С 2014 года 2 мая – день, в который мы всегда будет думать об Одессе. Но давайте вспомним, каким был город в советские времена.
Длинной дорогой через все Второе одесское кладбище я хожу к могиле матери. Уже минуло полвека с той поры, как я начал совершать этот ритуал общения, чаще всего один на один с усопшей. Хотя сейчас по возрасту я гожусь в отцы оставившей меня в 1957 году наедине с этим миром матери, приходя сюда, я ощущаю себя таким же сломленным горем юношей, каким я был в день похорон
Текст: Александр Ципко
Но сейчас я не о том, какую роль играет обряд посещения могил близких в духовном созревании ребенка. Чтобы душа стала живой, необходимо страдать. Однако стоит сказать, что нигде так зримо не ощущаются движение времени, бренность бытия и скоротечность человеческой жизни, как здесь, среди могил.
ДЕТСКИЕ ДОРОГИ ПО КЛАДБИЩУ
Второе одесское городское кладбище с юности было для меня еще музеем истории моего родного города, открытой книгой истории моей страны. Дорога с Пролетарского (сейчас — снова Французского) бульвара, от дома деда Ципко, до Второго кладбища, на Людсдорфскую дорогу, была иллюстрацией к истории моего города.
Дедушки и бабушки упорно внедряли в наше сознание старое, дореволюционное название улиц Одессы, рассказывали, что было при царе на месте новых построек, советского периода. Но так как за 70 лет советской власти в центре города было построено всего несколько зданий, то мы вырастали в старой, дореволюционной Одессе. Я родился в 1941 году, лишь 20 лет спустя после установления в Одессе советской власти. Из моего детства было так же легко подать рукой до дореволюционной Одессы, как для моих внуков — до начала перестройки.
Пройдя через застроенную домами канатного завода Голопузовку, я оказывался у стен известных еще до революции казарм. Сюда в начале 50 летом, по вечерам, мы пацанами ходили к солдатам смотреть трофейные фильмы — "Мост Ватерлоо", "Даму с камелиями". Мы переползали через забор на глазах у часовых, но нас никто не трогал. Кстати, до сих пор не пойму, почему Сталин в разгар борьбы с "безродным космополитизмом" пустил на экраны десятки трофейных, а на самом деле голливудских, фильмов, которые открывали нам, подрастающему поколению, глаза на другой, более привлекательный, нежели советский, западный мир.
Дальше через вторую станцию Большого фонтана я подходил к своей школе, которую демонстративно покинул после седьмого класса. Англичанка за дружбу с одноклассником-хулиганом Войцеховским поставила мне "четверку" и тем самым лишила, как мне казалось, заслуженной похвальной грамоты. Честно говоря, при всей нашей бедности никто меня в техникум не гнал, бабушка с детства называла меня "профессором" и морально готовила к поступлению в университет. Но детская обида толкнула меня в другую сторону и заставила пройти через заводские и армейские университеты.
По дороге на Второе кладбище я стоял перед выбором: идти или через заброшенное еврейское кладбище, или вдоль забора "Сигнала" — больницы железнодорожников. Я выбирал первый вариант. Не было страшно проходить через еврейское кладбище, оно было открытым со всех сторон, и, что поразительно для южной Одессы, там почти не росли деревья. И при этом оно отличалось множеством красивых надгробий с надписями на не понятном мне языке. Мне кажется, первый серьезный конфликт между "настоящими одесситами", как любила мне говорить мать моего отца Анна Шаповалова, — одесситами с дореволюционными корнями, и теми, кто поселился в Одессе после войны (их называли "колхозниками"), и возник в связи с принятием "наверху" решения снести старое еврейское кладбище. Конечно, никто бы в "разгар" советской власти не посчитался с мнением старых одесситов, но хорошо помню, что все наши соседи из "бывших" — сестры Герцен (как мы, дети, их называли — "гимназистки"), вдова Кашина — были против этой, как они говорили между собой, "варварской акции".
