20 мая 1742 года штурман Семен Челюскин на собачьих упряжках достиг северной оконечности Евразии (теперь – мыс Челюскина). Хороший повод вспомнить о том, как русские шли на Север и Восток.
В конце царствования Ивана Грозного вся Сибирь — это была, по сути, только Мангазея: торжок, основанный поморами на реке Таз, впадающей в Обскую губу за полярным кругом, и превращенный в городок со стрелецким гарнизоном при царе Федоре Иоанновиче. И хотя городок обступала огромная страна, до отказа насыщавшая этот торг пушниной, Мангазея была лишь точкой на периферии гигантского белого пятна, на кромке неизвестного пространства.
Текст: Василий Голованов, фото предоставлено М. Золотаревым
Поход Ермака остался едва замеченным в Москве: Грозный умер в 1584 году, да и Ермак вскоре был убит. Близилась Великая Смута, которая чуть не на пятнадцать лет развалила и парализовала страну. А когда после этого морока страна очнулась, Сибирь вдруг сделалась близкой, манящей и как будто бы даже знакомой...
ПЕРВОПРОХОДЦЫ
Решением нового царя, Михаила Федоровича Романова, в 1619 году морской ход в Мангазею был запрещен, дабы не пропускать иностранцев плавать вдоль российского побережья, а тем более помышлять о его захвате. Голландцы действительно перестали думать о том, чтобы объявить, например, полуостров Ямал "Новой Голландией", а англичане — о том, чтобы попасть "северо-восточным" морским проходом в Китай. Пролив Карские Ворота, обычно забитый тяжелым морским льдом и лишь дважды приоткрывшийся, для капитанов Пита и Джекмена и одной экспедиции Баренца, для европейцев XVI и XVII веков оказался неприступным. Лишь русские промысловые люди на своих кочах ведали навыки полярного судоходства. В политике Англии и Голландии возникли другие приоритеты, связанные с владениями в Америке и в Индии, откуда, опять же, рукой подать было до Китая. Тогда, в XVII веке, даже судьба Северной Америки еще не была решена: роль англичан как колонистов оспаривали французы, голландцы предпочли продать свои владения в этом краю, а вот Россия, хоть и с опозданием разведав в начале XVIII века Аляску, довольно быстро продвинулась по Тихоокеанскому побережью Америки до Калифорнии.
Впрочем, нам до XVIII века еще ох как далеко, тем более что век XVII почти невероятен по плотности. По плотности исторического времени прежде всего: за двадцать лет казаки и промысловые люди прошли евразийский континент насквозь и вышли к Охотскому морю. Сибирь превратилась в место знакомое и желанное. Запрещение морского хода в Мангазею имело и вторую причину: интерес тобольского воеводы, для которого переключение главного "хода" в Сибирь на Тобольско-Верхотурскую дорогу, собственно, и означало начало здесь настоящей жизни. Явились солидные московские купцы по соболю: Свешников, Елезов, Унбин, Босов, Гусельников. В XVII веке продажа соболей приносила огромные доходы заново родившемуся после Смуты государству Российскому. И все эти сто лет XVII века продолжалось непрерывное, неостановимое и неотвратимое движение человеческих соков с запада на восток: шли воеводы и стрельцы, шли крестьяне, не желающие крепостного права, шли старообрядцы, шли купцы, вся Русь шла — кто пешим ходом, кто по рекам-волокам, кто и по морю. Постепенно сложился сухопутный "широтный" путь от Тобольска на восток. Позднее здесь пролягут бесконечные сибирские тракты — к Красноярску, основанному отрядом московского дворянина Андрея Дубенского уже в 1628 году, и Якутску, заложенному на четыре года позже.
Другой, экстремальный путь, пробиваемый промысловиками, был по морю: но людей, способных выдержать плавание по Ледовитому океану, было единицы. В движении вдоль берега на восток, за морским зверем, перед людьми встал Таймыр: весьма суровое испытание для человеческого духа. Таймыр — гигантский полуостров, увенчанный крайней северной точкой Евразии — нынешним мысом Челюскин. Чтобы обойти его, нужно было из студеного Карского моря подняться на шесть географических градусов на север, к невероятно суровому морю Лаптевых. Первые попытки побороть Таймыр были предприняты людьми, имена которых не сохранились. От некоторых остались археологические находки: вероятно, флотилия потерпела крушение и ее экипажи, пытаясь спастись от голода в полярной пустыне, оставили здесь след — гребни, ножи, топоры, котлы, наконечники для стрел, рукавицы, нательные кресты, шахматные фигурки, казну... И все равно, приходили новые, упорно продвигаясь все дальше на север. Как далеко будет задираться на полночь береговая линия, никто из первопроходцев не знал, северные берега Таймыра немногим отличаются от северных берегов Гренландии; жизнь человека здесь, на тысячу с лишним километров за полярным кругом, почти невозможна. И все же охотники "попытать счастья" находились.
