Читайте Часть 1 Главы 1 "Отдых", Часть 2 Главы 1 "Отдых", Часть 3 Главы 1 "Отдых", Часть 1 Главы 2 "Дорога", Часть 2 Главы 2 "Дорога", Часть 3 Главы 2 "Дорога", Часть 4 Главы 2 "Дорога", Часть 1 Главы 3 "Подготовка", Часть 2 Главы 3 "Подготовка", Часть 3 Главы 3 "Подготовка", Часть 1 Главы 4 "Бой", Часть 2 Главы 4 "Бой" романа "Повесть о первом взводе" в нашем журнале.
Автор: Михаил Исхизов
4. Бой.
Часть 3
* * *
Логунов прикинул расстояние, отделяющее его от второго орудия, перебросил за спину автомат, осторожно выполз из «пятачка»… Все, пошел… Быстро поднялся и пробежал метров пятнадцать. Возле ног вспыхнули фонтанчики взрытой пулями земли. Упал и быстро отполз в сторону. Прижался щекой к траве, а она, оказывается, теплая. И земля теплая. Не хотелось вставать… А надо. Еще пару секунд… Медленно считал… Три… четыре… пять… Резко вскочил и сделал еще один бросок – опять метров на пятнадцать… Добираться приходилось по чистому полю. Дурное дело. Мишень. Можно было и под прицельный огонь попасть, и под шальную пулю. Логунов вскакивал, перебегал, падал. Запоздалые автоматные очереди резали воздух над его головой, а он полз, обдирая руки, вскакивал, бежал, падал и снова полз.
* * *
– Смотри, сержант, Логунов к нам добирается, – сообщил Булатов. – Зачем сюда ползет? Здесь помирать придется.
– Чего это его понесло? – удивился и Угольников. – По полю, как заяц скачет.
– Раз торопиться к нам, значит по делу, – рассудил Мозжилкин. – Просто так, чтобы поговорить, не побежал бы.
– Подождал бы со своим делом.
– Видно не может ждать…
– Так не добежит же. Срежут мужика.
– Не, не срежут. Раз бежит под огнем, значит дело важное. Значит повезет. Оно так бывает, добежит, – решил Мозжилкин.
И верно, повезло Логунову, добежал. Точней – дополз. Последних метров тридцать – только ползком, головы не поднимешь. Пули, как шмели вжикают, непонятно как не зацепило. Дополз и рухнул на «пятачок».
– Ты чего?! Жить надоело?! – сердито встретил его Угольников.
Объяснять было некогда. Сейчас Григоренко огонь откроет.
– Всем лечь! – закричал Логунов. – Всем лечь!
Никто не послушался: чего ложиться, дело к концу идет… Надо фрицев встречать.
– Сейчас наши ударят! – рявкнул Логунов. – Первое орудие, осколочными! Ложись!
Дошло. Поняли. Такая вот хрень получалась… Прицел пять, по своим опять… Наши – по своим. А!.. Все равно умирать, так с музыкой, вместе с фрицами… И хлипкая надежда: а может обойдется, может не зацепит… Рухнули, вжались в землю.
И Логунов лег. Легче стало на душе. Сумел добежать, сумел предупредить, а это главное.
Тут и рвануло. Вроде, сразу за бруствером. В небо столб земли и осколки над головой зашелестели, достали аж за дальний край «пятачка». И еще раз рвануло, опять где-то рядом. И еще… Не знаешь, куда следующий снаряд угодит…
Последнее дело, вот так лежать. Когда бой идет: ты стреляешь, в тебя стреляют. Занят. Каждую секунду занят. Думать некогда и бояться некогда.
А если лежишь под огнем. Просто лежишь. Бывает у солдата на фронте подобное «свободное время». Тогда и начинаешь думать. Всякое в голову приходит. Потом не все и вспомнишь. А вспомнишь, так никому рассказывать не станешь.
* * *
Григоренко остался возле прицела. Сел на станину и смотрел в сторону «пятачка», где находился расчет Угольникова.
Гольцев так и не понял, что Григоренко сделал. Ну, выстрелил несколько раз. Так он и раньше стрелял. А Птичкин и Трибунский достаточно повоевали, чтобы понять. И смотрели на парня с удивлением и великим уважением.
