Читайте Часть 1 Главы 1 "Отдых", Часть 2 Главы 1 "Отдых", Часть 3 Главы 1 "Отдых", Часть 1 Главы 2 "Дорога", Часть 2 Главы 2 "Дорога", Часть 3 Главы 2 "Дорога" романа "Повесть о первом взводе" в нашем журнале.
Автор: Михаил Исхизов
2. Дорога.
Часть 4
* * *
Логунов услышал, как пули рванули железо кабины и тут же упал от сильного удара в голову.
«Попал-таки, – лениво, как-то даже спокойно поплыла мысль, как будто это касалось не его, а кого-то другого, – Плохо, что в голову... Отвоевался... А как орудия? – вспомнил он. – Орудия как?» Логунов открыл глаза, увидел на гимнастерке кровь, и снова закрыл. Рядом застонал Малюгин. Машина все ехала и ехала куда-то... Ехала мягко, слегка покачивалась... От этого покачивания Логунову захотелось спать. Когда открыл глаза, машина стояла. Возле нее кто-то разговаривал. Логунов прислушался, но не мог понять, кто говорит и о чем говорят.
Заскрипел борт, кто-то тяжело перевалился в машину и пополз по ящикам. Кажется, в его сторону. Потом он услышал прерывающийся голос Трибунского.
– У-уложил обоих... С-сука!.. – и Логунов удивился, потому что Трибунский никогда не говорил такого. Учителю нельзя.
Кто-то наклонился, расстегнул ему ворот гимнастерки. Он увидел Трибунского.
– Жив! – обрадовался тот.
– Жив, – отозвался Логунов. – Зацепило. Ничего особенного. Отремонтируют. – Когда заговорил, ему стало лучше. Он поднапрягся и с трудом сел, привалился спиной к борту. – Что с Малюгиным?
– В шею ранило, – сообщил Птичкин, который тоже оказался в машине.
– Тяжело?
– Нормально, жить будет. Сейчас я его перевяжу.
Логунову захотелось посмотреть, что там с Малюгиным? Попробовал повернуться, но голову опять резанула боль, и он закрыл глаза.
Трибунский понял, что сержанту плохо.
– Ну-ка, дай я толком посмотрю. Чего там у тебя? – Он осторожно провел рукой по голове Логунова. На затылке выделялась громадная, величиной почти с куриное яйцо, шишка. Кожа на ней была рассечена, и из этого места медленно сочилась кровь: заливала голову, стекала на щеки, на гимнастерку.
– Что там? – спросил Логунов.
– Повезло тебе, сержант, здоровенная шишка.
– Как это шишка? – не поверил Логунов. Он чувствовал, что череп раскололо. И боялся даже подумать, как это выглядит.
– А так! Здоровенная шишка и царапина при ней. Йодом надо помазать, за недельку заживет.
– А кости? Ты внимательно посмотри. Кости разбило?
– Кости? – Трибунский осторожно прошелся пальцами вокруг шишки. – С костями, вроде, все в порядке. Это не от пули. Это тебя, как будто, дубиной по голове стукнули. Следует, конечно, заскочить в санбат, пусть посмотрят, хуже не будет. Но, думаю, к вечеру войдешь в норму. Повоюем еще. Ты только руками туда не лезь. Сейчас я тебя перевяжу. А что с пулеметом?
– Патрон у этого несчастного фрицевского пулемета заклинило. Зря «дегтярь» не взял.
– Заклинило?
Трибунский взял в руки пулемет, из которого стрелял Логунов. Вернее, то, что осталось от пулемета. Потому что сошки каким-то чудным образом изогнулись на манер бараньих рогов, а ствола вообще не было. От него остался только короткий обрубок, как будто срезал кто-то ствол острым ножом и выбросил его.
– Это, называется, заклинило?!
Логунов встал. Чувствовал он себя уже почти сносно, только голова по-прежнему очень болела. Он взял у Трибунского то, во что превратился пулемет и уставился на обрубок ствола.
– Нуда, патрон заклинило и я пригнулся. А «мессер» по пулемету угадал, – сообразил Логунов. – Понимаешь, прямо по стволу. – Он недоверчиво покачал головой, удивляясь такому редкостному случаю. – А тот прикладом меня по голове...
Логунову было неприятно, что он растерялся от такого пустяка. Если разобраться, не ранение даже, вроде бы, дрыном ударили. А он разлегся. Нехорошо получилось!
