Читайте Часть 1 Главы 1 "Отдых", Часть 2 Главы 1 "Отдых", Часть 3 Главы 1 "Отдых", Часть 1 Главы 2 "Дорога", Часть 2 Главы 2 "Дорога" романа "Повесть о первом взводе" в нашем журнале.
Автор: Михаил Исхизов
2. Дорога.
Часть 3
* * *
Пулеметы – любовь Логунова. И следует сказать, он пользовался взаимностью. Железо ведь – а чувствует и ласку, и уважительное к себе отношение. Каждый пулемет, который оказывался в руках Логунова, работал как хорошие часы.
У Логунова на машине всегда можно было найти пулемет, а иногда и два. Никто не знал, где он их берет, артиллерийскому взводу пулеметы не положены. Но стремление Логунова незаконно приобретать нештатное оружия не пресекали. На фронте такое допускается. Потому что идет не во вред общему делу, а на пользу. Нештатный пулеметик и выручить может.
Сейчас у Логунова было два ручных пулемета. Один – наш, другой – трофейный. Для трофейного лентами с патронами набили целый ящик из-под снарядов. Для нашего Логунов припас пяток дисков.
Готовить это оружие к бою Логунову помогал Трибунский. Они расстелили плащ-палатку, разбирали на ней пулеметы, чистили-смазывали, набивали патронами диски.
Трибунский тоже был с ручными пулеметами на «ты». Но произошло это далеко не сразу. Он шел в армию уверенно и с желанием. Знал, что сумеет быть там не хуже других. Как герои книг, которыми Трибунский зачитывался, был он, в мечтах своих, отчаянным парнем со стальными мускулами, точным глазом и мгновенной реакцией.
Но в первые же дни пребывания Трибунского в запасном полку стало ясно, что до стальных мускулов и точного глаза очень далеко. Силенки у него оказалось меньше, чем у других. Не хватало сноровки и выносливости. На теоретических занятиях он схватывал все легко. Но сколько их было, в запасном полку, этих теоретических: «уставы» да «политчас». Когда доходило до практики, ничего у него не получалось. Ползать Трибунский, как выяснилось, не умел, бегал плохо. Граната у него летела не туда, куда надо. За внешний вид тоже доставалось. Он не умел как следует намотать портянки, набивал волдыри на ногах и постоянно хромал. Командир взвода смотрел на него, как на обузу, а командир отделения, которое из-за Трибунского считалось отстающим, терпеть его не мог. Товарищи по взводу смеялись над его беспомощностью.
Самолюбие не позволяло Трибунскому быть хуже других, но он все время чувствовал: хуже. И тянулся изо всех сил. Когда сослуживцы отдыхали, он снова и снова разбирал и собирал винтовку или ручной пулемет. Делал это до тех пор, пока каждая деталь, каждый винтик не становились послушными. Раз пять-шесть за день выбирал время, чтобы сбегать к турнику, на котором едва мог подтянуться один раз. Учебную гранату бросал до тех пор, пока хватало силы удержать ее в руках. Каждое утро на физзарядке, которую никто не принимал всерьез, он выкладывался.
Трибунский не высыпался, уставал и от постоянных перегрузок похудел так, что его однажды, к радости командира отделения, хотели отправить в госпиталь, как дистрофика.
Но прошло месяца два, и он втянулся в будни солдатской службы. Ладони огрубели, покрылись желтыми мозолями, мышцы стали упругими, движения уверенными. И уставать Трибунский стал меньше. Теперь, в суматошные минуты тревог, он успевал стать в строй одним из первых. Во время марш-бросков, уже не ему помогали, а он брал у обессилевших, ставшую вдвое тяжелей, винтовку или вещевой мешок. Из ручного пулемета стал стрелять лучше всех в роте и занял второе место на батальонных стрельбах. Но он хорошо понимал, что это еще не все, что самое трудное ожидает его на фронте.
Первый бой Трибунский выдержал. Было ли ему страшно? Да, конечно. Но мучило другое чувство, более сильное, чем страх смерти: боязнь в чем-то отстать от товарищей.
На четвертом месяце фронтовой жизни его ранило. Пуля застряла в мягких тканях левой ноги. В госпитале ее вынули, но рана заживала плохо, и он пробыл там больше месяца.