Для настоящего одессита и даже одессита во втором после революции поколении, к которому отношусь я, всегда было дорого все, что связано со старой Одессой. И национальное происхождение не играло тут никакой роли. Дерибасовская как Дерибасовская, как символ, сердце Одессы, была святыней для всех, кто родился и вырос в нашем городе, — и для русских, и для украинцев, и для евреев. Хотел написать — "и для поляков". Но вспомнил, что в 1956 году поляки вслед за греками в подавляющем большинстве выехали из Одессы на историческую родину. Исход евреев из Одессы начался позже, в начале 70.
Перейдя через Черноморскую дорогу, я входил в ворота главного одесского кладбища. Тут все обстояло точно так, как и с архитектурой старой Одессы. В конце 50 еще были целы многие высеченные из мрамора фамильные склепы. Сохранившиеся дореволюционные надгробия отличались выточенностью мраморных крестов, их венчали ангелы и серафимы. А внизу прекрасные, мудрые слова, пожелание покоя и вечной жизни.
Захоронения, окружавшие могилу моей матери, были просты и, как я видел еще в детстве, поразительно убоги. Правда, уже тогда, в 50, каждая семья отпевала покойника здесь, в прекрасной кладбищенской намоленной церкви.
Хотя, конечно, каждое новое советское десятилетие на городском одесском кладбище было отмечено своими достопримечательностями, вернее, пристрастиями. В 50, на закате сталинской и в начале хрущевской эпохи, все внимание посещавших кладбище было приковано к могилам мучеников, жертв несчастных случаев. Тогда все останавливались возле огороженной железной решеткой могилы семьи офицера: его самого, жены и трех маленьких детей, отравившихся грибами. Правда, этот знак беды не стал уроком для одесситов. Они как травились, так и травятся ложными лисичками. У одесситов русская страсть к халяве, русское "авось" выражено довольно ярко. Так что и в этом отношении Одесса была продолжением Русского мира.
Мой лучший и, наверное, единственный друг, Валера Юдин, который вместе со мной десятки раз по дороге на могилу к моей матери останавливался у могилы "грибников", сам во время организованной им экскурсии загород (он был преподавателем физкультуры в школе на Фонтанке) набрал тех же ложных одесских лисичек и принес их домой. Жена, чтобы с ними не возиться, выгнала его вместе с "грибами" к маме, которая жила одна рядом, на Кузнечной. Он оставил грибы маме, та начала их готовить, а Валера пошел в магазин на Преображенскую за водкой. Когда он вернулся, то застал скорчившуюся от боли в животе маму: она уже успела попробовать приготовленные к ужину грибы. А дальше самое показательное для одесской психологии. Он вызвал "скорую" и отправил маму в больницу. Затем позвал сына. На его глазах, выпивая рюмку за рюмкой, доел ядовитые грибы, и только для того, чтобы никто не сказал, что он намеренно отравил маму. И умер через два дня.
ОДЕССА ЖВАНЕЦКОГО И МОЯ, ДРУГАЯ
Настоящая Одесса, в которой я вырос, имеет мало общего с Одессой героев Жванецкого и Карцева. По крайней мере, их Одесса была "не всей Одессой". "Вольная Одесса" рождала, воспитывала у своих детей безрассудную удаль. Мы, дети Пролетарского, никогда не садились в трамвай на остановке. Мы выбирали те места, где трамвай развивал наибольшую скорость, и именно здесь на бегу вскакивали на подножку. Только в нашей 57 школе, в которой я учился первые четыре класса, трое мальчиков были покалечены трамваем. Но мы все равно упорно упражнялись в беге наперегонки со смертью. У каждого из моих сверстников с Пролетарского была своя доблесть. Я отличался умением дальше всех, до буя размагничивания судов, заплывать в море. Плыл я медленно, а потому дорога туда и обратно занимала более двух часов. Но море меня хранило, и я всегда, довольный своей победой над страхом и смертью, возвращался на берег, ощущая свое преимущество перед сверстниками.
Шестидесятые были отмечены вниманием к могиле "вольнодумца", "академика-глазника" Филатова, который, как говорила вся Одесса, в открытую посещал воскресные молебны в одной из трех действующих церквей в центре города, открыто протестовал против попыток одесских властей времен "развернутого строительства коммунизма" закрыть собор на Пушкинской.