– «Мессер» улетел? – спросил он.
– Улетел. Надо голову перевязать, – напомнил Трибунский.
– Погоди… Малюгин, ты как?
– Да ить зацепил, бродяга… – гимнастерка Малюгина была в крови, а шея укутана белоснежным бинтом. Птичкин расстарался.
– Значит жить будем. Повоюем еще.
– Повоюем, – согласился Малюгин. – Чего не повоевать.
– Голову перевязать надо, – Трибунский и бинт уже приготовил.
– Постой, – отмахнулся Логунов. Он вспомнил про Столярова... – Лейтенанта ранило. Первой очередью. Вы не видели? Может быть, Гогебошвили паникует? Посмотрите, что с лейтенантом. Я тоже сейчас...
Птичкин и Трибунский тут же исчезли из кузова. Морщась от боли, Логунов осторожно перекинул ногу через борт. Называется, дрыном ударили… А голова при каждом движении взрывается от боли, как будто там сидит хороший осколок. Медленно, в три приема, он опустился на землю.
Возле машины на спине лежал лейтенант Столяров. Гогебошвили успел принести сюда лейтенанта и стоял рядом. Голова у Столярова прострелена насквозь. Пуля вошла чуть выше лба и вышла на затылке. Лицо и гимнастерку залила запекшаяся кровь. Губы плотно сжаты, а глаза раскрыты и смотрят в небо, откуда прилетел и куда скрылся убивший его летчик.
Отвоевался лейтенант Столяров. Произошло то, во что Логунову не хотелось верить.
Логунов, Трибунский, Птичкин, Мозжилкин и Гогебошвили стояли возле тела лейтенанта. К машине собирались расчеты. Подходили, снимали пилотки. Кто-то прихрамывал, кто-то прыгал на одной ноге, и двое помогали ему. Вдали двое несли кого-то. Кажется, не одного лейтенанта Столярова потеряли они в этот день.
Голова у Логунова опять закружилась, и он неловко сел на землю. Подошел Трибунский. На этот раз не спрашивал, не предлагал: рванул обертку с индивидуального пакета и стал перевязывать сержанту голову. Логунов послушно подчинился.
– Напахал он здесь… – Птичкин снял пилотку, сунул ее в карман. – Еще кого-то достал.
Логунов обернулся. Подходили Угольников и Долотов. Несли на плащ-палатке солдата. Возле машины остановились, опустили ношу на землю, расправили плащ-палатку. На ней, вытянувшись во весь невысокий рост, лежал Огородников. Лежал тихо, не шевелился, будто по команде «смирно», которую он так не любил.
– Убили? – спросил Логунов, хотя понял уже, что нет Огородникова.
– Очередью полоснуло, вот так, – показал Угольников от левого плеча к правому бедру. – Мы с ним рядом лежали. А какой наводчик был. Другого такого нет в полку. Такая вот судьба-сука, лучших убирает.
Трибунский закончил бинтовать, и Логунов встал. К машине собрался весь взвод. Последними подошли Мозжилкин и Григоренко. Между ними, придерживая их за плечи, прыгал на одной ноге старший сержант Земсков. Логунов механически отметил: четыре человека выбыли из строя.
– Оба? – спросил, ни к кому не обращаясь, Земсков.
Ему не ответили.
– Большое несчастье, – Гогебошвили как будто очнулся. – Понимаешь, неправильно я сделал. Надо было остановить машину. Тогда лейтенант был бы живой, и Огородников тоже был бы живой.
– Почему не остановил? – устало посмотрел на шофера Угольников.
Лейтенант приказал. Сказал: «Жми, Гогебошвили, на всю железку. Быстро. В лесу спрячемся!» Я жал. Но лес слишком далеко стоял. Не успел.
– Правильно сделал, что жал, – Земсков попытался подтянуть ногу и сморщился от боли. – Если бы ты остановился, «мессер» машину разнес бы в щепу. И пушки мог бы покалечить.
– Да, матчасть разбил бы, – подтвердил его Малюгин. – Это точно.
– А прыгать на полном ходу как?! – возмутился Угольников. – Шеи мы все посворачивать могли и руки-ноги переломать. Сам теперь сидишь, ногу покалечил. Прыгуны... Цирк устроили.