– Ты такой наводчик, Григоренко, – Птичкин не мог найти подходящее слово, которое могла бы объяснить, какой Григоренко наводчик. – Такой наводчик… Понимаешь, Григоренко, таких наводчиков вообще не бывает. Как ты это сумел? Десять снарядов уложил…
Григоренко не ответил. Будто и не услышал. Лицо у него было усталым, осунулся, будто весь день мешки таскал, или грузил что-то тяжелое… Все обошлось. И он не мог понять, как это получилось. Не верилось ему, что все обошлось. Есть в баллистике какая-то умная формула, которая объясняет закономерность рассеивания при стрельбе. И по этой формуле, хоть один снаряд, из десяти, да должен был лечь на «пятачок». А больше и не надо было. Григоренко этой формулы не знал. Он, кажется, даже не знал, что такое «баллистика». Просто понял, что стрелять надо и очень боялся, что снаряд может уйти к своим. Но обошлось. И сейчас, когда все кончилось, у него, внутри как будто что-то оборвалось. Ничего ему сейчас не хотелось, ни стрелять, ни разговаривать, ни думать. Просто сидел бы и смотрел в никуда.
* * *
Еще один снаряд ударил совсем рядом… Еще один… «Сейчас еще… – Логунов вжимался в стенку «пятачка»… – Куда ударит следующий? – А следующего не было. – Должно быть десять, – соображал Логунов. – А сколько прошло? Надо было считать… Нет, наверно все… Кажется получилось. Надо встать и посмотреть. – Вставать не хотелось. Если бы сейчас командир приказал – вскочил бы. – А приказа нет, значит можно лежать… Вдруг вспомнилось: он сам сейчас командир взвода. Ему и вставать первым, и других поднимать».
Логунов встал, быстро глянул за бруствер. Там воронки и тела убитых автоматчиков, тех, кого достали осколки. А остальные? Остальные далеко. Остальные скатываются в овраг. Молодец Григоренко. А расчет лежит. Все целы. Обошлось! Получилось!
– Встать! – отдал команду.
Поднимались медленно, прежде всего смотрели за бруствер, потом друг на друга.
– Никого не зацепило? – спросил Логунов.
– Вроде никого, – неуверенно протянул Мозжилкин.
– Не, обошлось, – подтвердил Баулин.
– Меня, кажется, – Угольников поднял руку. Рукав гимнастерки был мокрым от крови.
– Давай перевяжу, – Мозжилкин вынул перочинный нож, разрезал рукав… Рана была небольшой. Полоснуло осколком, будто порезало, но неглубоко и кость не задело. С таким ранением и в санбат идти неудобно.
Мой осколочек, – занудно возник Баулин. – Мы же рядом лежали. Мне он и предназначался. Ошибочка, значит, произошла.
– Ты, Баулин, это прекрати, – отчитал его Угольников. – Следующий раз ложись подальше от меня, да и от всех остальных. Чего это мы за твою невезучесть рассчитываться должны. Или в другой взвод переходи. Вы посмотрите на него: сам невезучий, а его осколки ко мне летят…
– А Глебов что? – только сейчас увидел лежащего на земле Глебова Логунов.
– До того, – сообщил Угольников. – Как раз перед тем, как ты пришел. Шальная пуля. А бить по своим, ты что ли приказал?
– Не по своим, по фрицам.
– Хм-м… – Угольников посмотрел за бруствер, рядом, метрах в двух виднелась воронка. – Отчаянный ты мужика, Логунов, – признал он. – Я бы не сумел.
– Так побили бы вас автоматчики.
– Побили бы, – согласился Угольников. – Но все равно не сумел бы. Птичкин стрелял?
– Нет, твой Григоренко.
– Рыжий!.. – изумился Угольников. – Как это ты его заставил? Да он у прицела всего раза три – четыре стоял.
Логунов и сам удивился, как это он понадеялся на Григоренко.
– Некому больше было стрелять… А Григоренко сумел. Чего сейчас об этом говорить…
* * *
Со стороны Лепешек, на высотку поднялся танк. Железная коробка и пушка торчит. Издалека не разберешь: наш или немецкий. Танк он танк и есть.
– Этого нам еще не хватало, – увидел танк Угольников. – Все, хватит мотать, завязывай, – велел он Мозжилкину. – Баулин, Булатов, вы что, не видите?! Разворачиваем орудие.
– Не надо, наши, – остановил солдат Логунов.
– Так ведь оттуда фрицы, – напомнил Угольников.
– Нет там больше фрицев. Наши идут. Они немецкие танки разбанзали. Сейчас с автоматчиками разберутся.
* * *
Автоматчики были возле края балки, когда кто-то из них заметил танки. И конечно же, решили что это свои, немецкие танки, которые пошли в обход оврага, через Лепешки, чтобы уничтожить орудия. Увидели и остановились… Поняли, что артиллеристам сейчас будет не до них. Артиллеристы обречены. Сейчас можно уже не ползком и даже не пригибаясь, идти к высотке, где стояли орудия и покончить с ними…
Они и шли. С одной стороны, к орудию приближались танки, с другой – цепи идущих в полный рост автоматчиков.
