За месяцы, проведенные в тюрьмах, психушке, изоляторах временного содержания и прочих злачных местах, я еще ни разу не сталкивался ни с чем подобным
Mr. Nobody
сидел вместе с кучей арестантов в огромной ушатанной камере с проржавевшими шконками и потолком, пожелтевшим от сигаретного дыма. Было сложно вникнуть в чтение, потому что вокруг творилась какая-то вакханалия — будто я оказался во сне Кафки, который к тому же был ментом: из портативных колонок по ушам лупила “Бутырка”, а в нескончаемых разговорах зэков то и дело мелькали кликухи вроде Кости Ржавого и Димы Француза. Закипал и разливался чай, шуршала фольга от шоколада — своеобразная вечеринка в местах лишения свободы. Шатающийся по коридору мент ударил ключом в дверь: “Граждане, сделайте потише музыку — там “управа” приехала, вдруг пойдут с обходом”.
Граждане в камере сделали музыку в два раза громче, и мент почему-то ушел — будто он добился того, чего хотел.
Я провел в этой камере больше суток. Разумеется, пришлось знакомиться со всеми, рассказывать истории и слушать чужие: человек, который не вливается в коллектив или просто не общается, всегда вызывает подозрения, и в конце концов к нему обращаются с провокационными вопросами.
В целом все проходило довольно мирно и в некоторой степени весело. Нас вывели в “баню” — то есть душ, который был неожиданно чистым, с хорошим напором воды и синим, как изолента, зэком — работником бани. Он сидел в небольшом отгороженном закутке, оборудованном будто бы под комнату: на полу был выцветший ковер, из небольшого магнитофона играла музыка, а на электрической плите шипел чайник. Самому мужику, судя по всему, лет за сорок, и единственным видимым местом без синих наколок было его лицо. Зэк казался очень дружелюбным, и, когда мы все завалились в “предбанник”, расселись по лавочкам, чтобы раздеться, он уже налил огромную кружку чифиря, сделал музыку погромче и насыпал в алюминиевую тарелку леденцов. С нами он не пил, но активно поддерживал разговор и был, как бы глупо это ни звучало, почти душой компании. В тюрьме очень редко можно встретить настолько активных и жизнерадостных людей. Выяснилось, что он сидит с 1997 года (тогда я только пошел в первый класс).
Мы помылись, и нас снова отвели в ту убитую камеру, сказав, чтобы все потихоньку собирались на обыск. Менты забирали по два-три человека. Когда подошла моя очередь и я зашел со своими сумками в небольшое помещение, то удивился снова.
Здесь, прямо как в аэропорту, стояла лента со сканером багажа. Мне сказали поставить на нее сумки, а самому пройти через металлодетектор. Легавый сидел напротив монитора и водил курсором мышки по содержимому первой просвеченной сумки. Заострил внимание на небольшом заточенном куске металла, который я спрятал в переплет книги:
— А это что?
— Это хлеб резать, старшОй.
— Запрещенного нет ничего? — А потом, почти виновато: — Я обязан спросить.
— Нет, нету, начальник.
— Ну все, иди. По коридору налево.
Он даже не просвечивал две другие сумки. Если бы у меня был чертов конь, я бы и его провел через такой обыск.
В конце коридора уже собралось несколько человек, с которыми я сидел в камере, — они весело общались с ментом, уговаривая его посадить кого-то в определенные хаты.
Когда вся толпа прошла через обыск, нас начали разводить по камерам. Почему-то в этом СИЗО все кормушки (окошки в дверях камер, через которые передают баланду) были открыты, и обитатели камер смотрели на вновь прибывших, перекрикивались друг с другом и здоровались со знакомыми из нашей компании. Люди засовывали в кормушки руки — рукопожатия, передачи сигарет и других благ туда и обратно. Мент совершенно не препятствовал и только терпеливо ждал, когда все закончат. Зэки же нарочито долго обсуждали новости и даже рассказывали анекдоты — видимо, показать, что ожидающего сотрудника вообще не существует.