– Ты думаешь, Угольников, промазал бы «мессер» в машину, если бы она стояла? – спросил Трибунский. – Представь, рубанул бы он по снарядам, что в кузове лежат. Что бы тогда осталось от взвода?
– Что-что!?. Ни хрена бы от нас не осталось, – отрубил Угольников, как будто это не он только что Гогебошвили выговаривал.
– Считай Гогебошвили, выручил ты сегодня взвод, – поддержал расстроенного шофера Земсков. – Два раза подряд от «мессера» ушел. Он прямо над головой висел, хвостом чуть кабину не задел, а ты ушел. Такое, брат, не каждому удается. Мастер.
Он снова попытался наступить на больную ногу, и опять у него не получилось.
– Что с ногой? – подошел к нему Логунов.
– Сам не пойму. Когда прыгал, подвернулась. Наступить не могу... Вывихнул, наверно. А может и сломал. Тогда совсем хреново.
С большим трудом сняли с Земскова сапог. Правая нога в щиколотке раздалась, припухла, отливала синевой. А стопа и вовсе торчала наискось. Вывих или перелом?
Птичкин осторожно ощупал ногу. Земсков закусил губу, терпел.
– Вроде вывих, – решил Птичкин. – Надо бы сейчас и вправить, пока свежий. Сейчас не вправим, потом хуже будет, разнесет ногу, как полено.
– Умеешь что ли? – спросил Земсков.
– Дело нехитрое. Видел я, однажды, как ногу вправляют, как раз щиколотку. Может кто другой умеет? – обратился Птичкин к собравшимся.
Умельца не нашлось.
– Значит я, – решил Птичкин. – Но больно будет. Потерпишь?
– А куда мне деваться? – кажется, Земсков хотел улыбнуться, но улыбка у него не получилась.
– Раз такое дело – полечим тебя сейчас. Придержите его ребята.
Трибунский взял Земскова за плечи, Григоренко обхватил вторую ногу, а Птичкин еще раз ощупал стопу, пошевелил ею осторожно.
– Готов? – спросил он.
Земсков кивнул – давай.
– Держите крепче, – попросил Птичкин и рванул щиколотку.
Земсков вскрикнул, лоб у него мгновенно покрылся каплями пота.
Может костоправ-доброволец что-то и не так делал, но получилось. Птичкин еще раз осторожно ощупал ногу.
– Болит, конечно?
– А ты как думаешь? – Земсков выдохнул, посмотрел как-то рассеянно… – Ладно, бывало хуже.
– Должно поболеть. Вывих все-таки. Вправил я тебе стопу. Теперь перебинтовать надо, и потуже. Через пару дней будешь в норме, – заверил Птичкин. – И палку тебе хорошую надо. Придется пока с бадиком поковылять.
Он забинтовал Земскову ногу. Поверх бинта плотно завернул портянку и прикрутил ее шпагатом.
Остальные в это время молча, словно в почетном карауле, стояли возле Столярова и Огородникова.
– Надо похоронить, – сказал Малюгин.
Встал и Земсков, тяжело оперся на плечо Птичкина.
Смерть человека на войне не менее тяжела, чем в мирные дни. Погибают не просто близкие люди, а товарищи, с которыми делил все тяготы фронтовой жизни, которых ты не раз выручал из беды и которые не раз спасали тебя. И это усиливает горечь утраты.
– Здесь могилы потеряются, – Логунов с неприязнью посмотрел на бескрайнее, заросшее сорняками поле. – Похороним в роще, там тихо. Хорошее, спокойное место. И нам здесь оставаться нельзя. Могут другие прилететь. Положите на машину лейтенанта и Огородникова... Долотов, поведешь. Если появится «мессер», не жди команды. Жми на всю железку и маневрируй. Как это сделал Гогебошвили. Остальным прыгать на ходу.
Получилось, что Логунов отдал команду. Не Угольников и не старший по званию Земсков. И все послушно выполнили ее…
Положили Столярова и Огородникова на ящики со снарядами. Помогли забраться в кабину Земскову. Долотов осторожно повел машину, и через несколько минут, которых не хватило раньше, чтобы уберечь взвод, «студебеккер» был в роще. Здесь стояла удивительная тишина. В тени высоких деревьев замерли сочные травы. Крутила бесконечную карусель мошкара, растягивали узорные сети паучки…
В этой роще не было войны.
