Клод ШАМУССЕ, ветеран французского движения Сопротивления, 1985 г.
...В августе 1939 года мне исполнилось восемнадцать лет. Перед самой войной. Сейчас моему старшему внуку уже девятнадцать. Теперь я понимаю, каким я был тогда мальчишкой. Но в августе тридцать девятого я казался себе ужасно взрослым и чертовски красивым. Я только что закончил военное училище, получил звание младшего офицера и направлялся к месту службы в кавалерийский полк на линию Мажино. Дома, в Гренобле, у меня осталась невеста, моя Александрин. В первый же мой отпуск мы собирались пожениться. Мы поженились. Но уже совсем при других обстоятельствах. В нашу жизнь вошла война.
Фашистская Германия напала на Польшу. Англия и Франция, связанные союзническими обязательствами, объявили войну Германии. Я был молод и глуп: радовался, что началась война, рвался в бой с «бошами». В мечтах я видел себя первым ворвавшимся со знаменем в руках на гитлеровские укрепления линии Зигфрида. Какие детские мысли! Ничего этого не было.
Фашисты громили Польшу, а французская армия ждала, когда придет ее очередь. Мы не сделали ни единого выстрела. Один журналист назвал свою статью «Странная война». Определение оказалось точным, и с тех пор ее так и называют. Шла «странная» война. Фашизм расползался по Европе, а мы бездействовали, чего-то ждали.
На войне быстро взрослеют, даже если война странная. Я мучительно пытался понять, что происходит. Вместо того чтобы сражаться с нацистами, французское правительство начало войну против коммунистов. Было объявлено о запрете коммунистической партии. «Юманите», все другие коммунистические издания подвергались преследованиям. Коммунистов тысячами бросали в тюрьму. Политики и капиталисты боялись не нацистов. Самым страшным врагом для них был коммунизм и Советский Союз. Они надеялись, что Германия начнет войну против СССР, так и не начав наступления в Западной Европе. Так они отдали Гитлеру Австрию, Чехословакию, Польшу, считая, что все это подтолкнет его к войне против России. Буржуазные газеты открыто призывали к союзу с нацистами. В самом правительстве усиливалось влияние Лаваля, Петена, тех, кто через несколько месяцев предал свою страну и стал помогать фашистам устанавливать во Франции «новый порядок».
Это была «странная» война. В апреле 1940 года Гитлер приступил к оккупации Норвегии и Дании, а правые политики все громче призывали к войне против Советской России. Уходило время. Франция приближалась к катастрофе.
Мне кажется, я даже могу назвать день, когда я стал взрослым. Это было 10 мая 1940 года. «Странная» война превратилась в обыкновенную, где убивают. Франция была разгромлена в считанные недели.
Я никогда не забуду те дни. Беспорядочное отступление, бежали все. Пехота, конная артиллерия, иностранный легион. Пушки, грузовики, фургоны, раненые лошади, перевернутые ящики — все смешалось в огромной сутолоке. А сверху нас бомбили и расстреливали из пулеметов самолеты с фашистскими крестами. Вместе с нами шли куда-то беженцы. Всюду ручные тележки, детские коляски. Везде слышен один и тот же крик: «Нас предали!»
Наша часть попала в окружение. Выходили небольшими группами. Мы пробились к своим, но исход войны был уже предрешен. Правительство бежало. Гитлеровцы вошли в Париж. Лаваль и маршал Петен подписали перемирие с нацистами. Две трети территории Франции было оккупировано фашистами, а на юге новое правительство, состоявшее из коллаборационистов (тех, кто рад был сотрудничать с фашистами), обосновалось в курортном городке Виши. Правые газеты торжествовали и писали о сотрудничестве. Такого позора моя страна еще никогда не переживала.
