. Приближаясь к остановке Западной, Игорь увидел, как перед каким-то одиноким прохожим остановился трамвай; тот стал, подождал пока трамвай уедет и пошёл в сторону девятиэтажки. Игорь шёл туда же, впереди маячила фигура этого человека.
Одинокий фонарь освещал крыльцо подъезда, никого не было, только впереди шёл всё тот же человек, а чуть дальше от подъезда ещё стоял кто-то. Игорь шёл быстрее и опередил шедшего впереди. Войдя в подъезд, он, решив не пользоваться лифтом, быстро поднялся по ступенькам на третий этаж и подошёл к двери квартиры Макса. Он уже было поднял руку, чтобы постучать, но что-то остановило его… Тот человек, что которого он обогнал… Он идёт сюда… Он помнил его, конечно, это же было в Москве, тогда ещё было, он был среди них… Игорь услышал на лестнице ниже шаги и решил подняться выше, остановившись на пролёте между третьим и четвёртым этажом. Человек, следовавший за Игорем, достиг третьего этажа и громко постучал в дверь той самой квартиры, куда только что хотел постучать Игорь. Тут же заработал лифт, спускаясь с верхних этажей.
Дверь открылась, но свет из квартиры не осветил лицо того, на кого смотрел с лестничного пролёта Игорь. Он увидел, как тот достал пистолет и направил его в распахнутую дверь.
- Моя эстафетная палочка, - услышал Игорь, и выстрел разорвал тишину подъезда.
Игорь хотел броситься вверх, но замер. Убийца повернулся к нему и наставил на него пистолет. Игорь понял, что убийца видит его лицо – мутное окно пролёта между этажами, пропуская свет фонаря, освещало его. А убийца продолжал стоять во тьме этажей.
Но тут рядом с распахнутой дверью квартиры открылся лифт. Убийца опустил пистолет, быстро вошёл в кабину и лифт, громыхнув дверьми, поехал вниз.
Игорь медленно начал спускаться по лестнице. Проходя мимо открытой двери квартиры, он отвернулся, но успел заметить торчащий ботинок того, чьё тело лежало в прихожей. Скрипнула дверь подъезда, Игорь вышел в морозные улицы уходящего года. Ускорив шаг, он ушёл в серебристую тьму.
***
мой блокнот,
28 декабря,
кафе "Апрель",
утро,
пью водку
Вчера, точнее – сегодня Дима рассказал мне всё. До этого он приказал идти к дому Макса, стать в стороне и смотреть.
Под ногами скрипел снег, я вглядывался в окна девятиэтажки и в зимнее вечернее небо, думая, что хорошо, если бы меня убили прямо сейчас, чтобы я лицом упал в этот снег, а вокруг – эти вечерние, уже такие январские огни – огни будущего года.
К подъезду подходил он – это точно, ещё издалека я понял, что сюда идёт Андрей. Но позади него маячила фигура, которая обгоняла его. Тот человек опередил Андрея и вбежал в подъезд, а Андрей вошёл следом. Кажется, меня он не заметил. Потом прошла вечность, которую разорвал выстрел.
Он выбежал из подъезда почти моментально, но остановился и…
…Я попроси у официантки ещё водки, она принесла, я выпил, оставив в графинчике половину, закурил… как же написать об этом?... Кажется, руки перестают дрожать, а то я сам свой почерк разобрать не могу…
Он выбежал из подъезда почти моментально, но остановился. Его лицо было поднято к небу, снежинки быстро обелили волосы, он посмотрел на меня. Прямо в глаза. Для рассказа о том, что я почувствовал, просто не хватает слов. Потом он побежал. Он бежал туда, в сторону трамвайных рельс. Я смотрел ему вслед, видел, как глубокие следы в снегу от его ног точно прописывают его кривой путь, а фигура меркла в декабрьской полутьме, в которую не прекращал сыпать снег.
Я повернулся к подъезду, когда снова стукнула дверь. Вышел тот, ну, с кем Макс тогда в кафе разговаривал, потом мне Дима сказал, что его Игорь зовут, он в Москве постоянно работает, приезжает сюда редко… Его перепуганный взгляд скользнул по мне, и он пошёл туда же, ступая в протоптанные следы. Дима уже стоял возле меня.
- Моя машина с другой стороны дома, - говорит он. – Сейчас поднимемся, упакуем труп и поедем на Нижегниловский пустырь.
- А труп точно есть?
- Теперь – не сомневаюсь.
