Евдокия нависла над невесткой как коршун: "Ты чего разлеглась, белоручка? А ну, живо в коровник!" Алёнка подпрыгнула как ужаленная, мгновенно собралась и тенью проскользнула мимо сердитой свекрови. "Лодырка!" - крикнула ей вслед Евдокия.
Алёнка, утирая слёзы, стояла с подойником около коровы и жалобно просила: "Зорька, миленькая, ну давай я тебя подою. И тебе легче будет, и мне не так достанется от мамы." Мамой она звала свекровь, которая другого обращения после свадьбы не признавала. Крепкая деревенская баба, сбитая, коренастая, она и брёвна таскала, и дрова колола, и всю остальную мужскую работу делала, казалось бы, играючи. Да и помочь было некому: муж давно сгинул, а сын уж 2 месяца как в армии. Алёнка вспомнила, как Серёжка прижимал её к себе крепкими, как у матери, ручищами, а она, хрупкая как тростинка, таяла от его грубой мужской силы. После громкой деревенской свадьбы Серёжка предложил остаться жить в деревне. Мол, чего там в городе делать: пыль, грязь, а тут приволье. Весной и правда всё казалось красивее и слаще, чем в другое время года, и Алёнка согласилась. Жить стали в доме свекрови, места много, всем хватит. И тут как гром среди ясного неба - повестка. Серёжке уже 26 было, думал, что не возьмут, хоть поначалу и рвался служить. А тут недобор по району - призвали.
Долго печалиться Алёнке не пришлось: как только скрылся автобус с призывниками, свекровь смахнула слёзы фартуком и металлическим тоном заявила: "Марш домой, неча тут сырость разводить. Дел полно." Серёжка жену от бытовых деревенских трудностей старался оберегать, а свекровь размахнулась на полную катушку: невестка и вёдра с колодца таскала. и дрова пилила, и корову доить должна была. Но вот тут вышла осечка: строптивая Зорька подоить себя давала только при свекрови. В этот момент у Алёнки потели и тряслись руки, а мать мужа ещё и прикрикивала, нависнув скалой над девушкой с подойником. Вот и в этот раз, выскочив из постели по окрику свекрови в 5 утра, Алёнка безуспешно уговаривала Зорьку помочь. Рассказала корове все свои горести, и когда в очередной раз пробовала подобраться к вымени, сзади раздался зычный голос Евдокии: "Опять она, лодырка такая, ничего не сделала! Получай, негодница!" - и на спину Алёнки опустился кнут. Девушка взвизгнула от боли и унижения, повернулась, попыталась закрыться руками, но свекровь хлестала её снова и снова. Ушла она только тогда, когда на теле и лице девушки были сплошь одни вспухшие розовые полосы. Алёнка потеряла сознание.
Очнулась она уже в постели. Как туда попала - не помнила, но, увидев перед собой подобревшее лицо свекрови - затрепетала. "Ну, не серчай, я ж не со зла," - добродушно молвила Евдокия. "Надеюсь, к таким методам больше прибегать не придётся, ты же будешь работать как нужно?" Алёнка мелко и часто закивала головой, насколько позволило саднящая шея. "Ну вот и ладненько. Посидишь дома пару дней, вон тебе отвар, примочки поделаешь и всё сойдёт. А в понедельник чтоб с зари была готова к работе." Свекровь ушла, а Алёнка снова заплакала. Солёные слёзы катились по распухшим щекам и причиняли адскую боль, но унять их она не могла. Три дня провела как в забытьи. И на четвёртый поняла, что раны затягиваются, а завтра понедельник...
Но ничего не изменилось. Зорька лягала Алёнку и подоиться так и не давалась, а свекровь неизменно брала в руки кнут. И, в отличие от Алёнки, совсем забыла, что вот-вот вернётся из армии Серёжка. И когда она в очередной раз с наслаждением хлестала невестку и кричала неизменное: "Лодырка!", её руку перехватила сильная мужская рука. Кнут был выброшен и сломан, а возмужавший Серёжка бросился к бесчувственной жене. Евдокия всплеснула руками, приговаривая, что не помнит, как всё случилось, да как она виновата, а её сын подхватил на руки Алёнку и понёс в медпункт. На этот раз раны оказались слишком серьёзными: один из ударов пробил вену, девушка потеряла много крови. Спасибо врачам, повезли в район, спасли. Серёжка не отходил от кровати жены. Один-единственный раз он себе позволил прийти в родительский дом: собрать вещи перед выпиской жены.
Евдокия выла и металась по пустому осиротевшему дому. Сын ни слова не проронил, лишь взглянул на мать из-под густых бровей - и ушёл с двумя чемоданами. Десять лет ждала Евдокия. что одумаются молодые, сначала кляла невестку, потом молилась и снова кляла. А потом отказали ноги. Старая стала, немощная. И в хмурый дождливый день распахнулась дверь дома, а на пороге возникли четверо. Сын, ещё больше возмужавший, невестка, у которой раны зарубцевались, но были видны даже через столько лет, и двое ребятишек - мальчик постарше и малышка на руках у сына. Слёзы брызнули из глаз Евдокии. "Простите, дети!" - завыла некогда железная баба. Алёнка подбежала к свекрови, обняла: "Не плачь, мама, я давно простила!" Жизнь потекла своим чередом. Зорька давно померла, молодые завели новую тёлочку, которая была ласковой ко всей, и в первую очередь - к Алёнке. Евдокия наблюдала, как невестка управляется с хозяйством, доит корову, не предъявляла никаких претензий, но в тишине иногда проскальзывало до боли знакомое и хлёсткое: "Лодырка!"