Франция превратилась в придаток фашистской военной машины. Предав родину, капиталисты не прогадали. Никогда еще крупные промышленные картели не знали такого расцвета. Французские предприниматели радовались сотрудничеству с германскими промышленниками. Луи Рено, владелец заводов по производству автомобилей, танков и другой техники, уехавший в 1939 году в Америку, после позорной капитуляции спешно возвратился во Францию и стал сотрудничать с нацистами. Наша промышленность стала работать на германскую армию. Гитлер готовился к войне против СССР. Позже, в сорок третьем году, в партизанском отряде мы слушали по радио Москву. Передачи на французском языке вел писатель Жан-Ришар Блок. Сердце сжималось от боли, когда он рассказывал о выставке гитлеровской военной техники, захваченной Советской Армией. На броне танков стояло: «Сен-Шамон», «Крезо». Нацистские солдаты пользовались грузовиками «Пежо». У меня даже сейчас сжимаются кулаки. Говорят, что время все лечит. Нет, это неправда. Предательство нельзя забыть.
Я вернулся в Гренобль. Настроение у всех было подавленное. Южная, неоккупированная часть Франции считалась «свободной» территорией. Нацистские прихвостни, вишисты, из кожи вон лезли, чтобы угодить своим хозяевам. Хватали коммунистов и всех, кто выражал недовольство. Начались преследования евреев. Французская полиция без промедления поставила себя в полное распоряжение оккупантов. Петей ввел гильотину.
Многим борьба казалась бессмысленной. Слишком неравны были силы. Я был в отчаянии. Я не мог сидеть сложа руки. Но что мы могли сделать, одиночки? Англичане отсиживались за Ла-Маншем, надежда на них была слабая, американцы выжидали.
Зима 1940/41 года была у нас очень холодная. Мой отец, кадровый военный, был в лагере для военнопленных в Германии. Старший брат погиб под Седаном, где гитлеровцы прорвали нашу оборону, пуля попала ему в висок. Я ухаживал за больной матерью. Проходили дни, недели. Казалось, что «новый порядок» установился надолго.
22 июня 1941 года пришло известие о нападении фашистской Германии на вашу страну.
Гитлеровцы наступали. Но вступление в борьбу Советского Союза рождало надежды на победу. В те дни взоры всех народов Европы, униженных и растоптанных нацистским сапогом, были обращены на Восток. Теперь от вашей страны зависело будущее. После капитуляции Франции Англия продолжала борьбу с гитлеровской Германией, она вела войну в воздухе, на земле Африки, на морях. Но как этого было мало! Для разгрома огромной гитлеровской армии, опиравшейся на промышленность не только собственной страны, но и мобилизовавшей ресурсы всех своих сателлитов, требовалось великое государство и мощная армия. Именно Советский Союз был таким государством и имел такую армию. И не было француза, достойного этого имени, который из глубины своего сердца не произносил бы:
Лишь бы русские выстояли!
Теперь мы просто не могли сидеть сложа руки. Не имели права. На полях России гибли молодые русские ребята, наши сверстники. Они сражались с нашим общим врагом, фашизмом. Они сражались и за нас. Мы должны были что-то делать, чтобы помочь им.
С моими друзьями мы решили создать боевую группу. Мы солдаты. Мы будем сражаться на одном фронте с советскими солдатами. Пусть и за тысячи километров от них. У нас ничего не было: ни оружия, ни боеприпасов, ни опыта ведения партизанских действий. Было только страстное желание сражаться с врагом.
Мы жадно слушали передачи Московского радио. Советское правительство призывало свой народ при вынужденном отходе частей Красной Армии угонять весь подвижной железнодорожный состав, не оставлять врагу ни одного паровоза, ни одного вагона, ни килограмма хлеба, ни литра горючего. Колхозники угоняли на восток скот. Все ценное имущество, которое не могло быть вывезено, уничтожалось. В занятых врагом районах создавались партизанские отряды, борьба с врагом шла всюду и везде: взрывались мосты, дороги, горели склады. Гитлеровцы не знали покоя ни днем ни ночью, для них не было безопасного тыла. Мы слушали затаив дыхание. Как все это было непохоже на политику французского правительства, пошедшего на сговор с фашистами. Если капиталисты и правительство капитулировали перед гитлеровцами, войну им объявим мы, простые французы. Войну беспощадную. Враг не должен чувствовать себя спокойно на нашей земле.