Семидесятые были отмечены появлением здесь же, недалеко от церкви, памятника актеру комедийного жанра, основателю одесского Театра сатиры Михаилу Водяному. Он был для одесситов в то время таким же "наше все", как и Алла Пугачева — для москвичей.
И, наконец, ужас и позор 90. Прямо посередине главной аллеи, напротив православного храма, был водружен громадный крест из красного мрамора на могиле убитого главного авторитета криминальной Одессы. В первые годы после его захоронения здесь дежурили охранники. Теперь кто-то сбил топором ангелов с ограды памятника.
Но что интересно, только в этом году, наэлектризованный нашими московскими спорами о судьбе Русского мира, я начал изучать фамилии на запоминающихся надгробиях, фамилии тех, кого хоронили здесь до революции и в первые десятилетия советской власти. И тут я сделал для себя важное открытие. Я всегда чувствовал, понимал, что вырос в русском городе, что принадлежу к Русскому миру. Но я никогда не предполагал, что среди православных в этом городе до революции и в первые десятилетия после революции этнические русские составляли подавляющее большинство, как свидетельствуют захоронения на главном кладбище Одессы. Асмоловы, Фроловы, Деевы, Синицыны, Коротковы, Чернышовы, Калашниковы, Колесниковы, Павловы и т.д. — по моим подсчетам, более 80% уроженцев Одессы 70 и 80 годов XIX века, нашедших покой на своем родном одесском кладбище уже в советское время, и чаще всего — в 50. Кстати, много русских фамилий польского происхождения: Добровольские, Волконские. Но среди захороненных в этот период очень мало украинских фамилий типа Кочубей, Хоружий, Огрызко.
И это — историческая правда. Одесса еще в начале ХХ века была по преимуществу русским городом, находящимся в окружении по преимуществу украинской деревни. И я, наверное, уже до скорого конца моих походов на Второе одесское кладбище не обратил бы внимания на звучание фамилий похороненных здесь людей, если бы не наши московские, как мне кажется бессмысленные, споры о роли советской власти в судьбе Русского мира. Сравните место и роль русского языка, культуры, этноса в жизни Одессы в первые десятилетия ХХ века с состоянием Русского мира в этом городе сегодня, в начале XXI века, и вы поймете, куда на самом деле двигался Русский мир за годы советской власти.
РУССКИЙ И УКРАИНСКИЙ МИР. ИЛИ МИРЫ?
Недавно мне рассказали, как проходят совещания ректора нынешнего Одесского университета — кстати, до революции он назывался Новороссийским. Его выпускником был Витте, химию здесь когда-то преподавал Менделеев. Но сейчас, как оказывается, нет более серьезной задачи перед участниками этих совещаний, кроме как не упасть лицом в грязь и вслед за ректором бойко произнести речь на недавно выученном украинском языке. Не важно, что скажешь, главное, чтобы это было на украинском языке. Правда, у естественников и здесь преимущество перед историками, философами и юристами: естественники оставляют за собой право и на официальных мероприятиях говорить по-старому, то есть на родном русском языке.
Если быть честным перед собой, то надо признать, что не произошло ничего неожиданного. Произошло то, к чему стремились большевики с момента установления своей власти в бывшей царской России, по крайней мере, самые дальновидные и последовательные из них. Речь в данном случае не о Ленине, Троцком и Бухарине. Речь о ныне почти реабилитированном "русском государственнике" Иосифе Сталине. Так вот, Сталин еще в 1921 году, как нарком по национальным вопросам, на Х съезде РКП(б) провозгласил задачу уничтожения русских городов, Русского мира, оказавшегося на территории создаваемой большевиками Украинской Социалистической Республики. "Нельзя идти против истории, — говорил Сталин. — Хотя русский элемент все еще доминирует в украинских городах, ясно, что со временем эти города неизбежно украинизируются".
Задача окончательного вытеснения Русского мира с территории советской социалистической Украины была поставлена большевиками еще в начале 20 и последовательно, с переменным успехом, решалась на протяжении всей советской истории. Хотя на мой взгляд, Одесса все равно останется русскоязычной.
