Солнечный луч уже разрезал комнату. По линии надреза текли пылинки. Можно ли таким образом подсветить вакуум, чтобы в нём тоже летали эти золотые частички кожи, тканей и прочих крох, облезающих с любой поверхности? Кажется, нет, но ведь с метеоритов, астероидов, других космических тел тоже облезает всякая дрянь. Только комета, сжигая себя, пускает сноп огненных искр. «Как самоотверженно», — думал об этом Олег. Он смотрел за течением пыли, развалившись по оба берега луча. Солнце поделило кровать по линии колен закутанного в одеяло человека. В последние месяцы у него совсем нет дел. Обычно окно по периметру рамы полностью занавешено плотной черной тканью с плоскими цветами разных размеров, оставлена лишь небольшая щель сверху донизу. Будто в космосе на шляпках булавочных звезд распустились только что подаренные матери ребенком разноцветные цветы из картона и к нему же приклеенные. Только сейчас яростный солнечный луч распорол пространство космоса через паясничающую от ветра ткань. «Ведёт себя как ребенок». Под действием ветра из форточки то и дело увеличивает исток солнца в комнату. «Главное не допустить наводнения комнаты лучами. Солнценение звучит на французском лучше — soleidation. Ещё можно обозвать sunflooded на английском. Но на русском лучше сказать налучение, звучит это, конечно, не в том смысле, в котором должно. В общем, «соледасьон» опасно. Может вызвать зависимость, темноту кожи и переизбыток витамина D.
149 600 000 километров отделяет нас от термоядерных реакций, проходящих по всей площади 11 918 размеров нашей планеты». И вот, эхо атомных взрывов просто греет ногу Олега. Он согнул её в колене и вытащил из-под одеяла на пяту луча, чтобы погреть свою пятку. «Сколько кельвинов подарено нашей планете на развитие жизни от самых мелких существ, не имеющих никаких сознательных функций, до человека и его краткосрочных мелочных целей в виде денег и власти на фоне продолжительной жизнедеятельности космоса». А кому-то все эти вещи глубоко безразличны. Кому-то кроме Олега. Он ждёт гостью. Отчимом ей великодушно разрешено пожить в квартире пасынка некоторое время. Оправдывается это классическими нотациями о безделье и необходимостях женской руки в квартире.
Звенит звонок, Олег кинулся через лучи вброд к своей одежде и резво оделся в дырявую серую футболку со спортивными шортами, где вышита символика какого-то английского клуба. Его рука опустилась на ручку двери и со скрипом входная сдвинулась наружу. Перед Олегом стояла Ольга. Кудри подвязаны в сноп, однако несколько слезало на лоб в виде филированной чёлки над большими круглыми очками, кажется надетых исключительно ради определённого образа. Олегу не бросались в глаза её проблемы со зрением. Несколько слоёв одежды: лёгкая джинсовая куртка, расстёгнутая рубашка, белая майка, спортивный лифчик. В руках спортивная сумка, на вид пустая. Спортивные штаны, называемые джоггерами, кеды с вулканизированной подошвой. Олег почему-то сразу заметил чёрный с блестками лак на ногтях. «Звездное небо, космос на кончиках пальцев», — пронеслась его мысль, раздавившая зародыш смешка рвущегося наружу. Лифт дёрнулся вниз, эхо механики достигло руки Олега на дверном косяке. «Как далеко вибрация может распространиться? Вот простая механическая неисправность без влияния на сервис порождает в моей голове мысль о том, что не нужно стоять столбом». Олег поприветствовал Ольгу и отошёл вглубь квартиры, освободив гостье проход внутрь. Поздоровалась Ольга дружелюбно и заинтересованно с оттенком вины за стеснение Олега. Девушка разулась и прошла в комнату. Гудящий компьютер перед Олегом, кровать, диван, шкаф справа от входа и всё это на большом и пыльном ковре, тоже порубленным жирным лучом Солнца. Ольга спросила хозяина квартиры:
– У тебя можно курить?
– Только на кухне, — ответил молодой человек без определенного рода занятий, чем обрадовал свою обретенную соседку.
– Что же, пошли курить, Олег.