Мы не знаем причины, которая влекла их вперед; морского зверя в достатке было и на Груманте (Шпицбергене), и на Новой Земле — тоже опасной и суровой, но уже освоенной. Любые психологические реконструкции "с нашей точки зрения" будут удручающе фальшивы. Единственное, что мы можем сказать с уверенностью, — это то, что человек гораздо более иррациональное существо, чем принято думать, и главной мотивацией, которая влекла казаков сквозь таежные дебри, а поморов — по морям и рекам, была неизвестность. Тайна. Разумеется, промысловая удача и нажива, некий полумифический остров, богатый "заморным" (моржовым) зубом, или ясак, которым казаки облагали сибирские народцы в пользу московского царя, себя при этом не забывая, — это всем понятная рационалистическая мотивация. Но она не объясняет тех сверхчеловеческих усилий, которые при этом затрачивались. Ермак и воеводы, которые пришли за ним, добив Кучума, разрушили Сибирское ханство, "запирающее" проход вглубь Сибири, и откупорили ход в неизвестность. По сути, Сибирь стала колоссальной головоломкой как для Московской Руси, так и для Российской империи; некоторые важные подходы в ее решении наметил Советский Союз, но головоломка так и осталась не до конца решенной. Впрочем, для каждого времени — свои задачи.
Таймыр в результате был обойден "снизу" по рекам, составляющим притоки Енисея и Хатанги. Эта задача была решена в 1643 году стрелецким десятником Василием Сычовым. Вообще, великие сибирские реки Обь, Енисей, Лена, Колыма были своего рода естественными дорогами, по которым прокладывали свой путь первопроходцы. Их притоки иногда сходятся очень близко, и "перетащиться" из бассейна одной реки в бассейн другой для людей XVII века не составляло непосильного труда. К среднему течению Лены мангазейские промышленники вышли и основали здесь свои промыслы уже в 1624-м. Якутский острог был основан на Лене в 1632 году. А первый морской поход был осуществлен в 1633-м: казацкий пятидесятник Илья Перфильев из устья Лены ушел на восток и достиг реки Яны, а его казак Иван Ребров добрался до таймырских рек Оленёк и Анабар и через год вернулся в Якутск с собранной у ненцев и нганасан ясачной казной. Как ни странно, местное население не слишком тому противилось: ясак — он и есть ясак, кому-то его да придется платить... Зато с русскими пришла торговля, предлагающая "хлебного запасу и русского товару и промышленного заводу". В сущности, русских было очень мало. Они не выжили бы, если бы не научились выстраивать отношения с местным населением. То и дело встречаются упоминания о "вожах" — проводниках — юкагирах, ненцах, якутах...
В Сибири не было и следа того, что проделали потом англосаксы, колонизируя Америку простейшим способом "зачистки" ее от местного населения. Не было и работорговли. Может, у русских не было сил для конфронтаций с аборигенами? Но численность сибирских народцев была крайне незначительна: и если в Кучумовом ханстве было едва ли 30 тысяч человек, то дальше, среди племен, занимавшихся охотой и рыболовством, дисперсно расселенных на огромных пространствах, насчитывалось порой до 2 тысяч, а порой и менее человек. Для таких отряд казаков в 150 человек был непобедимой силой. Численно преобладать в Сибири русские стали уже к концу XVII века. В то время на ее просторах расселилось до 250 тысяч человек. Но и тогда мысли об истреблении коренных народов не возникло.
Нельзя сказать, чтобы все сибирские народцы были рады приходу русских. Среди множества разноплеменных языков отчетливые положительные коннотации слово "русский" имеет только в якутском. Якуты были крупнейшим и сильнейшим тюркоязычным этносом Сибири. Остальным мы понравились меньше. Мы облагали их данью. Мы ловили их рыбу в их реках. Мы перли повсюду. Надо осознавать это. Впрочем, вероятно, был такт. Такт "впечатан" в традиционное сознание и поведение XVII века. Кроме того, в Сибири долгое время не хватало женщин: поэтому, как и в Латинской Америке, смешение кровей здесь было делом обычным. А смешанный брак — это своего рода заявление о намерениях: мы будем жить мирно, "по-родственному". Так сибирские народы в конце концов и сжились с нами.
