Олеся шагала с работы через парк - решила срезать от остановки. Тысячи раз зарекалась ходить тропой по темноте, но сегодняшний день выдался таким нездорово паршивым, что хуже не могло и быть. Так думалось Олесе вплоть до того момента, когда прямо перед ней ни материализовался субъект во всем темном. Олеся даже слегка ударилась, тут же отскочив от него на два шага назад. Это был мужчина, из тех, кого Олеся при свете дня не удостаивает взглядом: невысокий, неширокий, обычно незаметный. Но сейчас он молча стоял на пути и, что особенно пугало, был явно нетрезв.
Лицо мужчины скрывалось в темноте, видны были проступающие тени острых скул, но, что странно, Олеся прекрасно представляла его черты. Олесю начало трясти от страха. Человек перед ней был на голову ниже, но теперь Олеся его безответно и безудержно боялась. Боялась до такой степени, что позабыла убежать.
— Вам помочь? — неожиданно для самой себя пролепетала Олеся.
Темный тип помолчал секунду и внезапно утробно зарокотал. Олеся успела услышать мычание богатого диапазона хрипов, пока не сообразила, что мужчина обращается к ней мадемуазель.
— Мадемуазель! Позвольте проводить вас до обитаемых мест, одной в ночном лесу небезопасно. — на эту фразу незнакомцу понадобилось 3 минуты неимоверного напряжения сил.
— Буду признательна! — Олеся извлекла эту несвойственную себе фразу из закоулков подсознания и на всякий случай перенесла вес тела на левую ногу, чтобы суметь ударить мужчину в пах.
— Владимир, — теперь уже знакомый приблизился к Олесе и той ничего не оставалось как взяться с ним под руку.
Они неспешно шагали по тропе. Владимир молчал, слегка пошатывался, но вел спутницу достаточно уверенно. Его спокойствие передалось Олесе и они благополучно вышли на Вернадского. В свете фонарей Олеся, наконец, рассмотрела мужчину. Один рукав его потрёпанного пиджака был надорван у плеча.
Владимир элегантно освободил руку девушки, довольно ловко для своего состояния поклонился и молча шагнул в кусты парка. Все это было... шикарно и неправдоподобно.
— Настоящий мужчина, — прошептала Олеся, — таких теперь мало...