Ольга положила сумку у шкафа, вытащила из спортивных штанов синий Camel, вместо духов Chanel от неё будет веять по-волчьи дикой вирджинией. Девушка уверенной походкой ушла на кухню. Олег встал из-за компьютера и пошёл за ней. Узкая, кухня только для вытянутого к входу стола, небольшого дивана на двух человек и трёх табуретов максимум, иначе теснее, чем в старой русской сказке об избушке. Молодой человек закрыл дверь, сел за стол на табурет перед Ольгой на диване и насладился её лицом, с глубочайшим удовольствием, показавшим себя умиротворённым от затяжки.
– Жалею, что не застала того времени, когда можно было курить в барах.
– Если плохая вентиляция, то можно было задохнуться, — поджигая сигарету, пробубнил Олег.
– Это была бы прекрасная смерть, не то что те, которых я пыталась достичь.
Олег вытянул брови ко лбу, сминая его в морщины, и вопросительно наклонил голову.
– Пару раз я пробовала покончить с собой. Когда-то я была совсем глупой. Моя первая попытка связана с одной из моих первых пачек. Я видела, как сигарета прожигает бумагу и тогда подумала попробовать сделать то же самое с венами…
Олег перебил Ольгу:
– И окурок потух, оставив ожог.
– Именно так, вот он смотри, — сказала Ольга и показала колтун из кожных тканей на сгибе своей левой кисти руки.
– А почему ты хотела покончить с собой?
Ольга закатила глаза к векам, будто через века пыталась узнать первопричину причин стремления к смерти, опустила обратно и затянулась.
– Меня один мальчик очень сильно обидел, но ожог привёл меня в чувство. А ты хотел когда-нибудь покончить с собой?
Олег, не потянув ни за одну мышцу лица, кроме тех, что отвечают за всасывание табака, поглядел в чёрные глаза Ольги и невозмутимо ответил:
– Не помню, когда не хотел этого.
Он будто все эти года ждал этот вопрос и не раз прокручивал в голове такой диалог, где ему приходилось шокировать человека столь интимным откровением, обычно стыдливо избегаемое в разговорах. Это не впечатлило собеседницу, для неё такая непоколебимая гордость всего лишь хвастовство маленького ребенка куличиком в песочнице, а он ещё и не совсем ровен — рассыпался чуток, пока звали оценить.
Ольга снисходительно поинтересовалась:
– И пытался ли ты хоть раз?
– Пытался.
Ольга поджала губы, сделала последнюю затяжку и затыкала окурком пепельницу до прекращения узкой полоски дыма к лампочке на потолке.
– Как пытался, в чём причины?
Олег уткнулся взглядом в окурок, обмазанный синей помадой сумерек, немного выждал паузу, не осознанно пытаясь распалить любопытство девушки, резко подвёл черту:
– Скучно и грустно.
Он действительно грустил. Ежедневные ритуалы на стуле за компьютером являлись для него лишь отсрочкой. Нет цели. Нет причины. Такими простыми словами Олег описывал отсутствие в его жизни величайших философских истин. Иногда от щемящей тоски ему хотелось лечь на ковер и просто прекратить дышать: каждый раз он пытался это сделать, но лёгкие упорно не хотели останавливать циклы своих сокращений. В такие моменты мозг пытался перетянуть на себя внимание Олега, обращенное только на переживание:
«Вот она жизнь мелькает в горизонте. Ещё не верится в её обыкновение. Служба, очаг, потомок, контент. Когда я неожиданно обнаружу себя следующим этому списку, как и другие миллионы людей. Вот она жизнь, мелькает в горизонте, хватает за хвост, тянет к себе, обнимает как беззащитного котёнка. Не стряхнуть с себя объятий. В таком состоянии хочется утешиться в незнакомых лицах, способных показать тебе другую жизнь. На моём лице грусть. Я вижу красивую девушку, она смотрит на меня своей грустью и ждёт от меня того, что я жду от неё. Как в стихотворении Уитмена хочется побыть с кем-то незнакомым некоторое время.
TO YOU
Stranger, if you passing meet me and desire to speak to me,
why should you not speak to me?
And why should I not speak to you?
Рассказать ему о своих переживаниях, осточертевших всем знакомым. Нужен слушатель в том же скорбном настроении об этой типичной жизни тысячи миллионов раз прожитой кем-то другим. Это зовётся разочарованием. Собой, предстоящей жизнью, кажущейся столь чужой и неповоротливой. Не хочется принимать объятия с горизонта, завещанные тебе родителями не достигших понимания жизненных процессов. Чего же хочется? Покорять страны, миры, людей, убивать, воровать, танцевать на костях, достигать просветления? Этого не будет. Разочарование в жизни постигнутой одним лишь ощущением истощения всех стремлений. Знание о том, что тебя ожидает и ничего другого никогда не будет, вызывает чудовищное разочарование с вопросом «и это всё?» никак не слетающего с языка».