Только чукчи долгое время оставались непримиримыми. Впервые с русскими они столкнулись на реке Алазее, между Индигиркой и Колымой, где чукчи выпасали своих оленей. В 1644 году о них доложил в Якутск казачий атаман Михаил Стадухин, основавший Нижнеколымский острог. Сами себя чукчи называли луораветланами ("настоящими людьми"). После столкновений с русскими они покинули левый берег Колымы, оттеснив при своем отступлении эскимосское племя мамаллов с побережья Ледовитого океана к Берингову морю. Их не трогали до конца XVIII века, когда дело решила торговля: Анюйская ярмарка, куда луораветланы привозили не только оленьи и медвежьи шкуры, но и самые дорогие меха — каланов, черных лисиц и голубых песцов, — имела обороты в сотни тысяч рублей. Луораветланов покорил табак, который к тому времени вошел в ассортимент предлагаемых товаров: мир не знает таких заядлых курильщиков! Но мы опять забежали вперед в своем хронотопе.
В списке привычных нашему уху сибирских и дальневосточных городов не хватает еще очень многих: Норильска, Новосибирска, Омска, Кемерова, Иркутска, Петропавловска-Камчатского, Владивостока, Хабаровска, Магадана. Но их появление связано с новыми цивилизационными задачами и усилиями России на крайних восточных своих рубежах. Мы же все еще в веке XVII, когда вся цивилизационная задача связана была только с одним — движением на восток.
Почти больно читать, как в 1641 году по Ледовитому морю, режущему как ножи, шли к Индигирке казак Федор Чюрка и две группы промышленников во главе с Вижемцевым и Яковом Тверяковым. Первым разбился коч Чюрки (там, где сейчас мыс Чуркина), а потом и другие все погибли. И все равно такая степень риска никого не останавливала. Легко представить себе, из какой среды возник казацкий старшина Семен Дежнёв, возглавлявший флотилию, отправившуюся с Колымы на реку Анадырь в 1648 году. Из 90 человек, вышедших с ним на семи кочах из Нижнеколымска, осенью вместе с Дежнёвым в устье Анадыря высадились 24 человека. Такова была обычная цена победы в то время. Нет ничего странного в том, что сам Дежнёв не осознавал метафизику совершенного им подвига, но по меньшей мере он знал точное место ему, когда писал царю Алексею Михайловичу, что открытый им мыс лежит "промеж сивер на полуночник" (между севером и северо-востоком) и делит океан на "Студеное море" и "море Восточное" (Тихий океан), уходящее к югу...
При этом он был человеком своего времени до мозга костей: оставшиеся в живых добрались до среднего течения Анадыря и заложили тут острожец. Позднее в устье Анадыря Дежнёв обнаружил крупную моржовую лежку. Восемь лет они добывали моржовые клыки. Время тогда текло иначе. После возвращения, по счастью удачного, моржовые клыки, добытые Дежнёвым, казна оценила в 17 840 рублей. По тем временам деньги колоссальные. Из простого служилого человека сразу вышел он в люди самостоятельные.
ОСНОВАНИЕ ДУХОВНОЙ ПРОВИНЦИИ
Как ни странно, чуть ли не самое красноречивое свидетельство о Сибири тех лет оставил ревнитель истинной веры протопоп Аввакум, одна из заглавных фигур русского раскола. По прошествии веков споры ревнителей благочестия XVII века кажутся схоластическими и догматическими, касающимися лишь внешней стороны вероисповедания. Сегодня непонятно, почему вскоре после Смуты русское общество вновь оказалось непримиримо расколотым и как можно было за "двоеперстное" крестное знамение идти на открытый конфликт с властями и с обществом, на ссылку в дальние монастыри, на заточение в тюрьмах и мученическую смерть. Да нет, такого быть не может, чтобы какие-то только формальные черты церковной службы увлекли за собой тысячи людей в леса, в затвор, в дальние странствия, чтобы они наиболее исступленных доводили до самосожжения и подняли на мятеж Соловецкий монастырь! Нет, весь этот дух противления никонианским "поновлениям" в православии выражает, конечно, несогласие непримиримое в вещах наиважнейших, изъявление чувств очень глубоких. В старообрядчестве слишком многое сошлось: поиски Царства Божия, что "внутрь нас есть", требование святости, практического, каждодневного воплощения всеми древнего идеала благочестия, явленного в деяниях Христа, апостолов, древних подвижников церкви, пустынников, аскетов, столпников, безо всякой уступки "злобе дня", мирским и политическим суетам...