Мы создали боевую подпольную группу. Доставали оружие. Готовились к боевым действиям. Но началось все с неудачи. Нашелся предатель. Пошли аресты. Мы не сделали еще ни одного выстрела, а уже лишились наших товарищей. Французская полиция старалась угодить гестапо. Мне пришлось скрываться. Наша группа решила уйти в горы.
Я говорил про обстоятельства, при которых мы с Александрин поженились. Не так мы представляли себе нашу свадьбу. В церкви никого не было. Священник, добрый старик, согласился обвенчать нас тайно. Позже, в сорок четвертом, кто-то донес гестапо, что он спасал коммунистов и евреев. Мы предложили ему бежать, но он отказался. Он не верил, что гитлеровцы могут с ним, священником, что-то сделать. Он погиб в Дахау. А тогда, в церкви, я помню, он был простужен и все время кашлял. Когда мы вышли на улицу, небо было звездное. Мы были счастливы. К тому же незадолго до этого стало известно о контрнаступлении Красной Армии под Москвой. Это известие окрылило нас всех.
Сейчас я иногда смотрю на ночное небо. Те же звезды висят на том же месте, так же называются. Нет-нет, тогда были совсем другие звезды. Наши, Александрин и мои. Мы были молоды, хотели жить и любить. И знали, что, может быть, уже завтра придется умереть. Через несколько дней я ушел в горы.
В сорок втором году нацисты оккупировали южную, вишистскую, Францию. Мы столкнулись с врагом лицом к лицу: устраивали диверсии на железных дорогах, засады на шоссе, взрывали линии электропередачи. Мы действовали группами по десять-пятнадцать человек. Нашими партизанскими базами были лагеря и деревушки в горах. В Веркор, наш горный район, вели только три дороги, и гитлеровцы побаивались к нам соваться, мы же постоянно совершали боевые рейды.
Не все получалось. Сказывался и недостаток оружия, и отсутствие у большинства из нас военного опыта. Первая же наша самостоятельная боевая операция закончилась трагически. На горной дороге мы устроили засаду. Наши связные получили сведения, что должна пройти колонна автомашин. Мы все рассчитали. Заряд взрывчатки должен был взорваться под передней машиной. На узкой дороге грузовикам будет трудно развернуться, и гитлеровцы окажутся у нас в ловушке. В последний момент, когда уже все было готово, что-то не заладилось с самодельным взрывателем. Ален, наш минер, стал исправлять. Он спешил. Он крикнул, чтобы мы все отошли. Фашистские машины должны были вот-вот подойти. Ален торопился и допустил неосторожность. Раздался взрыв...
Мы поклялись мстить за каждого нашего погибшего товарища.
Мы наладили связи с железнодорожниками. Они сообщали нам обо всех перевозках. Мы решили взорвать эшелон с солдатами, которых гитлеровское командование спешно перебрасывало на Восточный фронт. Наши ребята сняли часовых на мосту и установили мины. Я и еще несколько товарищей должны были страховать машиниста. Он спрыгнул с паровоза недалеко от моста. Все это было ночью. При падении он повредил ногу. Мы подбежали к нему и понесли. Нужно было быстрей уходить. На этот раз операция прошла четко. Сотни гитлеровских солдат погибли или оказались в госпитале. Наши боевые действия удерживали германские войска во Франции, и это было нашей посильной помощью советскому народу, который вел тяжелый бой в наших общих интересах.
В то время мы жили одним, когда же наконец будет открыт союзниками второй фронт. Проходили дни, недели, месяцы. Правительства Англии и США не торопились. Они выжидали, хотели обескровить Красную Армию, они уже тогда понимали: когда война кончится, им ни к чему сильный Советский Союз. Мы, молодые патриоты Франции, ждать не могли: мы сами открыли фронт борьбы с фашизмом, фронт Сопротивления.
