Что это — «счастье со слезами на глазах»? Это не красивая фраза, написанная для рифмы. Это то, чем был День Победы для поколения наших родителей, их родителей, да и — отчасти — для нашего. И — совсем по-другому он выглядел для тех, кто родился после нас…
***
Первая половина 1980-х.
Каждый год в День Победы, 9 мая, мы с друзьями по общежитию ехали на Красную Площадь или в Сокольники, стараясь попасть туда после окончания парада. Мы брали с собой гитары. Мы ехали туда, чтобы окунуться в атмосферу праздника, чтобы присоединиться к ней… а потом, где-нибудь в скверике закрыться хотя бы на несколько минут от всего этого ликования, прихватив с собой кого-нибудь из ветеранов.
Закрыться — значит отключиться, отгородиться, создать хоть недолговечный, но такой важный для нас — и мы надеялись, что и для хотя бы одного отдельно взятого ветерана — контакт.
Мы находили ветерана. Такого, у которого не «все пузо желтое от медалей», который не был окружен толпой друзей, за которым — хотя бы в тот момент — никто не бегал. Мы предлагали ему посидеть на лавочке, а сами вставали в кружок и пели под гитару военные песни.
Это были «наши» ветераны. Пусть на несколько минут, но мы присваивали их себе. Мы хотели передать им простое послание: «мы понимаем, мы благодарны, мы гордимся вашей Победой». Это было очень важно для нас — показать им, что мы знаем, что мы преклоняемся, что мы гордимся их подвигом.
Кто-то из «наших» ветеранов вначале скептически смотрел на нас, шутов. Но мы продолжали петь. Одна песня сменялась другой. И, в конце концов, «наш ветеран» понимал, что мы искренни. А потом уходил, благодаря нас, а, иногда даже бормоча смущенно: «ну что вы, что вы, я знаю, что молодежь иногда бывает правильной» или «вот даже не думал, что для вас это может быть так важно».
Были и такие, что активно подхватывали первую же песню, потом начинали петь свою — и страшно радовались, если мы могли ее допеть. А если мы не знали слов (это было очень редко, но пару раз все-таки случалось), они обрывали пение и затягивали следующую. Не всегда слова знали все, но всё же мы были из разных регионов страны и чаще всего находился хоть кто-нибудь, кто знал слова и пел вместе с ветераном, а мы подыгрывали им на гитаре и пытались подхватить хотя бы припев.
Женщин–ветеранов там было мало. За несколько лет только одна попалась нам «в руки». Страшно смущалась, горячо благодарила…
***
Наверное сегодня сложно понять, почему мы это делали и почему это было так важно для нас.
Нет, мы никогда не говорили об этом, не обсуждали, не планировали. Просто каждый год 9 мая что-то вдруг поднимало нас и выбрасывало в эту праздничную суету. И «отлов ветеранов» был очень спонтанным, об этом мы тоже не сговаривались, просто так получалось. Состав участников каждый год менялся, но каждый раз в нашу команду сбивалось по семь-восемь человек. И я знаю, что те, с кем мы ездили в прошлом году, в этом тоже ехали, но все настолько сумбурно каждый раз получалось, что объединялись в такие кучки всегда разные люди, иногда только аспиранты, иногда вперемежку со студентами.
Нас не тащили туда за ручку родители, мы ехали сами. Почему это вообще было?
***
Наверное мы просто были вот таким особым поколением.
Поколение наших родителей пережило войну. Кто-то воевал, кто-то был еще ребенком, но хлебнули все.