Когда ударили танковые орудия. Раз, другой, третий. Тогда поняли, что это за танки и повернули. Кто сумел добежать до оврага, тот спасся. Десятка два автоматчиков выбрались из балки и скрылись за холмом.
* * *
«Тридцатьчетверки» подошли к позиции артиллеристов. Люки открылись, из них вылезли танкисты. Все невысокие, молодые, в черных промасленных комбинезонах.
– Все! Отстояли Лепешки! – веснушки у лейтенанта Иванова светились, будто их специально начистили по такому случаю. – Видели, как мы их?! Комбриг у нас и стратег и тактик. Это он подсказал: пропустить и ударить с тыла. На машинах ни одной царапины. И твои ребята сильны! Ничего не с кажешь, снайперская стрельба! Головной танк с первого снаряда завалили. А автоматчиков, автоматчиков этих сколько положили... Был у них «Дранг нах остен», теперь «Драп нах вестен!» Только у них, чтобы драпать, почти никого не осталось.
– Вы тоже здорово поработали, – признал Логунов. – Красиво их в деревне накрыли. И сюда вовремя успели. Еще минут десяток, и нам бы крышка. Они уже вплотную подошли.
– На том стоим! В танковых частях всегда порядочек! У тебя как, все целы?
– Хорошего парня убило. Первый бой у него.
– Обидно, когда в первом бою, – лейтенант помрачнел. – Только пришел, и на тебе. Хотя, когда старичков теряешь, тоже обидно. Привыкаешь, как братья...
– Что дальше делать будем, лейтенант?
– Ждать будем. Они теперь думают, что у нас здесь не меньше танкового полка и артиллерийский дивизион. Когда оправдываться будут перед своим начальством, там такого наговорят... Если фрицам и взаправду Лепешки нужны, они сюда такую силищу могут стянуть, что, мамочка моя, даже страшно становится... – но по тому, как говорил об этом лейтенант, по его веселым глазам видел Логунов, что нисколько тому не страшно. – В танковой бригаде не приходится тужить. Будем держаться.
– Думаешь, нужны им Лепешки? Опять пойдут?
– Кто их знает, что им нужно, и что они там планируют. Нам приказ – держаться до темна. Не придут – еще лучше.
– И у нас – до темна… – Логунову тоже не хотелось, чтобы «опять пришли».
– У вас как с резервами, боги войны? Вам, может, боезапас подбросить? – предложил лейтенант. – У нас этого добра нынче навалом. Можем поделиться.
– Вообще-то, не помешает, только калибр у нас разный.
– Один калибр! – лейтенант хохотнул и похлопал ладонью по животу. – Один у нас калибр, могучий и безотказный! Могу подбросить десяток банок «второго фронта». Берите, пока не передумал!
– Берем, – кто же откажется... – Такой калибр нам вполне подходит.
– Наши лошадки сейчас по «гнездышкам» разбегутся, пусть кто-нибудь с нами махнет.
– Гогебошвили, езжай с танкистами, привези боезапас, – велел Логунов.
Танкисты, а с ними и Гогебошвили уехали, а Логунов вспомнил про пулеметчиков.
– Гольцев, сбегай за Долотовым, – велел он. – Пусть идет сюда. Потом заглянешь к Земскову, поможешь ему добраться... Баулин и Булатов, сходите к этим, которые там разлегшись, – он кивнул в сторону поля, усеянного убитыми автоматчиками. – Посмотрите насчет гранат. Надо собрать все, что есть. Нам не помешает. Остальным прибраться на позиции: убрать гильзы, пустые ящики, чтобы ничего под ногами не валялось.
* * *
Пока на позиции наводили порядок, Логунов пошел на наблюдательный пункт и снова, в который уже раз, стал осматривать местность, лежащую за оврагом: дорогу, и поле, и невысокие холмы, за которые дорога уходила.
Смотрел и думал, как может сложиться бой, если фашисты вернутся… Теперь они знают, что на высотке орудия. И про овраг знают. Значит, не пойдут по дороге, а двинутся, прямо по полю, на Лепешки. И будет их немало. Танковый бой пойдет в деревне, между домами, между сараюшками… Ничего толком не увидишь и своим не поможешь. Предположим, наши танкисты отойдут… – не хотелось думать, что нашим танкистам, возможно, и отойти не удастся. – И фрицы – сюда, на высотку. На выходе из Лепешек их и встречать. Значит надо переходить на запасные позиции. Хорошо, что успели вчера подготовить.