Потом опять запасной полк, но уже бывалым солдатом, с красной ленточкой – знаком ранения – на гимнастерке. Снова на фронт. Попал в артиллерийский противотанковый полк. Во взводе Трибунского встретили хорошо. А премудрости артиллерии ему пришлось осваивать на ходу. Справился и с этим. Но по-прежнему перед каждым боем боялся допустить какую-нибудь слабость, сделать что-то не так.
* * *
В расположение взвода въехал «форд», груженый снарядами. С машиной приехали старшина Белякин и старший сержант Земсков, комсорг батареи, командир отделения разведки. Старшина привез объемистый сидор, набитый всякой всячиной, а Земсков снял с машины «дегтярь» и две коробки с дисками.
– Комсоргу привет! – окликнул его Логунов. – Провожаешь?
– Привет! Я вам пулеметик привез. Как часы работает. – Земсков присел рядом с Логуновым, положил пулемет на плащ-палатку.
– Хорош, – погладил вороненый ствол Логунов. – Ваш, от щедрот?
– Зачем от щедрот? На такие машинки мы скуповаты. Разведчикам сгодятся. Комбат со своего плеча жалует. А при пулемете шесть дисков.
– Приехал поднимать нам бодрость духа?
– Не стану поднимать. С вами отправляюсь. Комбат беспокоится, как бы вы пулемет не замылили. Хочет, чтобы после боя вернули. Я и взялся за ним присматривать.
– Понятно. Только мне он ни к чему. Видишь, какая у нас парочка?
– Вижу. Я и сам с ним управлюсь. Вдвоем может и пригодимся.
– Вдвоем пригодитесь. Ты лейтенанту доложи.
– А как же.
– И старшина с нами? – спросил Трибунский.
– Нет. Старшине нельзя. Кормилец он наш и поилец. Его с вами оставь, так непременно каким-нибудь шальным осколком зацепит. Батарея оскудеет. Белякин это тоже понимает и старается не забегать туда, где жарко.
– Человеку жить хочется, и это, вообще-то, хорошо, – рассудил Трибунский.
– Хорошо, – согласился Логунов. – Он подвинул к Земскому цинк с патронами. – Помогай. Если тебе тоже жить хочется, набивай диск.
– Хочется, – Земсков раскрыл диск для «дегтяря» и стал укладывать в него патроны: трассирующий, бронебойно-зажигательный, обычный... – Жить каждый хочет и должен хотеть. А вот выжить... Слово какое-то неприличное.
– Как думаешь, выживет? – поинтересовался Логунов.
– Хрен его знает. Снаряды ведь ложатся не только на переднем крае, везде достать может. Но тяжело ему. Все время думать, что могут убить, от таких мыслей свихнуться можно.
– С ним поговорить надо по-хорошему, – как бы посоветовал Земскову Трибунский. – Вас, комсоргов, для того и назначают, чтобы вы с людьми душевно разговаривали. И разъясняли текущий момент.
– Правильно рассуждаешь, учитель. Говорил я с ним. Разъяснял, примеры приводил. Все он понимает. Но не может ничего с собой поделать. У него в характере заклепок не хватает. В свое время их не поставили, а сейчас не просунешь. А так старшина старательный. Если чего достать – он справляется.
– Может ты не сумел подходящие слова найти? – спросил Логунов.
– Может и так, – не стал возражать Земсков.
* * *
Старшина Белякин обходил солдат, спрашивал, не нужно ли кому чего?
Просили табак, нитки, спички...
Все это старшина предусмотрительно захватил с собой. Махорка «Моршанская» – чемпион среди горлодеров. Коробки спичек большие, с кулак величиной. Нитки толстые, крепкие. Пришил – вечно будут держать.
– Вы, ребята, нитки берите, – подсказывал Малюгин, – нитки завсегда пригодятся. Если кому тяжело, я в свой сидор положу.
– Положить-то ты положишь, а как их потом из твоего сидора достать? – пошутил Птичкин.
– И не стыдно? Это я для тебя ничего не доставал? – обиделся Малюгин.
– Ладно, не сердись, сейчас добудем нитки, – Птичкин подошел к Белякину. – Прошу по случаю крайней необходимости две катушки.
– Зачем две? – выдать сразу две катушки одному человеку Белякин не мог. На то он и был старшиной, чтобы не давать по многу.
– Собираюсь перелицевать свои галифе, – объяснил Птичкин.