Поразительно точно об этом у Розанова: "...в то время как церковь ищет правил спасения, раскол ищет типа спасения. Первая анализирует, она размышляет, учит; <...> "грубый" раскол, который нередко нам представляется последней степенью "невежества", действует по закону художественного суждения <...> Раскольники не отделяют святости от святого человека; они как бы снимают маску с драгоценных его мощей, точнее — со всей его живой личности <...> и усиливаются себя, свою душу, свою деятельность влить в полученную таким образом форму. Типикон спасения — вот тайна раскола, нерв его жизни, его мучительная жажда, в отличие от summa regulorum (свод правил), которой руководствуются наша, да и всякая, впрочем, церковь. Раскол полон живого, личного, художественного; он полон образа Алексея Божия человека, а не размышлений о поведении и способе, которым спасся Алексей Божий человек; <...> Отсюда кажущаяся столь "тупою" забота раскола о подробностях; <...> забота спасти неразрушенным образ святого жития, уже человеком испытанный и Богом благословенный".
В 1653 году несмиренный и несмирившийся протопоп Аввакум, игравший первейшую роль в московских богословских спорах, "за ево многое бесчинство" был сослан в Сибирь, в Якутский острог. Таким образом, всю Сибирь опальный протопоп прошел от Тобольска до Якутского острога и еще дальше — до Даурии (Забайкалья), где продвижение русских несколько позже было остановлено войсками Цинского Китая и привело к первому размежеванию границ между Россией и Поднебесной — Нерчинскому трактату 1689 года, подписанному, когда мятежного протопопа уже не было в живых. Более чем десятилетняя сибирская эпопея прекрасно описана самим Аввакумом в его Житии. И все же нельзя удержаться, чтобы не сказать хоть два слова об образе Сибири, который в ярких, живописных подробностях впервые запечатлен был в книге протопопа, чтобы стать компасом для староверческих "кораблей".
"...До Тобольска три тысячи верст, недель с тринадцеть волокли телегами и водою, и санми половину пути...". Архиепископ Тобольска Симеон Сибирский поначалу принял Аввакума приветливо, пристроил к месту, поставив его протопопом тобольского Вознесенского собора. Но так как протопоп продолжал свои обличительные проповеди, он свое мнение о нем изменил и за полтора года пять раз написал на него "слово и дело" (донос об измене). Кончилось тем, что против Аввакума попы и чернецы подняли народ, хотели в реке его утопить, но он схоронился у воеводы. "Княгиня меня в сундук посылала: "Я-де, батюшко, нат тобою сяду, как-де придут тебя искать к нам". И воевода от них, мятежников, боялся, лишо плачет, на меня глядя... Я уже и в тюрьму просился — ино не пустят... Таково то время было..."
Решено было Аввакума отправить по назначению — в Якутск. Но на полпути, прибывши в Енисейск, попал он в попечение воеводе Афанасию Пашкову: то был человек свирепый, как "дивий зверь", людей он бил в кровь, сек кнутом, жег — все это протопопу потом пришлось испытать на себе. Лишь в конце сибирской ссылки, после которой Аввакум ненадолго был вытребован обратно в Москву — думали, образумится, — воеводу заменили другим. "Десеть лет он меня мучил или я ево — не знаю, Бог разберет", — замечает Аввакум по этому поводу. Страшные испытания выпали на долю ссыльных (Аввакум в Сибирь отправлен был с женой и с семьей): и дощаник его разбивало о порог, и, бывало, освирепев, Пашков велел ему сойти с корабля да поспевать за караваном, идя берегом. А как берегом идти? "Горы высокие, дебри непроходимые; утес каменный, яко стена стоит, и поглядеть — заломя голову. <...> На тех же горах гуляют звери многие дикие: козы, и олени, и зубри, и лоси, и кабаны, и волки, и бараны дикие; во очию нашу, а взять нельзя". По прибытии в Братский острог на пять недель кинули Аввакума в студеную башню, "соломки дали немношко", да еды — на помин души. Хотел уж и он покаяться, у Пашкова милости просить, "да сила Божия возбранила". Весною дальше тронулись: на Байкале протопоп тонул, на Хилке-реке целое лето лямку тянул "и поесть неколи было, нежели спать". Чем дальше, тем тяжелее становилось торить путь. Сибирь не Русь: "Страна варварская, иноземцы немирные; <...> В ыную пору протопопица брела, брела, да и повалилась, а встать не может. <...> Опосле на меня, бедного, пеняет: "Долголь-де, протопоп, сего мученья будет? И я ей сказал: "Марковна, до самыя до смерти". Она же против того: "Добро, Петрович". И мы еще побредем вперед".