Правда, при этом надо понимать, что украинизация таких русских городов, как Одесса, то есть исчезновение так называемого "русского элемента" по Сталину, становилась действительно неизбежной только в условиях социалистического строительства.
СУБЪЕКТ РУССКОСТИ
Надо отдавать себе отчет: то, что Сталин называл "русским элементом", а Путин сейчас называет "русским миром", не сводилось и не сводится целиком к русскому языку, ни к русскому, ни даже к русскому этносу (до революции он назывался "великорусским"). "Русский элемент" не сводится целиком и к русской культуре, к великой русской культуре. "Русский элемент" на самом деле предполагает прежде всего субъекта русскости, то есть русской элиты, русского образованного общества, воплощающего в себе и высоты культуры мышления, и развитую русскую историческую память, и русский патриотизм, и культуру русского православного быта.
За более чем 100 лет развития Одессы как главного города созданной Екатериной II Новороссии, возникшего в окружении украинского крестьянского мира, она только укрепляла свою русскость. До революции Одесса как раз и была тем уникальным плавильным котлом, который из великороссов, малороссов, поляков, евреев и немцев формировал русскую имперскую нацию. Отец моего отца, великоросс с латышской фамилией, пришел сюда, в Одессу, поступать в Новороссийский университет из белорусской Лиды, окончив Шяуляйскую гимназию. Отец моей матери, фамилию которого я ношу, пришел сюда, в Одессу, во время голода 1901 года из украинской деревни Ольшаны из-под Проскурово. Несмотря на свое церковноприходское образование, дед Ципко нормально говорил на русском языке и никогда, насколько я помню, не противопоставлял свое украинское происхождение русскости. Вообще, надо понимать, что противопоставление "украинского элемента" "русскому элементу" шло сверху, а не от народа, и прежде всего — от строителей нового, советского общества.
После прихода Сталина к власти в стране начали взрывать храмы, и в первую очередь главную достопримечательность Русского мира — русские православные церкви. После прихода Сталина к власти началось надругательство над памятниками и могилами великих русских флотоводцев — Нахимова, Лазарева и Ушакова. Советская власть под руководством Ленина и Троцкого с самого начала сознательно уничтожала опорные точки Русского мира — национальную российскую интеллигенцию, а вместе с ними национальную память и национальную культуру мышления.
Правда, которую не признавали в свое время большевики и которую до сих пор не признают нынешние либералы, заключается в том, что ядро "русского элемента", пока он был Русским миром, составляли образованные высшие классы России. Носителями исторической памяти у русских были русская православная церковь и российская патриотическая интеллигенция.
А потом неизбежно и действительно неотвратимо, как предупреждал еще в 1921 году Сталин, большевистская революция со своим серпом классового подхода должна была на корню срезать все, на чем на самом деле держался "русский элемент", срезать русскую элиту, русское духовенство. В Одессе осколок "русского элемента" был взорван уже в середине 30 годов по настоянию великоросса, соратника Сталина Климента Ворошилова. Он приехал сюда в командировку в 36 году, его поселили в гостиницу "Спартак", и вот встает Ворошилов утром, выходит на балкон — и перед ним Преображенская площадь, а посреди нее великолепный Спасо-Преображенский собор, который начал строить еще губернатор Воронцов. И не выдержала душа большевика-атеиста, и он дал приказ взорвать Спасо-Преображенский храм как "элемент" дореволюционного русского мракобесия.
Надо понимать (что, кстати, до сих пор не понимают наши так называемые "красные патриоты"): большевизм был прежде всего марксизмом, и как марксизм он был направлен всем своим острием против русского национального сознания и русской исторической памяти. Не могла советская интеллигенция, при всем уважении к ней, со своим пристрастием к Добролюбову, Чернышевскому и Ленину, быть на самом деле носителем Русского мира.
