Это лето 1955 года. Почему так точно помню год? Потому что нам с сестрой доверено пасти на улице нашего младшего брата, но скучно же торчать во дворе, и всей нашей дворовой компанией мы отправляемся на заводской уралмашевский стадион, где просторы двух футбольных полей, различных баскетбольных, волейбольных, теннисных, городошных площадок, аллеи, дорожки, можно поглазеть на чью-то игру, чью-то тренировку. Брату нашему два года, ему еще трудны такие походы-переходы, и вот мы все по очереди тащим его на закорках – без разбора родства. Брату два года, родился он в 53-м, потому я так и помню, какой это год.
Компания наша – человек десять, сколько-то мальчиков, сколько-то девочек, одеты так, чтобы «хлестаться» во дворе без ущерба скудному у всех гардеробу: штопаные майки, короткие, до колен латаные штаны на лямке через плечо, платья, из которых хозяйки их откровенно выросли – в общем, если что порвется, непоправимо испачкается, то не жалко.
Набывшись на стадионе, мы уже собирались уходить. И тут около широкой просторной лестницы, что вела от верхнего, профессионального футбольного поля к выходу со стадиона, нас остановили двое. Это были взрослые мужчины, в костюмах, несмотря на жару, в белых рубашках, один даже, кажется, с галстуком, и на груди у одного висел роскошный фотоаппарат с болтающимся под ним намордником кожаного чехла – похоже на ФЭ или «Зоркий». Ребята, не хотите сфотографироваться, предложили они. Такая вы живописная группа. Что-то про корреспондентов сказали, про «Огонек» или «Работница», в крайнем случае – наш «Уральский рабочий».
И что было не сфотографироваться? Велик был соблазн! Увидеть себя во всесоюзном журнале, притащить журнал в школу, предъявить всему классу…
Но уже этому желанию, вспыхнув почти одновременно с ним, с небольшим запозданием, противилась некая, не менее властная, чем желание прославиться, сила. Первым ее выразил Вовка Вовк, у которого отец был парторгом в заводском гараже. Вы что, ребята, сказал он, посмотрите, как мы одеты! А как мы одеты, при чем здесь, как мы одеты, заспрашивали мы друг друга. Мы не парадно одеты, сказал Вовка. А вдруг это вовсе не наши корреспонденты, а какие-нибудь иностранные? Какие-нибудь даже шпионы? Зачем нашим в такой одежде нас фотографировать?
И все как прозрели, зашелестели – чтобы слышно только нам, а не этим, с фотиком на груди: в самом деле! зачем?! ну, как в самом деле шпионы, это как мы Советский Союз подведем!
Нет, мы не будем фотографироваться, ответила возможно шпионам моя сестра как старшая в нашей компании. Да почему, ребята, мы вам фотографии вышлем, будет на память, принялись нас уговаривать возможно шпионы.
Мы не уговорились. И потом, когда уже оставили их, спустились по просторной лестнице и шли к выходу со стадиона, жарко переговаривались: а какая улыбка у того, с фотоаппаратом, была, когда он нам предлагал, ехидная какая, да? и другой, без фотоаппарата, так убеждал, так убеждал! и зачем в самом деле нас фотографировать, когда мы так одеты?!
Но почему, хочется мне вопросить сейчас в пространство, были мы так одеты? Почему у нас не было для прогулок ничего иного?
И что за шпионы могли вот так вольно обретаться у нас на Урале, посреди страны, в тысячах километрах от всех границ? Почему они нам мерещились в двух взрослых людях в приличных костюмах, у одного из которых висел на груди фотоаппарат? Что за сознание было у нас!
А чтение наше было, следует вспомнить, сплошные «Над Тиссой», «Тарантул», «И один в поле воин». Все «патриотические» книги, воспитывающие страх и невротическую настороженность к окружающему миру.
Вспоминающие с благостью Сталина и то время вы хотите такого детства своим детям?