В Даурии, на Нерче-реке, начался голод, более половины людей отряда померли, а Аввакум с семьей коренья копали, траву ели, зимой подъедали брошенное волками, кору сосновую, "да озяблых лисиц". "И тое великие нужды было годов с шесть и больши". Умерли у Аввакума в эти года два сына. Сам он с остатками семьи претерпел лишения невероятные, так что к тому, что написано в Житии, просто нечего добавить. И все же Аввакум успевал служить тайно. Да к тому же был наблюдателем пристрастным исторических событий. Ну, скажем, как собирался в поход на землю Мунгальскую с небольшим отрядом сын воеводы Пашкова Еремей, тайно сочувствовавший Аввакуму: дали ему войско — 72 казака да тунгусов (эвенков) человек 20. Вызвали шамана, заставили гадать, будет ли поход удачен. Тот "привел живова барана ввечеру и учал над ним волхвовать, отвертя голову прочь, крича много; о землю ударился и пена изо рта пошла. Беси его давили, а он спрашивал их, удастся ли поход. <...> "С победой великою и з богатством большим будете назад". Ох душе моей!" Чуял протопоп, что погибать идут люди.
Еремеево войско побили в "Мунгальском царстве", он один только и воротился домой. А как вернулся — воеводе Пашкову смена пришла, а Аввакуму указ — возвращаться на Русь. Три года выбирался Аввакум из Сибири, в Енисейске и в Тобольске зимовал, прежде чем вернулся в Москву — только для того, кажется, чтобы в конце своего жизненного пути принять мученическую смерть на пустозерском костре...
Нет смысла продолжать цитирование этой прекрасной книги: надобно читать ее целиком. Но как бы ни скупы были свидетельства о жизни в Сибири XVII века, даже по тем крохам, которые вылавливаются из разных источников, ясно, что было это грандиозное предприятие "всея Руси". На первом этапе в нем приняли участие люди исключительной отваги и силы: физической или духовной. Память о невероятной мощи Дежнёва, Атласова, Хабарова впечатана в сибирское пространство как категорический императив Канта. Сибиряк — это и есть прежде всего богатырь-первопроходец. Аввакум — тоже первопроходец, и при этом такой мощный генератор духовной энергии, что свет ее не угас до сих пор. На протяжении всего XVII века Сибирь не теряла своей притягательности: здесь чуялась новая свобода и если не новая духовность, то, по крайней мере, некая новая ширь. Даже XVIII и XIX века, когда колонизация Сибири приняла государственный характер, не изгладили сибирского ощущения воли. Столицы были далеки, сами сибирские города — малочисленны и редки на колоссальных просторах за Уралом. Городничих, чиновников, судебных приставов было здесь на удивление мало на единицу площади. Зато крестьянские поселения отличали лад, крепкий уклад и истовая вера, иногда отчетливо противостоящая предписаниям Святейшего Синода.
Правда, и в Аввакумовы годы крестьяне и служилые люди попадали в Сибирь путем "официальным": по прибору или переводом. Прибор осуществлялся так: воеводе, отправляемому в Сибирь, давалось разрешение набрать себе отряд из служилых и разных "охочих людей". Воевода набирал сотников, сотники — десятников, а десятники — рядовых казаков и стрельцов. Десятники с рядовыми "давали на себя запись, в которой под круговой порукой обязывались... служить государеву службу, корчмы и блядни не держать, зернью (в кости) не играть, не красть и не бежать...". Отсюда такое обилие "казачьих войск" в Сибири: мангазейских, кетских и енисейских казаков...