* * *
Они осторожно сняли погибших. Помогли спуститься Малюгину и Земскову. Могилу вырыли на поляне возле высокой, но молодой еще березы. Широкую могилу на двоих.
Солдаты стояли, смотрели на убитых товарищей, прощались и не могли проститься.
– Скажи пару слов, – шепотом подсказал Земсков Логунову.
– Не могу, – отказался Логунов. – Может ты…
– Надо тебе. Ты с ними воевал. Должен сказать.
Логунов выступил вперед, уцепился правой рукой за приклад автомата, левой оперся на ствол березы.
– Вот так, ребята, – сказал он негромко. И все повернулись в его сторону. – Им и двадцати нет. Жить бы и жить. А приходится хоронить. Наш лейтенант, гвардии лейтенант Столяров. Он хотел стать инженером, мосты хотел строить, чтобы каждый мог перейти любую реку, не замочив ног... Но пришла война, и он стал артиллеристом.
Гвардеец Василий Огородников – сын крестьянина и сам крестьянин. Остались у него далеко отсюда, в Чувашии, отец и мать. И город Чебоксары, который он любил. А сколько подбил он фашистских танков, вы все знаете... Они погибли в бою, хотя сегодня они не сделали ни одного выстрела, не подбили ни одного танка, не убили ни одного фашиста. Но они погибли в бою. Нам продолжать этот бой. За себя и за них. Во всех боях они будут вместе с нами. И вместе с нами придут к победе.
Логунов подошел к погибшим, опустился на колено и поцеловал в лоб Столярова, затем Огородникова. Кивнул Птичкину. Тот спустился в могилу и расстелил плащ-палатку. На нее уложили тела и укрыли их другой плащ-палаткой. Логунов зачерпнул горсть прохладной земли и осторожно, как будто боялся нарушить покой погибших, бросил ее в темную могилу. За Логуновым потянулись остальные... Потом разобрали лопаты.
Над могилой вырос невысокий желтый холмик. В изголовье поставили высокий столб, вершину которого Долотов стесал топором. На белой древесине Трибунский вывел крупными печатными буквами имена погибших, их фамилии и чуть ниже: 1924–1943 – год рождения и смерти товарищей своих.
– Становись! – отдал команду Логунов.
Взвод выстроился в одну шеренгу.
– В честь наших погибших товарищей... Огонь!
Четырнадцать автоматов ударили громом в ясное небо.
На войне тоже бывает ясное и красивое небо. Но его не очень любят.
* * *
– Отойдем в сторонку, – предложил Земсков Логунову и Угольникову. – Поговорить надо, посоветоваться.
Отошли. Остановились у высокого пенька на краю поляны.
– Присядем, – предложил Земсков.
– Присядем… – Голова у Логунова по-прежнему болела. И не хотелось ни о чем думать. Лечь бы сейчас на теплую травку, закрыть глаза и дремать… Но куда денешься? Приходилось терпеть. Посоветоваться, и верно, следовало. – Ты в кресло, а мы на травку.
– В кресло, так в кресло, – Земсков осторожно опустился на пенек, поудобней пристроил больную ногу.
– Посидим, покурим... Дела у нас хреновые и табак горлодер, – угрюмо протянул Угольников. Вынул из кармана кисет и тяжело уселся на траву.
– У меня «Беломор», – Земсков достал помятую пачку, – если от них что-нибудь осталось, когда я о грешную землю грохнулся. Берег папиросы. Думал, приедем, устроимся, перекусим. А потом и покурим. Настоящий «Беломор», как до войны.
Среди помятых, изломанных папирос они нашли шесть штук целых. Закурили.
– Молодец Гогебошвили, – вспомнил Земсков. – Если бы не он, потеряли бы полвзвода. Наверняка. И машину. Это точно. «Мессер» упрямый попался. Два захода.
– Джигит, гребанный, – Угольников глянул на Гогебошвили, который что-то рассказывал солдатам. – Как на лошади скакал. Пусть бы и скакал по своим горам. Я бы ему водить машину запретил. Как ненормальный каруселил. Я думал – машину перевернет. Вот тогда бы мы повеселились. Тогда бы нам совсем хорошо стало. И думать не надо было бы, что дальше делать.
– Так ведь вывел из-под «мессера» и машину и орудия.
