Кант совершил настоящий переворот в философии 18–19хх веков. Три его «Критики» породили моду на масштабные философские системы, где из единого принципа с железной необходимостью выводятся все явления мироздания, от исторического процесса до личности и ее свободы. Набор этих грандиозных мыслительных построений и составляет корпус «классической немецкой философии».
Хотели того творцы классической немецкой философии или нет, но интеллектуальная обстановка эпохи обязывала их вступать в полемику с Кантом. Не был исключением и Иоганн Готлиб Фихте (1762–1814). Более того, Фихте считал себя прямым продолжателем дела критической философии:
Даже беглое только знакомство с философской литературой, появившейся после трех «Критик» Канта, весьма скоро убедило автора «Наукословия» (т.е. самого Фихте) в том, что этому великому человеку совершенно не удалось его намерение в корне преобразовать взгляды эпохи на философию и вместе с тем на всякую науку вообще. Дело в том, что ни один из его многочисленных последователей не заметил, о чем собственно идет речь. Автор думает, что последнее ему известно. Он решил посвятить свою жизнь самостоятельному, независимому от Канта изложению этого великого открытия и не намерен отказываться от своего решения.
В ПОИСКАХ ПЕРВООСНОВЫ
Хотя философия Фихте и является своеобразным развитием учения Канта, начать ее рассмотрение следует с критики последнего. Для объяснения фрагментарности, принципиальной неполноты человеческого мышления (вспомним «плен пространства и времени») Кант вводит понятие «вещи в себе». Вещь в себе есть объект во всей полноте своего бытия. Если опытное явление объекта есть верхушка айсберга, осененная тканью пространства-времени, то вещь в себе — айсберг целиком. Здесь у Фихте возникает вопрос: как же мы можем быть уверены в существовании «целикового айсберга», если он принципиально недоступен нашему познанию?
Прибегая к учению Канта, мы могли бы ответить следующим образом. То, что в опыте нам дан некоторый набор объектов — бесспорно, иначе отпадала бы необходимость опыта, а человеческое сознание блуждало бы в лабиринте бессодержательных категорий цельности, причины-следствия, возможности и т.п. Но ведь эти самые категории в человеческом сознании всегда наполнены некоторым содержанием. Например, цельность множества яблок проявляется в яблоне, причина смены дня и ночи есть движение Земли вокруг своей оси и т.п. Следовательно, по Канту, объекты существуют вне нас, но мы вынуждены воспринимать их определенным образом, посредством категорий.
Этот аргумент не убеждает Фихте, и, будем честны, не совсем убеждает нас. Но не будем бежать впереди паровоза. Фихте задается следующим вопросом: что же это за категории такие, откуда они берутся, на чем основываются? Кант употребляет термин «трансцендентальное единство апперцепции». Надо полагать, что Фихте несколько отпугнула тяжеловесность этого словосочетания. Он находит куда более изящное и лаконичное основание наших познавательных способностей — «Я».
Кант трактует человеческое сознание в целом как нечто пассивное. Внешний объект, «вещь в себе» воздействует на нас, на нашу чувственность, а сознание уже укладывает результат этого воздействия по всем категориальным полочкам. Человек не влияет на мир, он лишь принимает и систематизирует его.
Фихте не мог согласиться с таким положением дел. Его биографы единогласно отмечают, что он был человеком чрезвычайно активным, даже боевым. Так описывал Фихте его постоянный слушатель, Иоганн Георг Рист:
Фихте воистину был могучим человеком; часто я в шутку называл его Бонапартом философии, и много сходства можно было найти у них обоих. Не спокойно наподобие мудреца, а как бы сердито и воинственно стоял этот небольшой, широкоплечий человек на своей кафедре, и его каштановые волосы аккуратно обрамляли морщинистое лицо…
Столь яркие, кипучие свойства личности Фихте не могли не сказаться на его философии. Кантовский принцип пассивности личности казался ему почти святотатством. Вся философия Фихте выстроена в оппозиции к этому принципу; вся суть, весь ее пафос заключен в субъекте и в свободе его деятельности.
Но вернемся к первооснове человеческого сознания. Что делает это сознание возможным? Нечто совершенно очевидное и ясное (вспомним Декарта); нечто, что способно обосновать само себя. И это нечто кроется где-то в отношении субъекта и объекта, внешнего и внутреннего.
Воспроизведем своеобразный эксперимент, который Фихте любил проводить среди своих слушателей. Фихте предлагал слушателям помыслить стену. Они, в свою очередь, с удовольствием это выполняли. Затем, скрывая хитрую улыбку, Фихте просил слушателей помыслить себе того, кто помыслил стену. Аудитория впадала в ступор.