Мы вошли в подъезд, оставив за спиной набирающий обороты снегопад. К лифту Дима не подошёл, на третий этаж мы поднялись по ступенькам. Та дверь была распахнута. Человек лежал в прихожей ногами к выходу, я подошёл ближе и посмотрел в его лицо и распахнутые глаза, в которых… Боже…
…Я допил остатки в графине, но мне нужно ещё, пока не заказываю, нужно дописать эти строчки, дым моей сигареты не даёт видеть страницы блокнота, когда тушу – пересматриваю написанное: всё – не так, всё – коряво, но я напишу хоть как-нибудь, потому что…
…Боже… Я поднимаю, наверное, полные ужаса глаза на Диму, мы стоим в прихожей; даже с самого сильного похмелья никогда у меня ещё так не дрожали руки и колени.
- Этого не может быть, - говорю и не могу оторвать взгляд от лица того, кто лежит в прихожей. – Я же видел, как он…
- Пойдём в зал. – Дима уже закрыл входную дверь и отвёл меня от трупа. В зале я опёрся руками о рабочий стол, опустил взгляд. Стол был покрыт картой.
- Карта Москвы? – пробубнил я.
- Не совсем.
Я повернулся к Диме, который сел в кресло.
- Присаживайся, - он указал мне на застеленную кровать. – Прежде, чем мы избавимся от трупа, я тебе всё объясню.
И он рассказал. Я собираюсь выйти из "Апреля", допишу на улице…
***
тот же день,
Северный мост,
лицом к северо-западу,
снег перестал идти
Я остановился здесь, опираясь на перила моста, пытаюсь писать в этот блокнот… Водки в бутылке, которую я купил, выйдя из "Апреля", осталось совсем немного. Воды Мёртвого Донца покрыты серым-серым льдом, очень точно отражают небо, холодно, но ветра нет.
Выйдя из кафе, я вспоминал всё, что рассказал мне Дима. Пройдя по улице Июня, я вышел на перекрёсток с Безымянным проспектом, сделал три глотка из бутылки и долго не мог выбрать, в какую же сторону пойти. Я знал одно – нужно бродить по улицам, пока не выбьешься из сил, чтобы, вернувшись домой, просто отрубиться. И я пошёл на Набережную, мимо отеля, отсчитывая глотками водки расстояние. ..
После того, как Дима мне всё рассказал, мы завернули труп в полиэтилен, спокойно вынесли из подъезда за дом в его машину и поехали к Нижегниловскому пустырю. Остановившись, мы вынесли к пустырю тело со стороны Штормовой улицы – там, где она пересекалась со Второй Блока. А потом просто бросили тело вниз. Оно покатилось и затерялось в бледной ночи уже сегодняшних суток. Теперь нужно будет найти Игоря, пока его не убили. Он не уедет из города, уверен Дима, но мы можем не успеть…
Я допил водку и швырнул бутылку в Мёртвый Донец. Я стою на мосту лицом на северо-запад, я не хочу обворачиваться назад - за моей спиной воды Мёртвого Донца подо льдом уходят в Нижегниловский пустырь.
Глава пятая
мой блокнот,
февраль,
еду в трамвае,
почти закат
Января не было, а ледяные закаты февраля ужасны. Снега давно не было, этот ужасный бесснежный февраль наших степей.
…Труп мы потом отвезли к Нижегниловскому пустырю, а потом туда же – еще два тела. Три трупа, у которых были лица друг друга… Потом мы искали Игоря по всему городу, даже не подозревая, что он всё это время был в том же отеле, где поселился Дима; в номере 412…
- Этого не может быть, - говорю и не могу оторвать взгляд от лица Андрея, труп которого лежал в прихожей. – Я же видел, как он…
- Пойдём в зал. – Дима уже закрыл входную дверь и отвёл меня от трупа. В зале я опёрся руками о рабочий стол, опустил взгляд. Стол был покрыт картой.
- Карта Москвы? – пробубнил я.
- Не совсем.
Я повернулся к Диме, который сел в кресло.
- Присаживайся, - он указал мне на застеленную кровать. – Прежде, чем мы избавимся от трупа, я тебе всё объясню.
Я закурил, а потом просто подкуривал сигарету от сигареты, слушая его.
- Понимаешь, ведь дано известно, что убийца всегда как бы превращается в свою жертву, ну – уносит её с собой, становится тем, кого он убил, - рассказывал Дима. – Вот мы и решили сделать так, чтобы это было, так сказать, наглядно.
- Мы?