– Вывел… А не хрена было ехать днем. Дурацкий черт нас понес, да еще в такую погоду, – Угольников зло сплюнул. – Ночи для нас нет, что ли? Ночью бы проскочили, запросто. Штабная крыса придумала, а мы расхлебывай.
– Крыса – не крыса, а если утром танки встречать? За ночь как следует не окопаешься, – напомнил Земсков.
– Значит прошлой ночью надо было туда взвод перебросить. Соображать же следует. Нельзя вот так – под «мессер» подставлять.
– Кто знал, что он прилетит.
– А какого хрена они там сидят наши отцы-командиры?! Раз сидят, значит должны знать. А не знают, так и не хрена там зады просиживать, нас под «мессеров» гонять. Мы им не оловянные солдатики.
– Умный ты, Угольников, все знаешь, – по тому, как Земсков это сказал, можно было понять, что не считает он Угольникова умным. – Не пойму, чего тебя у орудия держат? Тебе срочно надо в штаб перебираться. В корпус, а еще лучше в армию. Тогда и война бы по- другому пошла.
– Да уж не послал бы взвод днем, под «мессера» – окрысился Угольников.
Логунов прислонился спиной к молодой, теплой от осеннего солнца березе. Неторопливо курил. Прикидывал, как теперь быть?
– Хреново все у нас получается, – как будто подслушал его мысли Угольников. – Взвод есть, а командира нет. И Огородникова нет – он же наводчик от бога. Я его в свой расчет переманить хотел. А он за тебя, Логунов, держится, как будто ты его салом кормишь.
– Ладно, хватит трепаться. Что делать будем? – спросил Земсков.
– Что, что… – Угольников оглянулся на желтый песок могилы. – По-умному, так надо возвращаться в полк. Командир погиб. И едем неведомо куда.
– Это – по-умному. А если по делу? Нас послали фрицев встречать. Там где-то дыра, ее закрыть надо.
– По делу? По делу… Не люблю я дырки закрывать. Мы ведь толком и не знаем, что лейтенанту приказано было. Ну не знаю я, как нам быть. Хреновые у нас дела.
«Хреновые у нас дела… – Логунов не слушал, о чем там Земсков и Угольников рассуждают. – Без командира остались... И Огородникова нет. Малюгин ранен. Надо в медсанбат доставить. У меня башка болит, ничего не соображаю. Какой из меня вояка. Земсков на костыле прыгает, тоже не подарок…
– Чего ты не знаешь? – рассердился Земсков. – У нас приказ есть. – Его не Столярову дали, а взводу. Есть лейтенант, нет лейтенанта, а выполнять приказ взводу. Значит, идем на соединение с танкистами.
– На соединение... А куда? – спросил Угольников. – Взводный знал куда идти. А я не знаю. Ты знаешь?
– Ну… – Земсков сообразил, что и он толком не помнит, куда взводу идти. Лейтенант что-то говорил, а Земсков не прислушался. Думал о чем-то другом… – Точно не помню. Что-то вкусное. Вроде Краюшки… Или Ватрушки. Найдем. Поспрашиваем и найдем.
– У кого поспрашиваем? – возмутился Угольников. – Местных никого нет. И сплошной линии фронта нет. А если к фрицам зарюхаемся? Логунов уже однажды зарюхался. Помнишь? Так еле выскребся. Повезло ребятам. В полк надо возвращаться. Узнаем хоть, куда идти надо. И взводного дадут.
– Чего ты во взводного уперся!? Без взводного не можешь?
– Могу, только пусть тогда мне самому толком расскажут, что делать надо.
По всему выходило, что прав Угольников. И места назначения они толком не знали, и к фрицам зарюхаться можно. И толком не знали, что лейтенанту Столярову приказали. Но возвращаться в полк, тоже, вроде, нельзя. Получиться, как будто из боя вышли, без приказа…
– Чего молчишь? – окликнул Земсков Логунова. – Задремал что ли?
– Нет, задумался.
– Что думаешь?
– Без командира плохо, и без Огородникова плохо, – Логунов говорил медленно и негромко. Голова болела. – И впереди ничего хорошего. Толком что нас там ждет – не знаем, но чувствую – вляпались.
– Слышал, о чем мы здесь рассуждаем?
– Нет. Как-то… Я же говорю – задумался.
– Угольников говорит – возвращаться надо в полк.