"КОРЕНИЗАЦИЯ" КАДРОВ
В 20 годах советская власть в соответствии с идеей строительства национального по форме (но не русского) социализма начала на территории УССР проводить политику "коренизации" кадров, политику массового привлечения на руководящие должности выходцев из украинского, в первую очередь деревенского, мира. Кстати, до революции на территории нынешней Украины украинских городов в строгом смысле этого слова не было, Львов был польским городом, Черновцы — румынским, а Одесса и Николаев были русскими городами.
В соответствии с политикой "коренизации" кадров "украинский элемент" многократно вырастал в партийном аппарате, среди профессорско-преподавательского состава вузов и т.д. Политика секретарей ЦК КПУ Николая Скрыпника и Александра Шумского в области образования в 20 на Украине мало чем отличалась от политики гетманского министра просвещения Зеньковского, закрывавшего или украинизировавшего в 1918–1920 годах русскоязычные учебные заведения. Именно в 20 годы при советской власти была проведена огромная работа по расширению украинской лексики и терминологии, отличавшейся от русской (в публикуемые словари украинского языка брали заимствования из каких угодно языков — польского, латинского, немецкого, — только не из русского). И делалось все это исключительно во имя того, чтобы защитить и очистить "рiдну мову" от "русизмов" и наследия общего церковнославянского языка. Украинизация в 20 дошла до того, что в некоторых регионах восточной Украины, в частности в Донбассе, было прекращено издание газет на русском языке. Между прочим, в Одессе таких перехлестов в украинизации не было даже в 20.
Троцкий, в отличие от Сталина, скоро начал понимать опасность вытеснения "русского элемента" из советских национальных республик, опасность самой идеи строить "социалистическое содержание" на нерусской основе. Поэтому он уже в 1924 году, начиная со своей статьи "Ленин как национальный тип", начал соединять революционное большевистское начало с "русским элементом", начал доказывать, что "социалистическое содержание" и советская система есть прежде всего выражение и продолжение русскости. Сталин пришел к пониманию спасительной роли "русского элемента" только в 1941 году, когда немцы стояли под Москвой.
РАЗРУШЕНИЕ "РУССКОГО ЭЛЕМЕНТА"
Но еще больше и лучше видели опасность борьбы с "русским элементом" пассажиры философского парохода. Их преимущество перед большевистскими вождями было в том, что они с самого начала видели неизбежный крах социалистического эксперимента в России.
Ведь именно в середине 20, когда была запущена машина разрушения "русского элемента" в русских городах, оказавшихся на территории СССР, все русские мыслители, обладающие серым веществом (за что и были выгнаны из СССР, чтобы не мешать превращению "великих посредственностей" в вождей народа), видели, что вытеснение "русского элемента" из национальных советских республик после неизбежного краха "социалистического содержания" закончится приходом сюда другого, немецкого или британского "элемента", то есть неизбежной колонизацией Западом провинций Российской империи, в том числе Украины.
И даже в моей родной Одессе — это я наблюдал всего пару месяцев назад — "русский элемент" оказался устойчив по отношению к насильственной украинизации, но, к сожалению, "русский элемент", как доминирующий в Одессе русский язык, не может противостоять начавшейся колонизации этого города. Преподаватели одесских гуманитарных вузов продолжают говорить, как правило, на русском языке. Но они, чаще всего этнические русские, с утра до вечера на одесских каналах телевидения на русском языке неустанно проповедуют идею европеизации Одессы. Из рекламы частных гуманитарных вузов на одесском телевидении вы можете получить информацию о том, как вам будет обеспечен доступ через Интернет в хранилище Библиотеки Конгресса США, как вы сможете поехать на стажировку в Высшую школу экономики Лондона. А какая-нибудь никому не известная оперная певица будет битый час вам рассказывать, как похожа Одесса на Монреаль или Нью-Йорк. Но ни разу за семь дней пребывания в Одессе я не услышал с одесского телеэкрана хотя бы несколько слов о сотрудничестве с вузами Москвы, России, о месте Одессы в истории Российской империи и т.д. Русский язык в Одессе активно используется для ее ускоренной европеизации.
КОЛОНИЗАЦИЯ ОДЕССЫ
На мой взгляд, колонизация Одессы представлена сейчас более ярко, чем украинизация. Сажусь у железнодорожного вокзала в автобус, старенький "пазик", выкрашенный в сине-желтый цвет, сзади, над стеклом, огромными буквами написано: "Украина". Но внутри автобуса я увидел самое примечательное: над головой водителя на лобовом стекле прикреплены маленькие флажки — США, объединенной Европы, Украины и ФРГ. Флага Российской Федерации нет и в помине. Сам водитель — чистый русак: голубые глаза, тонкий нос, списанный с икон Рублева, громадный православный крест на открытой груди, говорит на хорошем русском языке и даже без нынешнего тягученусавого одесского акцента. Западным был только маршрут этого автобуса. Все-таки автобус идет на запад, в Затоку. Хотя Затока, при всех ее исторических достопримечательностях — тут до 1941 года, в румынские времена, была резиденция короля Михая, — сегодня мало чем напоминает Запад. До сих пор в Затоке сохранился в первозданном виде (таким я увидел его 40 лет назад), на мой взгляд, самый грязный и вонючий туалет на территории бывшего СССР.
Так вот, с разрушенными дорогами, с грязными, вонючими туалетами, без современной канализации, с примитивной сферой обслуживания, с веерным отключением электричества и воды Одесская область решила идти на Запад.
Можно, конечно, возмущаться и насильственной украинизации улиц старой, русской Одессы. Господа новые хозяева Одессы! Если вам не нравится название "Московская" — речь идет о выезде из Одессы в сторону Николаева, — то верните ей дореволюционное название — "Пересыпская". К чему Одессе улица "Черноморского казачества" или "Атамана Головатого"? Одесса с нуля была построена как русский город, по преимуществу выходцами из России, на том месте, где была, как известно, безлюдная степь.
Но сегодня, спустя годы, надо признать, что и в Одессе украинизация, по крайней мере при моей жизни, от десятилетия к десятилетию происходила по нарастающей. Просто одесситы не хотели видеть, как они, носители "русского элемента", год за годом уступают свои позиции в самом главном "украинскому элементу". Характерный одесский эпитет "колхозник", которым они награждали выходцев из украинской деревни, как раз и был стеной, которая мешала нам осознавать происходящие на наших глазах перемены в духовной и культурной жизни Одессы.
Все дело в том, что те, кого старые одесситы и мы, молодое поколение, подражая им, называли "колхозниками", на самом деле были верховной властью в Одессе. Выходцы из украинского села и сел, окружающих Одессу, уже в 50 были главными в обкоме партии, в обкоме комсомола, в милиции и т.д. По какой-то непонятной причине коренные одесситы никогда не стремились быть властью, не стремились делать партийную или комсомольскую карьеру. Одесситы еврейского происхождения во власть не стремились, ибо их туда, как правило, не пускали. А мы, одесситы славянского происхождения, мечтали обо всем, но только не о партийной карьере. И еще одна особенность одесского самосознания как самосознания типично русского. Одесситы, которые чувствовали в себе какое-то призвание, стремились поступить обязательно в московские вузы. Но я не помню случая, чтобы одаренный одессит мечтал поступить в киевский вуз или в Киевский университет. Я уже не говорю об Одесском университете. В 60 он стал по преимуществу кузницей национальных кадров, орудием их украинизации.
И здесь надо видеть качественную разницу между вхождением "украинского элемента" в одесский Русский мир до революции и после революции, в советское время. Скажу сразу, в советское время сам "русский элемент" стал куда слабее, куда менее привлекательным, чем до революции. Дед Ципко пришел из украинской деревни в русскую Одессу, как я уже говорил, в 1901 году. Но у него было ясное понимание того, что он пришел из менее культурного мира в более культурный. Он, правда, изобретал вечный двигатель, но жаловался мне, что не получил серьезного образования, что не мог, как другой мой дед, Дзегузе, окончить гимназию. Поэтому он очень гордился тем, что из моих соседей-сверстников только один его внук был отличником, и, пока был жив, всячески стимулировал мое прилежание в учебе. Он даже простил меня, грешного, когда я, вместо того чтобы, по его просьбе, полоть грядки помидоров, спрятался в траве и целый день, не отрываясь, читал "Декамерона".