– Это диагноз.
Олег поджал губы. Искры из зажигалки бросились к табаку во второй сигарете.
– Однажды, я пытался сделать это на люстре — упала вместе со мной. Как школьник валялся по ковру и поглаживал побитый бок, приговаривая «ууу».
– Это забавно, но у меня было ещё тупее, — конкурентно, но без агрессии взбаламутилась Ольга. — Я как-то прыгнула с моста Миллениум в воду, потому что слышала о летальных исходах падения оттуда, но после лёгкого «бульк» пришлось плыть к берегу и идти домой.
– Как ты можешь заметить, я живу на втором этаже, не разбиться с балкона, в подъезде узкие окна, дверь на чердак заперта амбарным замком, в окрестных домах стоят домофоны — внутрь не попасть. На этом мой импульс щемящей тоски сконцентрированной на смертоубийстве хозяина этого чувства кончился.
Ольга ухмылялась, сузив разрез глаз до классического хитреца со старых картин. В уголках губ зачернели дуги.
– Я как-то увидела в интернете, что 15 таблеток парацетамола приведут к смерти. Съела их, уснула, проснулась, пошла в школу.
Олег смущенно улыбнулся и выдохнул два конуса дыма из ноздрей.
– А чего не поезд или прыжок с высоты?
– Или самосожжение. Не хочу закрытого гроба, не хочу портить жизнь машинисту. Хочется быть красивой как на свадьбе.
Олег подумал, что хоронить такую красоту в открытом гробу принесёт еще больше горя родственникам и знакомым. Горе красивому цветку, не имеющему цели быть преподнесенным кому-то.
– Да, можно было бы задушить себя своими руками…
Олег схватил себя за горло обеими руками и подёргался, изображая удушение.
– Может быть, поможем друг другу в этом деле?
Место сожжения табака на сигарете в губах Олега до этого вопроса была направлена выше линии горизонта, но потом резко опустилась вниз последствием вопросительного выражения «чего».
– Ну, по отдельности как-то у нас не хватает смелости или причин, может быть, стоит проявить взаимовыручку?
Ольга встала с диванчика и под недоуменный взгляд Олега со второй попытки вытянула правильную полку со столовыми приборами. Она вытащила пару длинных, широких ножей и положила их на стол у пепельницы.
– Какой возьмешь?
Олег посмотрел в поверхность ножа, попытался увидеть отражение глаз Ольги, но уткнулся только в её выступавшую грудь. Молча он схватился за деревянную ручку, в ответ Ольга взяла себе с пластиковой.
– Вот это клинок, — восхищалась Ольга ножом.
– Я много раз слышал о случаях, где люди получали десятки колотых ран и выживали. Из этого следует простой вывод — значит надо резать друг друга, а не колоть.
Ольга рассматривала свои глаза в отражении ножа, отстранённо отвечая Олегу:
– Ну, их, этих колотых и режущих. Можем в ванной резануть друг другу вены до глубин сухожилий.
– Тогда пошли в ванну, надо бы её набрать, влезем туда, чтобы в тёплой ванне тихонько уснуть.
– Пошли, только я не полезу, — прозвучал ответ из-за отражения в ноже, а за ним с характерным акцентом — Я НЕ ТАКАЯ!
– Тогда схватим друг друга за руки и каждый будет резать чужие вены?
Ольга полководцем двинулась к ванной, интуитивно обнаружив её в прихожей. За ней выступил Олег, прямиком по следам грейпфрутовых духов, огибающих голубой диван и вынырнувших в небольшой желтый просвет между косяком и дверью ванной комнаты. Внутри покосившийся унитаз, узкая горизонтальная полоска зеркала по грудь Олегу и по шею Ольге, чистая ванна.
– Олег, если мы будем кончать с собой, то надо открыть дверь, а то придётся замки взламывать или типа того.
– Нет, у моих есть ключи, так что проблем этим не будет.
Ольга взяла Олега за левую руку. Её взгляд полон нерешительности и некоторой мольбы. Она приложила нож к нужному месту, намереваясь сделать диагональный надрез, и вытянула ему свою левую.