* * *
Гольцев шел медленно, тяжело ступал по иссеченной пулями и осколками, земле. Он нес Долотова. Голова шофера лежала на плече у Гольцева, а правая рука беспомощно свисала вниз.
«Теперь Долотов, – Логунов не мог поверить, что Долотова нет. Большой, всегда спокойный и неутомимый Долотов воевал третий год и лишь один раз был легко ранен. Логунов был уверен, что именно Долотов пройдет войну до конца. Неторопливо доделает на ней все, что нужно, вернется домой и займется другими, мирными делами... Когда взвод отдыхал, Долотова не слышно было и не видно. Да и в бою он вроде бы ничего особенного не делал. И все-таки, не раз, именно Долотов выручал взвод. Да и сегодня, если бы не его пулемет, еще неизвестно чем все закончилось бы. И вот теперь Долотов...»
Навстречу Гольцеву поспешили Угольников и Мозжилкин. Но он не остановился, и они пошли рядом: один – справа, другой – слева, как в почетном карауле. А Гольцев ступал осторожно, бережно нес товарища. И лицо у него, впервые прикоснувшегося к смерти, как-то сразу осунулось. Возле бруствера он осторожно опустил шофера на землю. И все увидели, что гимнастерка на груди Долотова иссечена пулями. По широкой груди, от плеча до плеча, прошла автоматная очередь.
– Он там целую гору их наворотил. Лежат вокруг... – всхлипнул Гольцев, и по щеке его поползла слеза. – У него руки к пулемету прикипели. Я еле пулемет забрал. Он мертвый стрелял... Пока у него патроны в диске не кончились, стрелял...
– Поплачь, Гольцев, не стесняйся, – положил ему руку на плечо Птичкин. – Это можно...
– Там пулемет остался и диски еще, – вспомнил Гольцев, – я пойду, принесу.
Поднялся и пошел к ячейке Долотова.
« А Земсков! – вспомнил Логунов. – Неужели и его?» Он всмотрелся в сторону, где находилась ячейка Земскова, но пулеметчика не увидел.
– Трибунский, – Логунову не хотелось верить, что Земскова тоже нет, – сходи к Земскову, помоги ему добраться сюда.
* * *
Земсков хотел встать. Но лишь наступил на ногу, кольнула такая боль, что в жар бросило. Да и не в ногу кольнуло, а прямо куда-то в сердце. Он вскрикнул и упал...
«Надо полежать, – решил Земсков, – полежу немного, и пройдет. Да и зачем туда идти?.. Может, надо здесь оставаться. Понадобится – позовут. Или пришлют кого-нибудь. Лучше бы, конечно, прислали, потому что нога здорово болит. А надо не просто идти, но и пулемет с собой нести, и диски. Сам не доберусь».
Хотелось пить. Земсков снял с пояса фляжку, встряхнул. Фляжка была заполнена больше чем наполовину. Он сделал несколько больших глотков. Пить все еще хотелось, но Земсков решил больше воду не расходовать: неизвестно, сколько придется ему быть в этой ячейке. И снова повесил фляжку на ремень.
Потом улегся на дно ячейки и стал думать о том, что Логунов молодчина. Вчера заставил всех копать до изнеможения. Хватило характера заставить. Григоренко наводчиком поставил, лентяя и болтуна Григоренко – наводчиком. А получилось – три танка подбил. Наклепали фрицам, здорово наклепали... До чего надоела боль в ноге. О чем бы ни подумал, все равно к ней возвращаешься. Силы хоть отбавляй, а с этой ногой – как маленький. И один все время...
– Вставай, старший сержант, – оторвал его от размышлений Трибунский, неожиданно возникший над окопом. – А то там Логунов все глаза проглядел. Боится, не случилось ли с тобой чего.
– Что со мной может случиться? – Земсков осторожно сел, старался не тревожить ногу. – Ничего со мной случиться не может. У меня здесь курорт. Лежи и тучки считай.
– Долотова убило.
– Как Долотова?! – Земсков попытался подняться и сморщился от боли.
– В самом конце боя. Автоматной очередью грудь прошило...
– Пошли, – Земсков подхватил палку, с трудом выбрался из ячейки и, морщась от боли, заковылял к орудиям.
Трибунский захватил пулемет, диски и последовал за ним.
* * *
Гогебошвили оставил машину в укрытии и явился на позиции взвода с сидором, набитым консервами.