Но всю эту прорву людей надо было кормить, голод в Сибири был обычным явлением еще и в XIX веке. А так как служилые люди и священство первоначально были целиком на иждивении государства, то правительство стало "переводить" в Сибирь целые деревни крестьян-земледельцев. Крестьяне получали большие земельные наделы и помимо того "государеву пашню", с которой хлеб шел служилым людям и духовенству. Бывало, крестьян, как и стрельцов, "прибирали" посланцы сибирских воевод или боярские дети. Желающим переселиться в Сибирь обещались освобождение от податей на два-три года и более, подмога от 5 до 135 рублей и ссуда на льготных условиях. Почти с самого начала стали попадать в Сибирь военнопленные и помилованные преступники. Так, в 1617 году в Тобольск — первый сибирский город, переросший рамки "острога", — отправлено было 60 пленных литовцев, которых раздали крестьянам "на выучку", да через некоторое время еще 40 повинных в "воровстве" запорожских казаков, которые, избежав смертной казни в Московщине, в Тобольске были определены в службу. Народная колонизация шла волнами. Один из пиков ее совпал, например, с указом царевны Софьи 1684 года, по которому упорствующие в расколе подлежали сожжению на костре. Тогда, между 1686 и 1707 годами, из Поморских областей выехало в Сибирь две трети населения — или более 47 тысяч крестьянских дворов, числившихся по переписным книгам.
ПЛОДЫ ПРОСВЕЩЕНИЯ
Венчает XVII век и вплотную подводит нас к эпохе Петра I фигура Семена Ремезова, родившегося в 1642 году всемье, родственной тобольским воеводам, правившим тогда Сибирью. Это был путешественник, архитектор, историк, выдающийся картограф. В последнее десятилетие века он начал осуществлять грандиозный план описания Сибири, начав с "Истории Сибирской". Едва минуло сто лет, как Ермак перевалил за Камень, — а уж у пространства за Уралом появилась своя история. История просвечивает и в первой серии его крупных картографических работ: "Чертеж земли всей безводной и малопроходной каменной степи" (южной части Западной Сибири с прилегающими районами Средней Азии) и "Чертеж земли Тобольского города". В 1698 году Ремезов отправился в Москву для обучения в Оружейной палате и Сибирском приказе — первом министерстве, занимавшемся сибирскими делами. За несколько месяцев он изготовил в Москве "Чертеж всех сибирских градов и земель". Карта была показана царю Петру и очень тому понравилась: в Сибирь Ремезов вернулся с назначением перестроить Тобольск и воздвигнуть в нем Кремль. Одновременно он имел поручение главы Сибирского приказа А. Виниуса составить большую чертежную книгу Сибири. Надо сказать, что за время, проведенное в Москве, Ремезов ознакомился со многими хранящимися в Сибирском приказе картами и чертежами, нарисованными первопроходцами или безвестными провинциальными чертежниками.
Работы по перестройке Тобольска и строительству Кремля заняли у Ремезова пятнадцать лет. За это время он с сыновьями подготовил три атласа Сибири: "Хорографическую книгу Сибири", "Чертежную книгу Сибири" и "Служебную чертежную книгу" — своего рода семейный архив, в который сыновья сделали уменьшенные копии чертежей старого мастера, копии чертежей других русских и иностранных авторов и ряда редких оригиналов. Свой первый атлас, представляющий историю сибирской картографии, Ремезов преподнес Петру I. Для создания второго атласа Ремезову и его сыновьям пришлось освоить как вековой давности карты Сибири, так и колоссальный новый материал, появившийся в ходе невероятного расширения России на восток в XVII веке. В атласе была "изображена" не только Сибирь русских первопроходцев, но и прилегающие страны — Монголия, Тибет, Китай, Корея, Сахалин, Япония, Сиам, "Камбодия" и западное побережье Аляски, — которые могли появиться на русских картах только после экспедиций Беринга. Впервые было очерчено неприступное северное побережье евразийского континента. Недаром атлас Ремезова стал научной сенсацией и в Западной Европе. В 1699 году австрийский посол Гвариенти получил из Сибирского приказа копию "чертежа" Ремезова на немецком языке. В 1702–1703 годах на основании карт Ремезова в Амстердаме была создана "Чертежная книга Сибири" на голландском и русском языках. В книге о Сибири Н. Витсена слегка стилизованные планы девяти сибирских городов даны по чертежам Ремезова. В 1930 году ремезовские карты были включены в хронологические таблицы важнейших работ по картографии всех стран и народов мира с 600 года до н.э. В 1958-м в Голландии был факсимильно переиздан первый русский атлас, 1696–1711 годов. В 1965-м создана наконец полная научная биография сибирского географа и картографа. Л. Гольденберг, один из биографов Ремезова, писал, что в лице его мы имеем одного из первых патриотов Сибири, который считал свою родину лучшим местом в мире.