– С чего бы это? – удивился Логунов. – Дела у нас, конечно, хреновые. Но и в полку нас не ждут… Что ты комбату скажешь?
– Что, что?! – вскинулся Угольников. – А скажу. Что по-людски надо. Под «мессера» послали. И куда ехать не знаем. Не сказали, понимаешь, нам.
– Логунов, а ты знаешь, в какую деревню нам? – спросил Земсков.
– Лейтенант говорил – в Лепешки. Километров сорок. Думаю, половину пути мы уже отмахали.
– Точно, Лепешки! – обрадовался Земсков. – Слышишь, Угольников – в Лепешки. Я и сам теперь вспомнил.
– Может и Лепешки, – не стал спорить Угольников. Но плечами пожал и отвернулся, в знак того, что он в этом не уверен и потому ответственности никакой не несет.
– Так оно и есть, – Земсков в одну длинную затяжку докурил «Беломорину» и уткнул окурок в землю. – Орудия в порядке, ни одно не зацепило. Машину зацепило, но на ходу. Боеприпасы: два комплекта. Какого черта еще нужно! Едем в Лепешки!
– Командира взвода нам нужно, – уперся Угольников. – Понимаешь!? Снаряды есть, и пулеметы есть. Все есть, а командира взвода нет.
– Нехорошо без лейтенанта, – признался Логунов. – Но не поворачивать же из-за этого.
– Может, с народом посоветуемся, – предложил Угольников. – Послушаем, что народ скажет.
– Ага, митинг устроим, – предложил Земсков. – Спросим у народа: выполнять приказ командира полка или не выполнять?
– Анархия – мать порядка, – подсказал Логунов.
– Чего вы на меня набросились?! Ничего я такого не сказал… Дай еще одну пшеничную. Забыл уже какой он, «Беломор», – Угольников закурил, сбросил левый сапог и стал перематывать портянку. – Сбилась, как бы ногу не натереть.
– Решили, – болела голова. Ни спорить, ни просто разговаривать Логунову не хотелось. – Принимай, Земсков, взвод. Веди нас в Лепешки.
– Почему я? – спросил Земсков.
– Как положено, старший по чину.
– Не сумею я командовать огневым взводом. Я же разведчик. С пулеметом – пожалуйста. А что касается орудий, то я, братцы, – ни уха, ни рыла. Не знаю с какого конца пушку заряжают. Кому-то из вас надо взвод принимать.
Прав был Земсков. Разведчики ребята шустрые, но что касается стрельбы из орудий, действительно – ни уха, ни рыла. А комвзвода, хоть сам и не стреляет, но должен знать, что к чему.
– Дела… – Логунов считал, что из Угольникова будет плохой комвзвода. А что делать? Ни Земсков, ни сам Логунов не могут. Остается Угольников. – Если кому-нибудь из нас, то Угольникову. Я сейчас на положении раненого. Вон какую чалму Трибунский намотал. И голова все время болит, раскалывается. Соображаю плохо.
– Ну уж, нет! – Угольников легко поднялся с земли, топнул ногой, проверяя, хорошо ли легла портянка. – Мое дело – орудие. Я за орудие отвечаю, а за взвод я ответственности не несу, здесь мое дело – сторона. Пусть кто хочет, тот и командует.
Земсков и Логунов переглянулись. Угольников всегда был немного с вывертом. Нервный он был какой-то и очень самолюбивый. Но такого они не ожидали. Потому что взвод сейчас надо было принимать ему.
– Чего переглядываетесь? – понял их Угольников. – Сказал – не буду, значит – не буду. И заставить меня вы не имеете права. Кто из вас командовать станет – мне все равно.
– Вот и решили, – спокойно подвел итог Земсков. – Оба мы с тобой, Логунов, убогие. У меня нога болит, у тебя голова. Но я разведчик, а ты артиллерист. Значит, принимай взвод. А мне помогите встать. Болит стерва. Ходить еще можно. А подняться не могу.
Они помогли Земскову встать и пошли к взводу.
– Построиться! – приказал Логунов.
Все быстро заняли свои места. Угольников и Земсков тоже встали в строй.
– Принимаю командование взводом, – объявил Логунов. – Продолжаем движение к месту назначения. По машинам!
Продолжение следует...
Нравится роман? Поблагодарите Михаила Исхизова переводом с пометкой "Для Михаила Исхизова".