- Да, мы. Не перебивай, я тебе расскажу только то, что могу рассказать, но – поверь, тебе и этого с головой хватит. Когда Андрей Петлин выстрелил в Макса, он унёс его с собой. Убийца унёс в себе свою жертву, Андрей стал тем, кого он убил, ты видел выходящего из подъезда Андрея с лицом Макса. А Макс, - он указал на валяющийся труп. – А Макс уже не Макс. Ведь, по сути, убийца никого, кроме самого себя, убить не может, птому – Андрея больше нет. Есть два Макса – вот он мёртвый и ушедший отсюда живой… Ну, думающий, что он – Андрей, но уже в облике своей жертвы.
- Как это возможно?
- Это из-за Москвы, из-за вот этой карты. Понимаешь, точно так же сейчас убита Россия. Застрелена. Убийца с её лицом продолжает бродить по улицам, названия которых уже трижды обессмыслены, а мы решили, так сказать, преобразить труп, сделать Москву похожей на живую, на спящую красавицу, если хочешь… Для этого провели эксперимент, чтобы посмотреть, как наша идея работает на индивидууме, на человеческой личности. Местом проведения эксперимента выбрали один город на востоке России, который не интересен вообще нечем, кроме разве что того, что его основатель таинственно умер в той же гостинице, где убили Есенина. Впрочем, не важно. А важно то, что наш эксперимент практически провалился: все, кто прошёл инициацию, просто покончили с собой в один день на улицах Донецка, трупы всех мужчин опознали, а тела женщин так и не нашли.
- Почему?
- Сам над этим думал… Понимаешь, мне кажется, что тот, кто убивает женщин, совершает ещё большее преступление, чем убивает своего врага. Ну, это как ни за что кошку убить. Ну, кошка же не виновата, что она – кошка, за что сатанисты, например, кошек убивают? Да не за что! Вот так и с женщинами, у них как бы нет личности, вернее – есть, но не в том понимании, как у мужчин. Прошедшие через наш эксперимент женщины, когда убивали себя, просто исчезали, растворялись, становились дуновением нежного ветра того майского дня. Именно поэтому мы не нашли в своей квартире труп Елены.
- А он там был?
- Думаю, когда её убивал Андрей, он тоже не совсем понимал, что делает – он не видел, что убивает Елену; ему казалось, что он режет ножом пустоту над кроватью. Она теперь стала призраком ушедшей осени – её тело мы уже никогда не найдём.
- В Донецке тогда покончили с собой все, кто участвовал в вашем эксперименте?
- Кроме одного человека. Андрея Петлина. Ему по сути единственному из всех и удалось пройти инициацию. Я поехал за ним в этот город и начал следить. К сожалению, те, кто не покончил с собой, оказывается, хотят убивать. Но, убивая людей, они принимают облики своих жертв. Это так и есть всегда, когда происходит убийство, но после нашего эксперимента, это стало наглядно. Андрей прошёл инициацию, но не покончил с собой, как остальные, 29 мая. Андрею нужен был лишь повод для убийства, не мотив – повод.
- И он нашёл его…
- Да. Ревность. Он сначала искромсал ножом Елену, а сейчас пристрелил Макса. Теперь ему нужно убрать свидетеля – Игоря. Мы увезём этот труп, а потом… Потом нужно будет найти Игоря раньше, чем это сделает убийца.
***
мой блокнот,
февраль,
мост через Мёртвый Донец,
пишу на вставленных страницах–
всё исписано
Игоря мы нашли в своём номере, в отеле, он сидел над кроватью, смотрел в пустоту, в руке у него был ТТ, а на полу лежал застреленный человек с его лицом. Андрей опередил нас. Он застрелил Игоря, стал Игорем и остался здесь со своим же трупом.
Дима подошёл и взял у него пистолет – Игорь даже не повернулся в нашу сторону.
- Что теперь?
- Надо заканчивать с этим. Я застрелю его, а потом эти два трупа мы вывезем туда же и – всё, - сказал Дима, направляя ТТ в висок неподвижно сидящего Игоря.
- Но ведь ты тогда примешь его лицо, ты станешь им!
- Да, я стану им, но не полностью. У меня – более серьезный градус, потому я буду собой, несмотря ни на что. Увезём трупы, и я навсегда уеду в Москву.
И… и мне показалось, да, кажется, показалось…
Мне показалось, что лицо Димы изменилось ещё до того, как он спустил курок и меня оглушил выстрел.
***
мост,
на последней странице
Я стою на Южном мосту, глядя на север. Февраль. Я понимаю, что март больше никогда не наступит, а Нижегниловский пустырь не покроют грязные, но такие родные воды Мёртвого Донца.
КОНЕЦ
Нравится рассказ? Поблагодарите Максима Газизова переводом с пометкой "Для Максима Газизова".