– Перешивать? Зачем?
– Для красоты.
– Для красоты?.. – Старшина опытным глазом окинул вылинявшее за лето «вещевое довольствие» Птичкина. – Чего их перешивать? Они уже того…
– Так не эти. У меня, товарищ старшина, в сидоре совершенно другие есть. Неприкосновенный запас. Но великоваты. Нас после этого боя наверняка отведут для пополнения и отдыха. Я их перешью и к местным барышням пойду в красивых новых галифе. Думаю, что для такого важного дела вы не пожалеете двух катушек.
Белякин сдался, не пожалел.
Птичкин немедля вручил их Малюгину.
– Это чтобы ты понял, как я тебе доверяю, Малюгин, – заявил он. – Передаю безвозмездно. Потому что перед твоим сидором, Малюгин, я в неоплатном долгу.
Не один Птичкин воспользовался добротой Белякина. Каждый, даже те, кому ничего не требовалось, брал у старшины что-нибудь. Нельзя упускать такую возможность.
Подошел старшина и к Логунову.
– Как, сержант, сапоги не жмут?
Он подмигнул Логунову, как будто по поводу этих сапог между ними происходило что-то веселое, известное только им двоим.
– Хорошие сапоги. – Логунову не хотелось говорить о сапогах. Но и грубить старшине не следовало.
– Рад, что понравились. Ты, Логунов, приходи, все, что нужно, подберем, – и старшина еще раз подмигнул.
Видно, разговор у лейтенанта Столярова со старшиной Белякиным произошел обстоятельный. И старшина хорошо понял лейтенанта.
* * *
Позади остались крайние домики села. Гогебошвили свернул на полевую дорогу, идущую рядом с разбитым тягачами и танками грейдером, и повел «студер» быстро и мягко.
После того как загрузили второй боекомплект, в кузове стало тесновато. Машину почти до уровня бортов забили ящиками со снарядами. Возле кабины снаряды не укладывали. Оставили что-то вроде прохода. Там сложили вещмешки, разместились оба командира орудий, наводчики и, конечно, Малюгин. Остальные, кто как мог, уселись на ящики со снарядами.
Ехали молча. Все посматривали вверх. Солнце стояло почти в зените. Ясное, бездонное, удивительно чистое небо раскинулось от горизонта до горизонта. Красота! Из этой красоты в любую минуту могла свалиться беда. Но начальство приказало оседлать дорогу еще сегодня и, надо полагать, существовали, у начальства, на этот счет, какие-то серьезные причины. А может и не существовали: кто-то из штабных сказал, другой, не подумал, написал. Бывает… Гогебошвили гнал машину на предельной скорости. Не нравилось ему красивое чистое небо. Хвост пыли тянулся бесконечной лентой, не успевал осесть на землю, а машина уже скрывалась вдали…
– Не могли дождаться вечера, – тоскливо протянул Баулин, заряжающий второго орудия. – А он сейчас как выскочит, как даст. И укрыться негде…
Выдал то, о чем думали многие. Но одно дело думать, другое – сказать. Не принято говорить такое.
– Не каркай! – оборвал его Малюгин.
– А что я такого сказал? Небо вон какое… А мы днем.
Тебе человек интеллигентно советует не каркать, – пришел на помощь Малюгину Птичкин. – Так неужели ты не можешь выполнить такой доброжелательный совет и заткнуть на ближайшие полчаса свою мухоловку?!
– Чего вы ко мне пристали? У меня свое начальство есть. Нужно будет, скажет.
– Сказали тебе, заткнись! – взорвался Угольников. – Я твое начальство, понял!
Баулин обиженно замолк.
Справа и слева, сколько могли охватить глаза, шли поля, безжизненные, одичавшие. Не одна дорога пролегала когда-то по этой степи: от села к селу, к выпасу, к пашне, к реке. Заросли они сейчас сорной травой, и никуда теперь не вели.
Солдаты смотрели на дикие поля и молчали. Ко всему может привыкнуть человек: к тяжелой работе, к сорокаградусным морозам, к постоянным опасностям. Даже война, явление для нормального человека совершенно неестественное, стала привычной частью их жизни. Но никогда не сумеет человек, без душевной боли, видеть одичавшую, заброшенную землю.
С тоской смотрел на эти поля Огородников. Вспоминал, как брала его с собой в поле мать... Постелит в стороне рядно, поставит рядом сумку с буханкой подового хлеба и бутылкой молока. Даст в руки игрушку: «Сиди, Васек, никуда отсюда не уходи», – и мотыжит картошку.
Постарше стал – батя брал с собой. Когда десять лет исполнилось, отец для него косу смастерил – маломерку, но настоящую, легкую, звенящую. Поставил рядом с собой траву косить. До чего хорошо на сенокосе! Мужики цепочкой идут. Косы: «вжик-вжик» и его коса, вместе со всеми: «вжик-вжик». Он еще не мужик, но уже и не пацан. Вместе со всеми махал косой, и обедать его сажали вместе со всеми. После обеда ложились отдыхать на свежее, пахнущее солнцем сено. Засыпал сразу, как проваливался куда-то, а просыпался один, заботливо укрытый отцовским пиджаком. Не опомнившись еще от сна, хватал свою косу, воткнутую черенком в землю, и бежал туда, где вышагивала по полю цепочка косарей.
Потом работал сеяльщиком, возницей. Любую работу делал, но больше всего любил косить.
Как только война закончится, надо сразу домой побыстрей ехать. Мать и батя совсем старые стали. Тяжело им работать… А земля наверно пустая. Столько травы пропадает, и работать некому. Остановить бы сейчас машину и каждому в руки косу... Другие ведь тоже стосковались. Вон как Малюгин на эту траву смотрит, и Григоренко, и Мозжилкин... Обрадовались бы все...
Огородников прикрыл глаза и представил, как идет по полю взвод, растянувшись клином. Как свистят косы, как ложится у ног валки травы... Впереди гвардии лейтенант Столяров, за ним сержант Логунов, а третьим он, Огородников, наводчик. Красота какая...
Машина промчалась через небольшую деревушку, растянувшуюся вдоль дороги. Вообще-то не было уже этой деревушки. Как памятники жившим здесь когда-то людям, торчали закопченные печные трубы. Только два дома уцелели. Стояли они почти рядом, ничем, видно, раньше не отличались от других, но по какой-то непонятной прихоти не тронула их война. А зловещую тень свою на них бросила. Переполненные ужасами войны, испуганно глядели они на дорогу черными, зияющими, как раны, дверными проемами и пустыми глазницами окон.
Между домами темнели воронки от бомб. Какая-то женщина в длинной темной кофте забивала окно куском фанеры. Возле нее стояли двое ребятишек и собака. Никто из них не обратил внимания на проносящуюся мимо машину. Даже собака не выскочила на дорогу, не залаяла.
А потом, километрах в пяти от разбитой деревушки, «он» и появился. Небольшой одномоторный самолет вынырнул из-за облачка и пошел невысоко над землей, пересекая курс машины. Ждали ведь, что может случиться такая подлость, а он все равно появился неожиданно.
– Вот они и прибыли, здрасте вам! – Птичкин поглубже надвинул пилотку. – Только его нам не хватало... А не пошел бы ты… – и Птичкин дал пилоту очень хороший совет, куда тому следует отправляться и что делать там, куда он прибудет.
Пилот его, конечно, не услышал, но, возможно, действительно собирался лететь куда-то подальше. Он, кажется, не заметил пылящую по дороге машину. И каждый подумал, что вроде бы пронесло. Может же у этого шального фрица быть задание более важное, чем обстрел одинокой машины.
А мог и обстрелять... Впереди, всего километрах в трех – минутное дело для машины, – к самой дороге подступала рощица. Подходящее место, чтобы укрыться.
– Жми! – велел лейтенант Столяров. – Надо проскочить!
Машина и так шла на максимальной, но Гогебошвили, кажется, умудрился выжать из нее еще что-то.
А самолетик – теперь уже – самолет, и можно было узнать в нем сто девятый «мессер», – развернулся, сделал полукруг и пошел вдоль дороги, навстречу машине. Вот уж действительно: здрасте, а мы вас не ждали…
И нельзя остановить «студер», дать солдатам сойти, разбежаться по полю. Неподвижную машину «мессер» разнесет в щепу наверняка. Только маневр, быстрый, неожиданный для пилота, мог спасти. Гогебошвили впился глазами в самолет: надо угадать, когда «мессер» ударит и отвернуть на какую-то долю секунды раньше. Всего-то на долю секунды…
А сидеть во время обстрела на ящиках со снарядами – дело дохлое, хуже не придумаешь. Никакие нервы не выдержат. И солдаты сыпанули через борта на полном ходу. Прыгали, кто как сумел. Некогда было выбирать место или удобный для прыжка момент.
Логунов остался в кузове. Широко расставил ноги, оперся локтями на кабину, прижал к плечу приклад трофейного «МГ». Вглядывался в «мессер». Ждал, когда можно будет нажать на спусковой крючок, чтобы встретить… Зазвенела в чьих-то руках металлическая, туго набитая патронами лента. Логунов посмотрел. Малюгин присел рядом, быстро перебирал железные звенья, проверял, плотно ли набиты, досланы ли патроны до упора.
– Прыгай! – крикнул Логунов.
– Ребят прикрыть надо.
– Прыгай, прикрою!
– Не, одному несподручно будеть...
Наверно Малюгину сейчас больше всего хотелось спрыгнуть с машины и зарыться в землю... Но ребят надо было прикрыть. И машину. И орудия. И конечно, Логунову хорошо бы иметь в таком деле напарника.
– Ну, давай! – и Логунов забыл про Малюгина. Ловил в прицел «мессер».
Гогебошвили угадал нужную ему долю секунды. За мгновение до того, как фриц открыл огонь, шофер резко рванул машину влево. Длинная очередь крупнокалиберных пулеметов «мессера» задела лишь кабину машины и ушла в поле. Промазал и Логунов. Сержант был классным пулеметчиком, а самолет шел настолько низко, что Логунов вполне мог бы его достать. Если бы не неожиданный маневр Гогебошвили. Или, если бы пулеметы «мессера» не достали Логунова.
Можно сказать: повезло и тем и другим. Разошлись.
* * *
Самолет скрылся за горизонтом, а машина промчалась еще метров сто и остановилась. Распахнулась дверца кабины, и Гогебошвили спрыгнул на землю.
– Чего остановился?! – закричал Логунов. – Гони орудия к роще!
– Понимаешь, лейтенанта убило... – Гогебошвили смотрел растерянно и отрешенно, его блестящие черные глаза стали какими-то тусклыми. – Кажется, совсем убило лейтенанта. – Он стоял неподвижно, шевелились только ставшие почему-то серыми губы.
– Лейтенанта в укрытие! Сам за баранку! – приказал Логунов.
Гогебошвили вместо того, чтобы броситься выполнять приказ, только переступал с ноги на ногу, растерянно глядел на сержанта.
«Какое тут в степи укрытие, – понял Логунов, – Разве только кювет...»
– Укрой в кювет!
Гогебошвили послушно подхватил лейтенанта Столярова на руки и бережно понес его к кювету.
«Как это так – убило?» – до Логунова только сейчас дошли слова Гогебошвили. Он не раз видел лейтенанта Столярова в бою, ценил его как умного и, что тоже немаловажно, удачливого командира. Не раз попадал лейтенант в сложные переплеты, но не имел ни одного ранения. И вот теперь не в бою, а просто так: ехали, ехали и на тебе: «Лейтенанта убило...» – Прилетел «мессер» и расстрелял на марше. Это было дико, непонятно и неестественно, хотя смертей за последних два года Логунов повидал немало.
Может быть, лейтенанта только ранило? Не разобрался Гогебошвили. «Конечно, ранило, – уговаривал себя Логунов. – Ранило…»
– Малюгин, цел?
– Порядок. Только он сейчас вернется.
– Встретим. Готовь патроны.
«А как остальные?» – Логунов окинул взглядом поле. Взвод рассыпался метрах в трехстах от машины. Одни остались там, куда спрыгнули со «студера», лишь немного отползли в сторону. Другие перебрались подальше от дороги. Кто-то лежал, кто-то сидел, и все смотрели в небо, в ту сторону, куда улетел «мессер» и откуда в каждую секунду он мог появиться снова.
Кажется, все целы. Но на таком расстоянии разве разберешь?
Кто-то поднялся и быстро побежал к машине. Логунов узнал Трибунского. «Значит, цел. Хочет взять второй пулемет, – понял Логунов. – Не успеет. «Мессер» вот-вот появится. Не успеет...»
