Бабушкин Шарик имел собственную тарелку. Ей была немецкая каска.
Летом, когда на каникулы в деревню съезжались городские внуки и внучки, к категории которых и я принадлежал, мы этот сервис собачьего быта у Шарика уперли и на берегу речки расстреляли, как фашиста из самопалов.
Дядька Вася самодельное оружие у нас позабирал, чувствительных подзатыльников всем определил, не разбираясь, где «свой», где «чужой» и сказал, что в селе хватит одного одноглазого.
Одноглазым был сам дядька Вася. Когда немцы вместе с итальянцами в сорок втором в сторону Харькова убежали, то в хате, где они всю зиму и весну обитали, несколько гранат забыли. Вот он и их разряжал, пока запал в руке не разорвался и пальцы ему не оторвал и глаз выбил.
Самопалов было жалко. Но услышали мы, как бабушки наши, обсуждая вечером баловство своих «онуков», разговор вели о патронах, которые, в аккурат, за колхозным подвалом в великом множестве когда-то валялись.
Действительно, валялись. Чуть сверху травяным дерном прикрытые. Мы их ведро наковыряли. И на рельсы положили, перед тем, как по нему вечерний матовоз (дрезина с мотором и будкой, людей перевозящая) из райцентра в деревню идти был должен.
Очередь получилась отменная. Вся деревня всполошилась. Как дед Федот сказал, будто опять бой под курганом начался. Дед Федот врать не будет, он всю войну на передовой пробыл. Причем началась у него эта передовая именно здесь, у кургана, около дома родного…
Всыпали нам за эти патроны намного серьезней, чем за самопалы, но охоту «повоевать» не отбили.
Да и как без войны жить 10-летнему мальчишке, если в сарае-хлеву, где корова с теленком жила верхняя балка крыши удерживалась противотанковым ружьем, вот только без затвора, а у отца родного где-то рядышком был спрятан пистолет. Точно спрятан. Сам я лично видел, как папка его разбирал да смазывал…
О войне нам рассказывали много. Но почему то в воспоминаниях этих все больше о голоде, холоде, да похоронках речь велась… Ни тебе «Ура» громогласного, ни засад, ни подвигов.
- Ба, - спрашиваю, - а ты что при немцах делала?
- Да в колхозе работала, внучек, - ответила бабушка.
- На немцев? И тебе не стыдно?
- Так он пришел, немец этот, - рассказывала далее бабушка, - на майдане в правлении и школе расположился и всю ночь топорами и молоками стучал, да дерево пилил.
- Ну и что?
- Как что, онучек? Утром нас всех на майдан то собрали, а там виселица с тремя веревками. Кто, сказали, на работу не пойдет, тот тут висеть будет.
- Я бы не пошел – уверил я бабушку.
Это было в году 62-ом или 63, то есть лет двадцать после того, как ушла с тех родных мест война.
Она коснулась семьи нашей всей своей звериной ненасытностью и, слава Богу, что я пережил ее только в рассказах стариков, да отца.
В простых разговорах тех, кто воевал было мало пафоса и ударений. Несравненно больше я слышал о горе, грязи, ранах, смерти и потерях. Но никогда в этих рассказах не было и тени сомнения в нужности, необходимости и желанности Победы. «Наши» не могли не победить, и они сделали это.
С Днем Победы!