Не могу забыть того машиниста. Он плакал. Не потому, что ему было больно. «Какая это была машина!» — все время повторял он. Ему было жаль свой паровоз. Нацистов мы не жалели, нет. В одном кафе собирались гитлеровские офицеры, и нашей группе поручили забросать это помещение гранатами. Операцию мы провели накануне 23 февраля, праздника Красной Армии. Это был наш братский привет советским солдатам, нашим товарищам по оружию. Я швырял в окна гранаты, гремели взрывы, звенело стекло, из кафе доносились страшные крики. Моя рука не дрогнула. Для меня это были не люди.
С Александрин я виделся тогда всего несколько раз. Тайком, урывками. Каждый раз она плакала. Все боялась, что меня убьют. Не убьют, успокаивал я ее. А мои товарищи гибли один за другим. Моего мальчика, моего сына Ги, я увидел впервые после освобождения, когда ему исполнился уже год.
В 1943 году гитлеровцы начали угонять молодежь на работы в Германию. Предатель Петен призывал французов к сотрудничеству с нацистами, а молодые люди всячески старались избежать угона в Германию, уходили в партизаны. Наши ряды ширились с каждым днем.
Мы вслушивались в сводки радио. Приемник был старый, плохой, и сквозь треск и шум долетал до нас голос из далекой Москвы. Сталинград! Как радовались мы победам Советской Армии, как воодушевляли они нас в те трудные годы!
Мы знали, что во французском Сопротивлении участвуют и советские люди. Легендой стала рота «Сталинград», из отрядов «франтиреров и партизан» (боевые части Сопротивления, созданные по инициативе Французской компартии), состоявшая в основном из советских солдат, бежавших из фашистского плена. В конце 1943 года эта рота прошла за один месяц с боями более трехсот километров и пробилась в департамент Верхняя Сона. Добывая оружие и боеприпасы в бою, эти ребята наносили удары по фашистским постам, пускали под откос поезда с войсками и различными грузами. И здесь, в партизанской войне во Франции, советские люди показывали пример героической борьбы с врагами.
Уже после войны я прочитал книгу, в которой были собраны последние письма коммунистов, приговоренных к смертной казни. Люсьен Тессель, молодой рабочий из Девиля, писал перед смертью, я помню эти слова наизусть:
Пусть на моей могиле будут красные цветы, такие же красные, как моя кровь, которую я пролью за всех, за французскую землю и за русские степи. Пусть иногда вспоминают обо мне, и пусть продолжается жизнь.
Под этими словами мог поставить свою подпись каждый из нас.
Многие мои товарищи не увидели освобождения. Они погибли. В нашем отряде погиб каждый третий. Я помню одного молодого лицеиста. Его звали Клод. Он участвовал в освободительном движении в Анжере, потом приехал в Гренобль. Когда его вызвали для отправки в Германию, он ушел к партизанам. Его родители скрывались в Гренобле. Он пролил свою кровь на заснеженном плато Маллеваль. А 23 февраля 1944 года посреди улицы в Гренобле гестаповцы застрелили его отца.
Помню, как схватили нашу девушку-связную. В гестапо ее пытали. Ей отрубили пальцы на обеих руках. Она никого не выдала.
Все дальше в прошлое уходит война. Прошло сорок лет. Уже потихоньку уходим мы, те, кто выжил. Умер мой друг Альбер Пети. Тогда, в сорок четвертом, во время боев в Веркоре, ему оторвало ногу, и я вынес его на себе.
Мы победили. И мы знаем, кому мы обязаны нашей победой. Приехать в Москву мы собирались еще с Альбером. Теперь я приехал и за себя, и за него.
Наш венок советским солдатам — это наша память, наш долг тем, кто отдал свою жизнь и за нашу свободу.