Сегодня первое ноября, день мученика Уара, ему молятся об упокоении некрещеных душ. И на сердце залегло воспоминание о тете Нине. Ее младший сын Сашка был моим сверстником. Старший сын - Сергей, за ним шла дочка Наташа. А первенца они потеряли с мужем Степаном сразу после войны где-то то ли в пермяцких, то ли в соликамских лесах. Ехали на заработки в закрытом фургоне. У тети Нины на коленях завернутый в одеяльце младенец. Машина завязла в болотине среди черной еловой чащи. Шофер газует, матюгается, ребенок надрывается, вопит, задыхаясь от угарных газов. Тетя Нина кричит: -Дай выйти! А водила схватил монтажку: -Я те счас выйду, убью! Когда вылезли, ребенок уже посинел... Тетя Нина со страстью в искаженном лице, со слезами в маленьких глубоко посаженных глазах выпаливает мне это. Просто сидели на кухне у ее подружки-соседки Александры, разговор шел о том, о сем, и перекинулся, как обычно бывает в наше время, на политиков и журналистов. Тетя Нина, зная, что я по профессии журналист, разит меня и, видимо, в моем лице всех лгущих писак этой историей из собственной жизни, вначале выкрикнув: -А пусть правду пишет! В ее горячечном требовании правды звучит незаглохшая с годами боль, обида на судьбу, еще что-то… Ну что ж, тетя Нина. Правду, так правду. Судьба тебя и впрямь не баловала – война, военный завод, где ты подросток. А росток не велик. Он и посейчас у тебя с воробьиный скок. За стенами завода умирала дома мать, а тебя не выпускали через проходную, доработай смену. Подлезла под забор, маму это не спасло. Скудная рабочая пайка хлеба, голод, холод и работа, работа, работа… Потом муж, поездка на заработки, как-то вас занесло в Бархатово. Тут и осели. Вроде и страна выправлялась, и жить стали сытнее. Муж работал крановщиком на башенном кране, ты тоже успевала на производстве и дома. Развели в стайках свиней, гусей, кур… Дети выучились. Старший женился, уехал работать на какой-то опасный разрез. Средняя выскочила замуж, мужик добрый попался. Только вот младшего судьба носила вдоль и поперек, с одной зоны на другую. Был острый на характер и на язык. В тебя, между прочим, тетя Нина. (А Наташа в отца, спокойная.) Недаром соседка кума Александра, крестная Сергея, сказала однажды про тебя: -Уж скажет, так, чтоб до пяток пронять. Доставалось и ей, и ее пьющему сыну, и другому соседу, отсидевшему в тюрьме Игорьку… -Че собрались тут?- мужики на кухне соображают. –Старухины трусы нюхать?! -Ты че, тетя Нина? Ну, ты даешь!- Игорек, худой, высокий, с втянутыми щеками и посиневшими губами, посеревшим лицом от вчерашней попойки - краше в гроб кладут. -А тебя вообще не спрашивают, тюремщик. Работать не хотят, сидят, бабкину пенсию ждут,- тетя Нина ожесточенно жестикулирует. Маленькая, худенькая, как вулкан часто действующий – поди, дотронься, обожжешься! Любит сидеть, закинув ногу на ногу, коленка верхней торчит в сторону под прямым углом. Получается от малого роста смешно и как-то по-блатному. Лицо изморщинилось, крупный нос, острые скулы. И курит. -Нашлись паразиты – «мама дай, мама дай…». А ты иди, работай,- это уже обращено к Александриному сыну Витьке. -Нам никто не давал и не дает, сами зарабатывали и пенсию получаем. Тетя Нина потому так смела с алкашами, что за ее спиной не пьющий зять в квартире через лестничную площадку. Витька уже получал от него на орехи, хоть себя алконавтом не признает, кивая на соратника по бутылке: -Он алкаш, а я любитель… Нападая на чужих, тетя Нина забывает о своих. А ведь ее Сергей вернулся с заработков со здоровьем похуже, чем сейчас у Игорька. И не только от вредности производства, но и от вредности привычек. Жена с детьми его оставила, приехал умирать на родину. Отняли у него что-то там внутри, вставили трубку, из нее капала жидкость. Лежал он на кровати, мать ухаживала. Все меньше и меньше капала жидкость. И однажды Сергей заметил со страхом: -Смотри, мама, сегодня уже совсем не капает… Когда его хоронили, крестная Александра утешала плачущую соседку: -Бог дал, Бог взял… Недолго после смерти сына протянул дядя Степан. Была задышка у него от сердца ли, от легких? Стремительно как-то вошел он на кухню Александры, словно повидаться, посидеть со мною перед смертью. Бледный, одутловатый, тяжело, со свистом дышащий. И перемолвились то всего двумя словами. Вспомнил он, как с моею мамой в молодости работал на стройке, какая она была шустрая подсобница. Болезнь ли, кручина – один сын умер, другой сидит - давили сердце дяди Степану. Однажды он взял веревку, пошел в ванну, накинул на трубу. И … передумал, слава Богу! -Нет, лучше своей смертью умирать буду. -Ты че, Степан, ты че?!