На качелях я не качался двести лет. А я люблю качаться на качелях. Когда-то целыми днями только и делал, что качался на качелях.
Урал. Кунгур, улица усыпана белыми тополиными пушинками, особенно много их в полузасыпанных, оплывших после дождя канавах. Глинистая грязь, обрамленная белым пухом.
Тополя — огромные, их тогда никто не спиливал, шумят над головой от ветра. А я качаюсь. Почти "солнышко" делаю. Вшшшух. Вшшшух.
Воздух гудит.
Сейчас такие качели не делают. А тогда были — огромные железные столбы, выкрашенные желтой краской, и две платформы (не сиденья, а именно платформы), одна маленькая, на одного (качались обычно все равно по двое, лицом к друг другу), другая большая — на двоих (качались по двое, иногда третий вставал, лицом к одному из первых). Качаться надо было, стоя на ногах. И лучше все же одному — это особый кайф. Полет! Свобода!
На маленькой было неплохо, но лучше всего, круче всего — на большой. Воздух аж разрывался от ее движения.
И так часами.
Вверх, вниз, вверх, вниз. Потом раскачаешься и прыгнешь — р-раз.
В животе замирает, словно летишь с парашютом. Только без парашюта.
Я как-то огреб качелей так, что мало не показалось. Прыгнул, но поскользнулся на грязи. И меня настигла кара.
Я не помню точно, что тогда случилось. Но этот удар — он должен быть пушечным просто, Майк Тайсоновский. И я остался жив. Даже не помню сам момент удара.
Помню, как небо оказалось перед глазами. Черные ветви на белом.
Я лежу и смотрю на него. И тишина.
Еще истории о советском детстве: