На площади Трех вокзалов, в самой его каким-то чудом не сгнившей сердцевине валяются серые нитки трамвайных путей. Приезжие, проходя под ними в переходе между Ленинградским и Казанским, не подозревают о них, трамваем пользуются только местные, считая за местных и тех, кто обжил эту территорию наравне с москвичами, всякая падаль и шушера. И мы. Если сесть на любой в сторону садового, куда трамвай так и не доедет, он свернет перед ликом гостиницы, постоянно меняющей свое название, направо, вдоль железнодорожных путей, трех ларьков с шашлыком, вкусно пахнущих, столько раз собирались около них вылезти, но так и не смогли себя заставить. Немного узких улочек со старыми серыми и коричневыми домами, из окон которых на трамвай таращились глазенки маленьких москвичей и ленивых бестолковых кошек.
Вылезали на проспекте Мира, там же Макдональдс, знаменитый в узких кругах Макдольнадс, где можно было купить бургер, выдернуть из него котлету, а вместо нее положить купаты, что жарили прямо за ним в какой-то синей будке. Очень вкусно, хотя цена купат намекала, что мяса в них не больше, чем в манне небесной или пирожках с щавелем.
В этом же Макдольнадсе однажды провелась масштабная акция, которая потрясла сами основы устройства американского государства, которое с тех пор катится по наклонной. Ну мы этого просто не замечаем, смотрим под неправильным углом. Некто, восходящая тогда звезда новой для нас политики со значительным уклоном в цирк, чья труппа состоит исключительно из умалишенных, оставлю его фамилию в секрете, скажу только, что звали его Владимир, а папа был у него юрист, грозный Вольф, решил дать ассиметричный отпор США. Поэтому по всем каналам объявил об тайной акции у Макдональдса, такого-то числа, во столько-то времени. Тайная акция, о которой рекламируют по телевизору – хороший ход, надо сказать!
Конечно, мы приперлись, веселуха да еще так рядом, бывает редко. Сын Вольфа под бодренькие крики однопартийцев зашел, купил бургер, вынес его на площадку перед Макдональдсом и начал на нем яростно скакать, брызжа слюной и нечленораздельно крича что-то про члены. Потом сел в дорогую машину и уехал. Америка повержена, все довольны. Особенно сама Америка, которая только что получила из его рук немного денежек в кассу за бургер. Мы посмеялись, кроме одного нашего сотоварища. Он впечатлился неимоверно и через несколько дней отправился в Луков переулок вступать в ряды. Пришел пьяный, в спортивном костюме Адидас, сказал, что у них там холодильник с водкой и костюмы эти всем выдают обращенным, чем смутил души еще двоим. Однако они пришли грустные, а один с распухшей щекой, им там охрана просто-напросто накостыляла. Наверное, на американцев немного похожи, шутили мы потом.
Случай второй, отпечатавший в памяти гораздо позднее, после выхода фильма «Жмурки». Конец девяностых, мода на красные пиджаки, золотые цепи и мерсы с синими прибалтийскими номерами еще в силе. Заходит в Мак типичный представитель этого подкласса царства животных, расталкивает кучу школоты, пришедшей сюда после экскурсии на стадион Олимпийский или еще откуда-то, много их было, человек пятьдесят. Сует кассиру деньги, одновременно брутально хрипя заказ. Школота у него вежливо спрашивает, мол, господин мудак, а вы не заметили, что очередь начинается чуть сзади того места, где вы изволите сейчас стоять, товарищ тупой шкаф. Красный пиджак немного опешил, послал их ко всяким разным матерям, которые могут и не приходиться им родственницами, и повернулся обратно к кассиру. Через минуту он лежал на полу, закрывая голову локтями и правильно сгруппировавшись, как его учили где-нибудь на секции подпольного самбо. Школота методично, всей кучей, чесала о него ботинки и портфели, а училка стояла довольная в дверях, сквозь довольно-таки очки просвечивали искрящиеся от гордости за достойной поколение глаза. Подобную сцену в «Жмурках» не довели, не доиграли, но посмеялся я от души, вспоминая великолепный девяносто восьмой, год, когда суммарный интеллект победил грубую силу.
На самом деле, этот Макдольнадс мы любили за тишину вокруг, за пустые дворы со скамейками, где можно сидеть, как человек, со стаканчиком кофе в руках, за манящую гору Олимпийского вдали, впоследствии все-таки покорённого, за станцию метро, где сердобольные бабушки никогда не спрашивали жетончик, а пропускали просто так, за брусчатку нескольких переулков, гладкую как галька на берегу реки, за пустые троллейбусы, увозившие нас оттуда либо до Рижского вокзала, либо на край Земли, до самого ВДНХ, где среди морских контейнеров продуктового базара можно было найти настоящую Лапинкульту и тайских креветок к ней и все это по цене чебурека на Казанском, за немногие оставшиеся деревья, за вывешенные простыни на балконах, за наглых воробьев, крадущих картошку у тебя из рук, за безветренность снаружи и за то, что это единственный Мак, в котором на нас, все никак не успевающих за столичной модой и изредка достаточно оборванных, никогда не смотрели как на людей второго сорта.