- кудахтала, узнав, жена. –А про меня то забыл. Нет, давай уж тогда вместе,- всплакнула, уткнувшись в мужа. -Папа, ты совсем сдурел, - узнала Наташа.- Хоть бы меня, маму, пожалел. Как бы нам после того было! Мы же тебя никогда, какой бы ты ни был, не оставим… -Ладно, чего уж. Не вышло, значит, - махнул дядя Степан рукой… Сашка вернулся с зоны, когда ни отца, ни брата уже не было – на похороны его не отпускали. Еще оттуда писал острые, заковыристые письма, не лишенные ума, правда, злого: -Осталось мне тут сидеть не много, дорогие родственнички. Скоро свидимся. Спасибо вам, что забываете, не приезжаете, денег не шлете. Приду, обо всем потолкуем. Есть у меня одна думка и одна зазноба в сердце, ей горячий мой поклон и привет, а вам не привет, а здрасьте и до свидания,- в таком духе жалил словами, обнажая разъедающие язвы в своем сердце. Вышел Сашка по кличке Пижон, так и мать его часто называла, на свободу, под мамкино крыло, в мамкину квартиру, как не кривлялся в письмах, якобы сам с усам. Не работал, где подкалымит, где сворует. Пил по-прежнему. Говорил я тете Нине, узнав, что в колонии есть церковь и младший один нехристь: -Пусть покрестится. Писала она ему об этом. Но Пижон своим умом «силен». В общем, как-то тетя Нина уехала на дачу к дочке, а к Пижону с зоны заглянули подельники, сотоварищи по «веселой» работе и жизни. Пижона нашли мертвым в обгоревшей квартире без вещей, только газовая трубка у плиты открыта… Смерть смягчила острый характер тети Нины. С красными глазами, хлюпая носом занесла она к Александре на помин души белые пышные булочки. Попросила - привез ей канон мученику Уару, чтобы молилась за Сашку. -Спасибо,- благодарила она и совала мне в руки блины, выпечку. Глаза и на девятый день краснели от соленых выевших душу горьких слез. Прошло время. Тетя Нина отошла. И опять пошла в нападение, теперь на меня. -Бог, Бог,- заладил. -Не будь сам плох.Что он мне дал? Огород по весне вспашу, хожу, поливаю, вот и все на столе есть. А то Бог, Бог… -Может, ты и дождь сама вызываешь, и землю, и небо создала?- осерчал я. -Прости, конечно, что раздражился… Тысячу раз убеждаешься, как мудры древние: - Судьба человека – его характер. Уж на что мягчила, ломала тебя судьба, теть Нин. А ты все не тупишься. Как-то я заметил про Витьку, что какой ни есть, а матери его жаль, пусть и мучается с пьяным. Уж лучше так, чем, если его не станет. Ты в сердцах махнула рукой, будто рубанула: -А... один раз отплакать… На родительский день шли мы с Александрой от могилы ее младшего сына мимо ваших, тетя Нина. Три рядом холмика, лежат богатыри. Пригласили вы с Наташей помянуть в оградку. Пить не стал, памятуя, отчего ушли двое молодыми. А блин съел, маслянистый, с сахаром, вкусный! Не сужу я тебя, тетя Нина. Вынести, выдюжить столько скорбей - это и врагу не пожелаешь. Жаль мне тебя, как и тысячи других матерей, заложниц безбожного времени. Жаль твоих сыновей и дядю Степана, и внучку, Наташину дочку, начинающую горе мыкать в невеселой безмужней стране. Только б не от своего характера злую чашу судьбины пить-хлебать. А там уж, что Бог даст. Тургенев где-то в повести приводит народную поговорку: каким родился, таким и в могилку. По-православному верю, знаю – не так: хоть немного, чуть-чуть да изменился. В сторону только какую? От автора. Года два назад умерла тетя Нина. Перед смертью, уже никакая, лежала на постели, отвернувшись к стене, ни с кем не разговаривала. А потом, то ли в полубреду, то ли в полубессознательном состоянии – душа проснулась, очнулась - все говорила дочке, ухаживающей за ней: «Домой пойдем, домой пойдем…» Та недоумевала, мать была дома, на кровати. Не понимала, что говорят ей о другом доме, вечном, у Бога Отца. Советовал Наталье причастить мать, чтобы долго не мучилась, но безбожное воспитание не дает уже и детям понять, куда просится материна душа на отлете жизни и как помочь ей улететь, уйти отсюда.