И факты о войне были знакомы нам не только по книжкам, но и из разговоров взрослых. Тех, которые видели и знали то, о чем в книгах не пишут и песен не поют…
Когда я вспоминаю детские годы, я понимаю, что разговоры о войне были какими-то неправильными. Не было воспоминаний о боях и орденах — фронтовики не рассказывали об этом ничего. И никогда. Не хвастались, не балагурили, не вспоминали ни друзей, ни боев. И лишь редко-редко, в совсем посторонних разговорах прорывались фразы, эмоции. Каждый раз они обрывались. Но недосказанное запоминается лучше. И скапливалось, скапливалось в памяти, подбираясь как бусинки, как мелкий бисер… А потом вдруг складывалось в некую картинку. И картинка эта была такой, что заставляла сжиматься сердце — от восторга, припорошенного печалью и болью.
Да, можно радоваться, глядя старую кинохронику с цветами и радостными — возвращающимися домой — фронтовиками. Но ты знаешь, что очень мало из них сумели выжить после войны. Потому что за годы сражений они отвыкли от мирной жизни. А к тяжелой послевоенной жизни привыкнуть было и вовсе нелегко.
На фронт уходили сражаться за Родину и за Сталина, но там — роя окопы, пригибаясь под чужим огнем и кидаясь в атаку — ты воюешь лишь за тех, кто рядом. Кто так же как ты мерзнет и гниет, кто также как ты выполняет приказ. Кого, как и тебя, одевают, кормят, поят и отправляют в бой. Поэты называют это «фронтовым братством». А солдаты…
«Где же вы, друзья-однополчане»…
…Одни возвращались домой и находили разоренные селения и разрушенные дома. Других ждали и радостно встречали, но хлопотно было качать тебя на руках сутками-неделями-месяцами, сколь бы ни была велика радость встречи. Надо было работать. А работа и война — очень разные вещи. И коллективы совсем разные, и объединяют их совсем другие чувства. Да и здоровье не ахти после фронтовых переходов, ранений, сидения в болотах. Это на фронте — на адреналине — никакая болячка к тебе не цеплялась.
Мирная жизнь грезилась блаженным отдыхом великого воина-победителя, но надо было работать — пахать и сеять, простаивать за станком или прилавком. Изо дня в день. Голодая, не имея одежды, а то и крова над головой. Это в армии ты на всем готовом — ведь на армию пахала вся страна. А тут вдруг никто не собирается тебя ни одевать, ни кормить, ни посылать куда-то.
Но ты ведь победитель! Тебя должны любить, холить и лелеять! А ты видишь лишь истощенных стариков, женщин и детей, которые иступлено вкалывают от зари до зари — как вкалывали это все пять военных лет. И конца этому вкалыванию не видно. И у них нет ни сил ни возможностей до бесконечности воздавать тебе почести и избавлять тебя от рутинного труда.
А ведь еще страшнее — вновь научиться принимать решения. Ты ведь до автоматизма усвоил: твое дело — выполнять приказы. Кто много думал, до Победы не дожил. А тут вдруг оказывается, что нужно думать за себя и за других, придумывать, отстаивать, убеждать, самому нести ответственность за свои решения — и хорошие, и плохие, малые и большие. Это страшно. Это против вбитых правил. Это ломает.
И фронтовики болели. Спивались. Лезли в драки. Вступали в банды. Обоняние желало вдохнуть пороховой гари, а не ароматы навоза и вспаханной пашни. Руки даже во сне все пытались разобрать, почистить, протереть, собрать и зарядить автомат. И жать, жать, жать на курок. И не думать, не мечтать, не любить. Выживать…
Даже счастливчики, которые здоровыми вернулись к любимым семьям, женам и детям, поначалу с большим трудом привыкали к новой для себя жизни, к новому распорядку жизни, к необходимости думать, а не исполнять. Внутренний протест и тоска по боевым друзьям были так сильны, что организм не выдерживал, выдавая одну болезнь за другой.