– Трибунский, ложись! Слышишь, ложись! – закричал Логунов и взмахнул рукой сверху вниз. – Ложись, я тебе говорю!
Привыкший подчиняться командиру, Трибунский послушно упал на землю.
– Спрятал лейтенанта, хорошо спрятал... – у машины стоял Гогебошвили.
«Вернется же «мессер», непременно вернется, холера. Надо спасать машину и орудия», – только об этом сейчас и думал Логунов.
– Давай вперед метров на двести, а потом в степь... Подальше от ребят – торопливо сказал он шоферу. – Выйдет на нас – кружись волчком, но машину и пушки из-под огня выведи! Понял?!
– Пусть летит! – закричал Гогебошвили. – Пусть летит! – глаза у него стали почему-то круглыми, бешенными. – Я ему карусель устрою! Ни одна пуля в пушки не попадет!
– Помчали! – Теперь все зависело от таланта Гогебошвили. И от того, насколько повезет.
Гогебошвили мягко, как-то даже ласково тронул машину с места. Как раз в это время Логунов и увидел вдали приближающуюся в небе точку. Она стремительно росла. Возвращался «мессер». Логунов постучал по кабине, показал на истребитель шоферу и потянулся пулемету. А Гогебошвили сорвал машину с дороги и пошел, и пошел в степь, уводя самолет от взвода. Так раненая утка, подставляя себя под удар, уводит хищника от выводка.
Самолет шел не с той стороны, куда он скрылся, и откуда его ждали. Где-то там, за горизонтом, он сделал полукруг и заходил сейчас, как и в первый раз, со стороны солнца.
Возвращающийся самолет видели уже все. Кто сразу распластался, приник к земле, кто продолжал следить за приближающимся «мессером», готовый вжаться в землю, когда он подойдет поближе.
Беззащитным и беспомощным чувствует себя человек, когда лежит на земле и видит идущий на него вражеский истребитель, оснащенный скорострельными пулеметами. Если бы ответить огнем на огонь? Так нечем ведь! Просто лежишь и ждешь, когда в тебя станут стрелять. И вся твоя защита от несущих смерть пулеметов – вылинявшая ткань хлопчатобумажной гимнастерки.
«Хоть бы маленькая ямка, – думал, вжимаясь в землю, Трибунский. – Если бы сейчас земля провалилась, и можно было укрыться... – Он кожей чувствовал нацеленные на него пулеметы. Именно на него... – А если в голову?! – Он представил себе, как пуля из крупнокалиберного пулемета ударяет в голову, и голова раскалывается, словно арбуз. – Только бы не в голову. Только бы не в голову!» – осталась одна-единственная мысль. Не зная, что сделать, чтобы уберечься от страшного удара, он прикрыл голову руками. Прикрыл ладонями от крупнокалиберных скорострельных пулеметов.
Логунову некогда было думать, что и как случится, если в него попадут. Он держал в руках оружие, сам должен попасть. И думал он только об этом.
Вернулся... – шептал Логунов, как будто громким разговором боялся спугнуть приближающийся самолет. – Вернулся... Эт-то хорошо... Сейчас мы тебя встретим... По мотору... Надо по мотору. Раз ты вернулся... мы встретим...
Он подпустил истребитель метров на шестьсот и нажал на спусковой крючок. Прозвучала короткая очередь, пулемет дернулся и умолк. Перекос патрона. Пустяковая задержка. Чтобы устранить ее, нужно всего несколько секунд. Но за эти секунды «мессер» вплотную подойдет к машине, обстреляет ее и скроется за горизонтом.
– Пригнись! – крикнул Логунов Малюгину. Присел на корточки и прижался к борту машины.
«Студер» взревел и прыгнул вперед. Потом так же неожиданно накренился и помчался куда-то вправо, кажется, только на двух колесах. Неожиданно остановился на мгновение, словно хотел затаиться, снова прыгнул и пошел опять на двух колесах, но теперь уже круто влево, влево... влево… «Мессер» не успевал разворачиваться за машиной, выкручивающей столь немыслимые виражи. Длиннющая очередь прошлась по кабине, вспахала поле и «мессер» скрылся за горизонтом.
Гогебошвили за каких-нибудь пять минут два раза спас взвод, машину и орудия.
Продолжение следует...
Нравится роман? Поблагодарите Михаила Исхизова переводом с пометкой "Для Михаила Исхизова".