– Подходи, разбирай, генацвале! Танкисты подарок прислали. Второй фронт! Хочешь – смотри, хочешь – кушай!
Логунов обернулся, но ничего не сказал. Остальные как будто не слышали. По хмурым лицам Гогебошвили понял: что-то произошло. Настороженно подошел поближе и увидел Долотова. Остановился возле убитого и снял пилотку. Так он стоял, может быть, с полминуты. Потом шмякнул пилотку о землю.
– Собаки! – глаза у Гогебошвили стали круглыми, ноздри тонкого носа затрепетали. – Такого человека убили! Сержант, скажи, почему мне воевать не даешь?! Друзей убивают, а меня воевать не пускаешь! Не хочу машину водить! Понимаешь?! Другие стреляют, мне стрелять не даешь. Я их сам стрелять должен! Понимаешь! Дай мне пулемет! Я их как бешеных собак стрелять буду. Даешь пулемет? Да! Даешь?!
– Ладно, – сказал Логунов. – Будешь воевать. Убивай их, как бешеных собак...
В такие минуты человеку отказать нельзя. Но и давать шоферу пулемет Логунов не хотел. В первую очередь, орудия должны стрелять. А расчеты поредели. Гогебошвили был у Логунова единственным резервом.
– Дашь пулемет! Да?!
– Нет, не дам. Пойдешь к орудию. Танки на нас пойдут. Понимаешь?! Пушки должны стрелять. Быстро стрелять, понимаешь?! А снаряды подавать некому. Пойдешь к орудию.
Подошли Баулин и Булатов. Они положили у ног сержанта две охапки немецких гранат с длинными деревянными ручками. Не успели немцы пустить их в ход. Не подпустили их Долотов и Земсков на бросок гранаты.
* * *
Их оставалось одиннадцать.
«Тут тебе и противотанковая артиллерия, и пехота, и саперы, и все, что хочешь. Воюй, взводный, не тушуйся! Тебя еще и танки поддерживают, аж три грозные машины. Приходилось и хуже, когда ни танков рядом, ни срока, до которого надо держаться... А нам всего-то до темна здесь и простоять».
Логунов смотрел, как расчеты ели свиную тушенку с сухарями, которыми щедро снабдил взвод Литвиненко, и думал о том, что теперь вместо Долотова надо поставить к пулемету Трибунского. Не хотелось забирать его из расчета, но ничего не поделаешь. После Долотова Трибунский – лучший пулеметчик во взводе. Второй пулемет, как и раньше, возьмет Земсков. А Гогебошвили пойдет к первому орудию.
Солдаты и перекусили, и установили орудия на запасных позициях, и пулеметные гнезда подготовили, а немцы все не шли. Не идут, и не надо. Без них даже лучше. Если вообще не придут – совсем хорошо будет. Солдаты отдыхали. Кто курил, кто дремал. Вчера основательно устали, а короткая ночь пролетела быстро. И бой вымотал. В бою иногда за час так вымотаешься, будто весь день вкалывал. Почему бы и не вздремнуть, если выдалось для этого время...
* * *
Уже много дней в штабе фронта готовились к прорыву немецкой обороны. И вот это время наступило. Стягивались в один могучий кулак танковые корпуса. Занимали позиции тяжелые гаубичные полки и дивизионы «катюш». Изготавливались стрелковые дивизии. А на участках, откуда под покровом ночи сняли стоявшие там войска и где ожидался активный поиск немцев, выставили заслоны, задача которых продержаться только один день. Заслоны эти были двойными и даже, подчас, тройными... Дальше в тыл, километрах в тридцати от Лепешек, стояла еще одна хорошо укрытая засада. А еще дальше, недалеко от Шуляк, в которых еще вчера отдыхали артиллеристы, перекрывала дорогу третья.
Но и сам замысел, и время его исполнения хранились в тайне. Каждое подразделение знало только свою узкую задачу, и не то что солдаты, даже и командир полка майор Дементьев не знал стратегического замысла командования и значения в этой операции взвода, которому он отдал приказ оседлать дорогу.
В штабе армии, конечно, не рассчитывали, что первым в заслоне встанет взвод под командованием сержанта Логунова и что танкистов возглавит веснушчатый лейтенант Иванов... Молоденький лейтенант, пацан еще. И не возлагали именно на них особые надежды. Просто, отдали приказ, и были уверены, что те, кому поручили, – выполнят его. Вне зависимости от того, во что это обойдется.
Продолжение следует...
Нравится роман? Поблагодарите Михаила Исхизова переводом с пометкой "Для Михаила Исхизова".