Меня завели в камеру (как выразился легавый — транзитную хату), где находились люди, ожидающие этапирования на зону.
Очень большое помещение с шестнадцатью шконками, телевизором почти в каждом проходняке, а в некоторых — даже небольшой холодильник.
Огромный стол с лавочками, висящая на стене полка под посуду (было даже много стеклянных кружек и тарелок), чайник и маленькая одноконфорочная плитка, на которой стояла какая-то кастрюлька. Будто я оказался не в тюрьме, а в военной палатке. Только атмосфера очевидно полегче.
Мобильные телефоны были почти у каждого, плюс один общаковый. Кровати завешаны со всех сторон плотной тканью, а у некоторых — даже сверху. Прежде чем заходить в чей-либо “танк”, нужно дать о себе знать, иначе можно нарваться на неприятности — вдруг там делают то, что видеть не стоит (например, прячут или достают телефон: если его заберут после твоего опрометчивого появления, могут возникнуть вопросы и неудобства).
После того как я поговорил со смотрящим за камерой и его приближенными, мы традиционно выпили чифирь и выбрали место, где спать до этапа. Какого-то чувака подняли, сказали ему скручивать свой матрац и переезжать ближе к выходу. Вопросов я не задавал — раз люди ведут себя так по отношению к этому человеку, значит, есть основания.
После вечерней проверки (здесь она была в 20:30 — мы все вышли в коридор, а один человек зачем-то остался в камере) началась подготовка к будущей попойке. Некоторые доставали из сумок под кроватью мусорные пакеты с литрами браги.
Вот вам усредненный рецепт, потому что вариаций масса. Берется хлеб, крошится, параллельно в стакане теплой воды разводится огромное количество сахара. Затем эта жидкость набирается в рот, и арестант начинает херачить ею изо рта, как распылителем, по крошкам. Эта муть разминается и упаковывается в пакет, а затем кладется под матрац — чтобы примять ее своим весом. Пару недель брожения, а после в пакет наливается подслащенная вода и кладутся дрожжи, если они есть. В место, где завязывается пакет, вставляется корпус от шариковой ручки — чтобы все не взорвалось к чертям и воздух выходил постепенно. Еще 2-3 недели — и получилась брага — жидкость крепостью от 10 до 20 градусов. Дальше весь процесс идет по принципу варки самогона — жидкость выпаривается кипятильником, а собравшиеся капли — это уже готовый алкоголь крепостью от 35%.
Следующие несколько часов арестанты стояли возле импровизированного самогонного аппарата и следили, чтобы все было так, как задумано. А в итоге вышло около четырех полуторалитровых бутылок с розоватой прозрачной жидкостью, о крепости которой мне, человеку не употребляющему алкоголь уже кучу времени, сказать сложно. Разложили закуски, включили музыку и пили, пили, пили... Не было никаких пьяных конфликтов, никакой показной храбрости и бравады — все вели себя в рамках приличий.
Собственно, я был в доску, дорогие читатели. Но чувствовалась легкость, про которую я уже успел позабыть. Каждое лицо казалось каким-то своим, все казались товарищами. Пошли игры в дурака и просмотр комедий в стиле “Мальчишника в Вегасе”...
Алкоголь и мобильные телефоны — это было единственное, что менты могли забрать на обыске. На стеклянную посуду, железные вилки, флешки, картридеры и прочие мелочи они просто закрывали глаза. Мне казалось дикостью все: телевизоры в камерах, холодильники, даже чертовы вентиляторы, не говоря о совсем запрещенных вещах. Я бывал в тюрьмах, где в особенных случаях запрещали даже книги, а тут такое. Тысячи факторов, сотни людей “строили” положение — взятки администрации, шантаж, вскрытие вен, голодовки, — я прекрасно знал, чего именно стОит “черный” централ. Отсюда я поеду на зону.