– Так, стоп. Я левша, таким образом у нас не получится, Ольга.
Она закатила глаза за темноту своих дымчато накрашенных глаз и выпустила гортанный звук раздражения. Недовольными шагами Ольга вышла из ванной, оставив Олега с эхом нежного касания её руки. Полоса холода от ножа прошла быстрее, чем ощущение под рёбрами от касания Ольги. Вспомнилось какое-то ощущение. Неловких любовных стремлений и горечь обид. Взгляд Олега блуждал по ножу, теперь уже ненужному и больше не вызывающему страх и трепет перед недоступным способом закрыть за собой входную дверь жизнедеятельности. Он вернулся в кухню.
Ольга уже села обратно на диван и, не выпуская ножа из рук, уткнулась лбом в стол. При появлении Олега прозвучал длинный и разочарованный вздох в пол.
– Я не знаю, может, включим газ и оставим гореть свечу? — спросила Ольга.
Олег присел на прежнее место и зажёг еще одну сигарету.
– Разве ты не хотела остаться красивой? Взрыв разорвет тебя. Может, зацепит ребенка сверху или снизу. Хочешь стать детоубийцей?
В ответ Ольга удручённо простонала. Олег продолжал пускать дым. Некоторое время он оседал на каштановых волосах девушки, затем испарялся, оставляя невыразительную полупрозрачную пелену. Волокна дымка появлялись, истончались и становились невидимыми. Переплетающиеся пучки спиралей вертелись и танцевали. Через несколько секунд Олегу снова стало скучно. Ольга продолжала глядеть себе в колени, упираясь лбом в стол. Нейронные связи девушки связали между собой несколько ассоциаций, создали логическую цепочку достаточно убедительную для веры в неё.
– Кажется, убить другого человека проще, чем самого себя. Может быть, если кто-то из нас это сделает, то у другого от шока появится веская причина всё же закончить с собой.
– Только наверняка никто не хочет быть жертвой и подчиниться смерти от другого человека без некоторой необязательной справедливости с его стороны, — заметил Олег. — Да и потом, хватит ли у тебя духу или у меня? Мне тяжело поднять на тебя руку. Если даже я это и сделаю, то вдруг мне не хватит дальнейшей смелости, а потом твой отец найдет меня и придушит…Что на самом деле неплохой вариант.
Ольга подняла свой корпус и серьёзность её взгляда сжала в комок всю храбрость собеседника. Хладнокровное сожаление дальнейшей судьбе молодого мужчины явно считывалось Олегом. В его голове пронеслись образы атак ножом, веревки на шее, сдёрнутая штора и Солнце слепящее их обоих, сплетённых в клубок борьбы за первую кровь.
– Постой-ка, Ольга, а зачем тебе вообще мне помогать, почему ты сама хочешь покончить с собой?
Ольга стыдливо сомкнула верхние ресницы с нижними, виновато опустила голову, расслабив плечи. Она стала выглядеть куда более беззащитной, чем когда появилась с космосом на пальцах и спортом на теле. Молчание ожидало оправданий девушки или приговора парнем. Тишина гудела, звенела во всё своё тягучее напряжение. Теперь даже случайный кашель не сумеет лопнуть нависающий над остальными звуками всё более крупный гул безмолвности. «Кхе» звучит как случайный далёкий выстрел без всякого эха. Это не может быть разогнано криком во все прокуренные лёгкие. По причине отсутствия возможного шума на фоне высыхает горло Олега. Дыхание становится прерывистым сопением — корявым, как неловкая фраза, пытающаяся прорваться сквозь полотно бесшумности. Звук увязнет в тишине, дым растворит его в себе. Ольга с Олегом пребывали в окружении предметов не способных послужить звукоизвлекателями. Предметы оглохли. Глохли и люди, вдруг лишённые всяческих звуков. Мысли перестали иметь остатки смысловых процессов, осталось только одно чувство — страх. Олег проваливался в пустоту ощущений, вакуум тоски окружил и душил его, лишая спокойствия и остатков всякой уверенности. Его истина в отсутствии любой истины не устояла под неизбежной правдой бессилия Олега. Постепенно рушилась на люстре, расшибалась об домофоны и была добита невозможностью срезать себе то, что ему всегда казалось срезаемым.
– Я, просто… — сказала Ольга.
Даже бессмысленная фраза спасительной рукой вырвала Олега из пустого космоса ощущений, заглушавших мыслительные процессы.
