Через несколько месяцев, проведенных в Москве, заимев съемную квартиру и относительно божеский вид, я начал бывать в гостях у друзей и подруг, и, что удивительно, многие из них оказались москвичами в самом прямом смысле слова. У нас пересекались интересы, некоторые дела, общие знакомые. Кто-то из них торговал наркотой, имея рынок сбыта на Трех вокзалах, кто-то поставлял еду и напитки в ларьки, кто-то работал на лохотроне, кто-то просто любопытствовал дикой, неупорядоченной жизнью обитальцев темных переходов и потайных уголков залов ожидания. Тогда я был, в шестнадцать, интересным собеседником, не то что сейчас. Быстро реагировал на изменения диалога, острил понятно и дерзко, приводил какие-то умопомрачительные истории, знал множество действительно смешных анекдотов, умел сверкать глазами и заливисто смеяться, увлекая в омут человеческого ржания остальных. Вот и приглашали постоянно.
Быт их разнился от степени дохода, привычек, самоорганизации, социального статуса и семейного, но была одна черта, которая меня поразила и роднила их друг с другом. Они все, немного больше девчонки без пары, стремились к гламуру на самом утилитарном уровне, там, где этому гламуру, может быть, и самое место. В разбитом санузле обязательно ершик из золотого пластика, черные шелковые простыни, аккуратно сложенные в облупившемся шкафу, пара хороших тарелок с вензелями среди кучи побитых товарок, на старом «Изумруде» стыренная где-то наклейка «Сони», смотрится настолько нелепо и смешно, что я в первый раз поперхнулся и не знал куда деться.
Засилье розового в интерьере может быть таким жестоким, что все остальные цвета и оттенки прячутся самостоятельно. Но — дыра в полу, но — разбитое окно на кухне, но — пластиковая люстра под хрусталь, пожелтевшая от постоянно включенной лампочки на сто ватт.
Все это украшательство смущало меня и напрягало, меня, недавнего бездомного, да и дома, в родном городе, жившего в простой рабочей семье. Мне было неловко и неуютно, я не мог на первых порах смотреть им глаза, казалось, что я увижу в них стыд и извинения за все эти сорочьи гнезда, за стремление дешевыми наклейками придать шик и элегантность абсолютному хламу. Но потом, подняв голову, никакого стыда не увидел, и видел даже отчаянную горделивость и косые взгляды, указывавшие куда именно я еще должен обратить внимание.
И ведь это не подражание телевизионным кумирам из молодежных клипов или фильмов, не поветрие становившегося тогда на куцые ноги глянца, не отвратительная вкусовщина, люди, по большей части, были взрослые и неглупые, имевшие свою точку зрения на все, на каждую мелочь вокруг. Может это был какой-то маркер, неизвестная мне субкультура собственным набором опознавательных знаков, которые я прочесть так и не смог, просто смирившись, глаза через некоторое время перестали слезиться и замечать эти обрывки страшной радости. Приехав в Уфу, я с облегчением, внимательно оглядев жилища друзей, обнаружил отсутствие этого эрзац-китча, его ведь тоже можно обнаружить, да? Но, если вдуматься, в моем гардеробе постоянно появляются то розовые футболки, то рубашки и один раз, больно вспомнить – шорты. Мне комфортно, потому что я этого не вижу, переиначу Мопассана, а видите вы. Счастливчики.