Так что «послевоенное восстановление» ложилось на плечи женщин. Да, конечно, еще на плечи стариков и детей. Но вытащили, выстояли, выкормили, подняли страну именно они, женщины. Те, кого никто не называл и не называет победительницами. Те, кого никто не носил на руках. Кому не вручали медали. Они просто вкалывали. Рожали детей и продолжали вкалывать. Кормить стариков, детей и инвалидов. Обеспечивать выживание народа. Петь и слушать песни, которые слагали не про них. Это нормально. Мужик — калека, алкаш, пользы никакой, из дома все тащит, но зато счастье, если хоть детей еще делать может…
Подрастали и поколение детей военного времени, пережившие голод, холод и раннее взросление. Они все это видели. Они старались помогать. Они взваливали на себя что могли. И они тоже молчали о том, что наблюдали, подмечали, запоминали. Это было не принято — рассказывать о таком. Все хорошо. Война позади. Мы победили. Жаль, что не довелось повоевать, но, может, оно и к лучшему…
…Ну а мы, родившиеся после войны, ловили их взгляды, их вздохи, короткие реплики. Мы рисовали в своем воображении картины той войны и послевоенной жизни, накладывая увиденное, прочувствованное, услышанное на глянцевые снимки книжных страниц и победных кинохроник.
***
…Впрочем, мы помнили не только их. Да, старшее поколение оставило нам в наследство великую Победу, мирное небо и Родину. Но…
…Но те, кто были младше нас, уходили в Афган. Молча, без фанфар. В чудовищную, жестокую и бессмысленную мясорубку. Где парни не защищали Родину, а сражались лишь друг за друга — во имя невнятных и непонятных приказов неизвестных начальников, засевших в красивых кабинетах далеко-далеко…
Но вот они тоже возвращались. И тоже молчали о войне. А в глазах была такая боль, что, казалось, не вынести человеку…
А возле нашей школы едва ли ни каждый месяц, а то и каждую неделю провожали еще одного недавнего выпускника, только, увы, теперь уже не в жизнь — они были младше нас, они были салагами, на которых мы и внимания не обращали пока учились в школе, а теперь они отправлялись в своих свинцовых гробах в никуда...
…И одному афганцу-инвалиду мы тоже пели военные и лирические песни там, на Красной площади. Другие песни, не те, что фронтовикам… И он был ошарашен и удивлен — а потом сбивчиво говорил, что не думал даже, что здесь, в Москве, в такой великий день кто-то вспоминает о той войне, что идет прямо сейчас, и о которой не говорят и не пишут, и о которой кое-кто знает лишь то, что время от времени приходит «груз 200» с гробами погибших где-то непонятно во имя чего пацанов, которые все что и успели в жизни — это закончить школу, не успев ни полюбить, ни обучиться, ни поработать, ни вырастить детей, ни отдохнуть...
***
Нет, мы не могли не идти туда. Мы должны были поблагодарить их, поклониться им — фронтовикам Великой Отечественной и фронтовикам бессмысленной афганской.
…Но это было не принято. Это выглядело бы странно. Бестактно. И мы сбивались неожиданно в небольшие группки словно невзначай, словно случайно. И пели военные песни, надеясь, что фронтовики смогут понять нашу невысказанную благодарность и нашу скрытую признательность.
…Почти сорок лет к тому времени прошло после окончания большой Войны. И мы знали, что пережить эти годы могли только самые сильные. Или самые счастливые — тем, кому вовремя сумели подставить плечо, кого сумели вовлечь в работу и помогли освоиться в мирной жизни.
А бессмысленный и беспощадный афганский кошмар все еще продолжался, пожирая все более и более младших, и конца ему видно не было… и уже было понятно, что никакой победы не будет, только новые гробы, новые калеки и все новые парни с неожиданно на мгновенье застывающими взглядами…
…И мы негласно благодарили не только их, выживших и переживших, но и их однополчан, их товарищей, которым не довелось дожить или добраться — кому до Победы, а кому до нынешних празднеств…
Низкий поклон! Мы еще помним вас!..
***
…Но такие как мы тогда — молодые и даже дети — и сегодня приходят, танцуют, поют… и это вдохновляет не меньше, чем шествия "бессмертного полка"!