Таким образом Фихте наталкивал слушателей на идею, что мысль об объекте невозможна без субъекта, который мыслит себе этот объект. Иными словами, стена существует для нас только при условии нашего мышления об этой стене. Субъект и объект оказываются неразрывно связанными в человеческом сознании.
Как только человек осознает эту связь, он приходит к мысли о необходимом существовании своего сознания. Сознание оказывается тем самым декартовским очевидным и ясным фактом. И в этом моменте мышления рождается самосознание:
Возможность всякого сознания обусловлена возможностью Я или чистого самосознания… всякое сознание определено самосознанием, т.е. все, что происходит в сознании, обосновано, дано, создано условиями самосознания; и вне самосознания для него нет никакого другого основания.
Когда мы осознаем факт своего мышления, когда понимаем, что есть не просто мысль, но я, думающий эту мысль, наше сознание выступает объектом для самого себя. Мы мыслим о самом сознании. Это приводит к прояснению самосознания, или «Я». Так Фихте находит тот самый беспредпосылочный принцип человеческого бытия, который не нуждается во внешних подпорках, во внешнем обосновании. Вездесущее «Я», идущее рука об руку с любой нашей мыслью, абсолютно самодостаточно. Фихте выражает эту идею в простом постулате:
Помысли себя, построй понятие о самом себе.
Или еще короче:
Я есмь Я.
Это — главный шаг к ясной работе разума.
Я, НЕ Я, СНОВА Я
Но ограничившись одним лишь принципом «Я есмь Я» Фихте неизбежно бы попал в ловушку солипсизма. Существование внешнего мира очевидно, но вот беда — мы не способны отделаться от «Я», всякая наша мысль проходит под эгидой «Я», пускай мы и не всегда даем себе в этом отчет.
Но что же, в таком случае, есть «Я»? Неужели весь мир можно объять этим понятием? Как тогда возможна конкретная, особенная личность, как возможна ее активность? В конце концов, и к самосознанию мы смогли прийти именно через внешний, противоположный нашему сознанию объект — через условную стену. Если бы этой стены не существовало, у нас не было бы возможности проявить активность мысли, и, следовательно, сознание не обнаружило бы самое себя. Факту «Я», факту самосознания требуется нечто внешнее. Но, в то же время, мы не должны разрывать автономности «Я». Как же поступить?
По Фихте все, что существует вне нашего эмпирического «Я» (нашей личности), все мнимо внешнее следует отнести к «не-Я». Тот самый процесс представления слушателями стены оказывается всего-навсего взаимоотношением «Я» и «не-Я».
Здесь стоит сделать важную оговорку о понятии эмпирического «Я». Оно не равнозначно самосознающему, первичному «Я», о котором шла речь выше. Эмпирическое «Я» есть наша личность. А можно ли говорить о личности как о чем-то постоянном, до конца сформированном, независимом? Нет. Личность всегда находится во взаимодействии с внешним миром, обогащаясь и развиваясь посредством него. Искусство, наука, общество — все это «не-Я». Но во все воспринятое нами внешнее мы привносим свои смыслы, трансформируем его согласно своей сущности. «Не-Я» причащается к «Я», становится его органической частью. В этом и заключается диалектический процесс взаимодействия эмпирического «Я» и внешнего «не-Я».
НЕ ОБЛАДАТЬ, НО БЫТЬ ФИЛОСОФИЕЙ
Итак, Фихте делит абсолютное, первичное «Я» на эмпирическое «Я» и внешнее «не-Я». Но вот загвоздка — полнота первичного «Я» не равняется сумме этих двух слагаемых.
Хоть первичное «Я» и служит основой нашего бытия и дано нам априори, но дабы это осознать человеку необходимо пройти через динамическое становление своей личности. Первичное «Я» как бы кроется под слоями бессознательного, и в процессе активной жизнедеятельности, в процессе воплощения своей сущности человек заново открывает себя. Происходит второе, истинное, полное рождение человека. Отсекается все внешнее, несущественное. Человек приходит к самосознанию, к своему чистому «Я». И здесь главное — никогда не терять себя из виду, ибо лишь «Я» есть первая и последняя истина:
Поскольку очевидно, что человек имеет разум, постольку он является своей собственной целью, т.е. он существует не потому, что должно существовать нечто другое, а просто потому, что он должен существовать: его открытое бытие есть последняя цель его бытия.