Олег брызнул каплями из глаз и столь же стыдливо опустил голову.
– Ольга, пожалуйста, продолжай, — сорвался шёпот.
– Мне всегда казалось у меня есть на то много разных причин. Не могу назвать какую-то определенную. Их совокупность пробуждает во мне иррациональный массив ощущений, заставляющих меня хвататься за это мерзко отражающее расцарапанное лезвие, где я вижу свою красоту, которой хочу лишить мира. Это переживается только тяжелыми вздохами, нокаутирующими в лежачее положение. Прямо как сейчас.
Олег молчал и пускал солёные капли вниз, боясь шмыгнуть своим истекающим носом. Осознание. Олег и Ольга прочувствовали собственную невозможность прекратить бытиё. Тоскливое сочленение принятия реальности и грусти за эту неудовлетворяющую реальность трусости. Логическая цепочка жизни на сегодня завершена. Астронавты вынырнули из мечтательного космоса в тоскливый мир существования на суше. Ольга встала из-за стола, не глядя на капли Олега, и ушла лежать в другой комнате на голубом диване. Эта невозможность физически кончить себя на сегодня уничтожила их всякое стремление к истине. Вены, шея, тело расплющенное на асфальте всегда заставляло их двигаться вперёд, страшась собственных желаний, примеряя их отсутствие. Самоубийство не было самоцелью, это всегда было морковью на ниточке перед ослом. Теперь морковь внезапно пропала, осталась только верёвочка, куда не влезешь своей животной шеей. Остаётся только идти куда-то в пространство, бултыхаясь на равнинах жизнедеятельности. Олег и Ольга решили остановиться. Прекратить всякое движение, кажущееся сейчас невыносимым. Они решили не выбирать направления, это отказ выбирать что-либо. Молодой человек уткнулся в подушку на своей кровати. Чудовищная тишина продолжалась долго. Ольга не могла находиться под её гнетом больше, чем позволял себе собеседник:
– Олег, кем ты хотел быть в детстве, — пробубнила она в диван.
Скорбное молчание. Будто тишина по пути в уши Олега ограбила воздух, караван букв не дошёл до точки назначения. Спустя какое-то время тело в кровати зашумело тканями и перевернулось лицом к предполагаемому космосу за множеством сантиметров бетона, кирпичей, ковров, арматуры, цемента, дерева, кровли и деталей атмосферы планеты.
– Тем, кто хочет чего-то хотеть. Кажется, что я лишил себя последнего, чего я всегда желал. Мой сосед мечтает о новой машине, мать о новом муже, кто-то что-то получает, идёт к новому. Испытывает ли он счастье при достижении цели или наслаждался ожиданием праздника сильнее? Я сокрушаюсь от несбыточного, но столь простого в реализации. Отстранение от реальности и простое движение. Только при отстранении от реальности, тебе реальность кажется куда более глубоко проникнутой смыслами, но выходя из этого состояния, снова хочется сделать простое движение.
Голос Олега стих. Звуки потухли. Ольга перевернулась на спину, головою облокотившись на подлокотник. Она глядела цветочное поле в ткани на окне. Ноги свисали через другой подлокотник. Челюсти Ольги зашевелились:
– Есть на википедии категория: «Самоубийцы по роду деятельности». Среди этих актёров, музыкантов, писателей, художников, философов мы можем узнать все полагаемые причины на этот страшный шаг, так притягательный в своём очаровании. Ни Кобейн ни Есенин не впечатляют меня больше Тадеуша Боровского, покончившего с собой по причине: «Разочаровался в коммунистическом режиме». Видел бы ты его фотографию, где лицо полно доброты и знания жизни. Он похож на какого-то персонажа советских фильмов, пронзающих сердце своей верой в будущее режима, уверенностью в основных добродетелях. А он, между прочим, прошёл через Аушвиц и Дахау. А сколько философов погибло от собственных рук! Они должны нам, простым людям, рассказывать что же делать в этой жизни. Кстати, Отто Вейнингер умер в моём возрасте. Каждая смерть от собственных рук имеет свой оттенок великой трагедии. Каждый самоубийца это Христос с Иудой в качестве сиамского близнеца на плече.
– Ольга, в смерти нет ничего очаровательного, она всего лишь прекращает страдания, прекращает эти невыносимые чувства внутри. Для тебя этот суицидальный китч всего лишь образ. Фромм бы назвал тебя больной некрофилией из-за любви к смерти. Только ты не Бодлер и не Верещагин. Тебе не показать красоту гибели другим людям предметами искусства. Никакой твой акт повторения миллионов христианских грешников не будет искусством. Это просто действие.
Девушка согнула концы бровей и приспустила уголки губ. Между языком и зубами прозвучало дребезжание тканей похожее на фырканье. Она не хотела продолжать. Олег порвал то немногое, что нравилось Ольге. Те чувства, которые вызывали заметки о самоубийцах, больше не будут столь трепетными в интимном переживании табуированного действия.
Олег облизнул губы, не шевелясь своим телом, он продолжил говорить:
– Мне кажется, после неудачного выстрела себе в сердце Горький хотел от стыда покончить с собой ещё раз или попросил бы прохожего закончить его страдания. Ты бы убила Горького, если бы он попросил?
– Если бы я не знала, что он станет великим писателем, то да, думаю не прошла бы мимо, но дело в том, что людей с моим менталитетом в то время быть не могло.
С кровати послышалась трагичная усмешка.
– Ольга, на словах мы всегда можем сказать, что не прошли бы мимо, но на деле, как видишь, ты мне помочь не можешь.
Мертвый без звуков воздух вернулся. Ни смешка, ни сопения. Оба боялись издать малейший шорох. Горло Ольги высохло. За водой она не шла. Девушке было обидно на себя.
– Олег.
– Да, Ольга.
– Если хочешь, то я всё же могу помочь тебе достигнуть твоего желания.
– Тогда иди сюда.
Ольга медленно спустила ноги с подлокотника и подняла спину. Она остановилась ровно посидеть несколько секунд. В воздух попал её тяжеловесный вздох полный «необходимого действия». Есть дело, и оно должно быть сделано. Преодолевая сопротивление воздуха, будто уплотнившегося за время её лежания, её ноги с трудом использовали собственные мышцы атрофированные эмоциями, а не биологией как у космонавтов. Ольга увидела жалкое, размазанное по кровати тело мёртвого изнутри человека. Задохнувшегося в невесомой пустоте безграничных возможностей среднего класса. Правая нога опустилась вдоль левого бедра Олега, левая нога вдоль правого бедра. Ольга выпрямила спину, но опустила голову, кажется, хруст шеи разрезал тишину своим звуком. Олег лежал неподвижно. Даже его глаза при появлении девушки на нём не заинтересовались красотой, а продолжали смотреть сквозь пространство и время. Мозг был настроен на поиск истины о потустороннем, тут зрительные нервы физической оболочки без надобности. Ольга протянула к чужой шее свои ладони, кончающиеся, по мнению Олега, глубоким космосом. Пальцы упорно давили в дыхательный канал и сонную артерию, глаза Олега безучастно катались по своим ямкам, аморфное тело немного шевелилось, используя далекие инстинкты предков из ДНК. Ольга почувствовала что-то твердое уткнувшееся в бедро и тут же вскочила с кровати на ковёр.
– Так, это уже слишком.
Олег приподнялся, уткнул свою спину в прохладу стены и непохожим на свой голос звуком заговорил:
– Ты не закончишь начатое дело?
Ольга скрестила руки перед собой и быстро начала оправдываться:
– Нет, нет, нет! Ничего этого не было, отчиму не говори, я решу вопрос с жильём сама. Вся эта твоя философия… Нет, я не смогу так жить, это слишком угнетает.
– Но разве ты сама по себе не депрессивная персона?
Ольга сделала вид, что его слова прозвучали только у него в голове и никогда не прорвали блиндажи ротовой полости. Сперва потянулись к сумке её руки, потом по инерции всё тело передвинулось за ними. Она спешно подхватила ручки своих вещей и ушла в коридор на виду еле сдерживаемой Олегом ухмылки. Он пытался изобразить печальное сокрушение мечты всей жизни. Дверь хлопнула, этот звук разбил попытки лица Олега притворяться. Через обычное последствие инстинкта, воспетого Буковски, Миллером, Апдайком жизнь закипела внутри него. Тело чувствует, душа ноет и снова что-то переживает. Он подошёл к окну и сдёрнул ткань. Солнце залило комнату своим благостным светом. Олег Сел на кровать, вытянул руки назад, выгнул спину и запрокинул за неё голову, преподнося всего себя источнику жизни на Земле.
Чтобы не пропустить нового:
https://t.me/eshafo