На его портрете изображен типичный русский мещанин в сюртуке, белой шелковой рубахе и с пышными украинскими усами. Он, конечно, садовник-самоучка, не ходил на премьеру в Одесский театр оперы и балета или в Музей западного и восточного искусства, но, как хозяин довольно большого, построенного во времена нэпа частного 8-комнатного дома, создал вокруг себя клуб из "бывших" интеллигентов. И наш сосед, герой Портр-Атура, полковник царской армии Голембиовский, и чудом сохранившийся статский советник Кашин, доживающий свой век в двух комнатах на так называемой "даче Пекарской", и мой "дед-интеллигент" со своим другом детства, лысым латышом (в 1909 году они оба были зачислены на медицинский факультет Новороссийского университета), засиживались вечерами в убогой комнате моего деда-крестьянина. А я всегда сидел рядом с дедом Ципко на маленькой табуретке и слушал бесконечные рассказы о том, что и где было в Одессе до революции и где что стоило.
Кстати, никаких признаков особого русского мессианизма, как я помню, окружающие меня в детстве "бывшие", то есть представители "русского элемента" в Одессе, не проявляли. Насколько я теперь понимаю, это были очень практичные и рациональные люди, отдающие себе отчет в том, что произошло с их страной в 1917 году. Интересно, что в дореволюционной, русской Одессе, которая доживала свой век в начале 50 и оказала огромное влияние на мое развитие, никто никогда не использовал понятие "русский" как сейчас, в этническом смысле. Бытующего ныне противопоставления или сопоставления "русских" с "украинцами" я не слышал из уст этих стариков. Кстати, и слово "еврей" я впервые услышал не дома, а где-то в третьем-четвертом классе в семье моего одноклассника, сына летчика, генерала. Правда, надо признать, евреи не жили в частной, одноэтажной Одессе, где я вырос, они, как правило, селились в самом центре Одессы. Теперь я понимаю, почему еврейская тема не существовала или была под запретом для одесситов, переживших немецко-румынскую оккупацию Одессы. У них, несомненно, было какое-то ощущение вины (не могу найти точное слово), что все они остались живы, а их соседей, друзей еврейского происхождения, на их глазах немцы перед отступлением увезли в гетто где-то около Березовки и, перед тем как покинуть Одессу, расстреляли.
Но вся проблема в том (и в этом же причина успеха политики вытеснения "русского элемента" из русских городов, оказавшихся на территории УССР), что в советское время, в отличие от дореволюционного, украинец, приходящий в Одессу из украинской деревни, не осознавал или, более точно, чаще всего не осознавал своей изначальной отсталости, не понимал, что ему предстоит для ее преодоления серьезная работа над собой, работа по освоению культуры и даже истории Одессы. Они, дети председателей колхозов и руководителей сельских райкомов партии, приехавшие из деревни поступать в одесские вузы по специальной квоте, с самого начала — и в силу своего "благородного" происхождения, и в силу того, что они оканчивали школу с преподаванием украинского языка, — ощущали себя не только самодостаточными, но и, сверх того, людьми более высокого происхождения, нежели мы, безродные одесситы.
КЛАССОВЫЙ ПОДХОД К КУЛЬТУРЕ
Сам по себе классовый подход понижает планку прохождения в культурные люди. А здесь в период украинизации кадров мы получили гремучую смесь классовых преимуществ с национальными, которые, как я наблюдал это на протяжении последних 40 лет, во многих случаях уничтожали стимул к духовному развитию.
Я, упаси бог, не утверждаю, что каждый одессит русского происхождения, с русским самосознанием, думающий по-русски, имеющий русские корни, нес в себе начала саморазвития и врожденный интерес к прекрасному и мудрому. Нет. По части житейской мудрости, кстати, украинский язык с украинским мышлением несет в себе куда больше достоинств, простой крестьянской сметливости, чем, наверное, современный русский язык. Но все же ни в одном из наблюдаемых мною на протяжении многих лет случаев (родственники моей жены по матери тоже были председательского происхождения и тоже приезжали в университет или "сельхоз" в Одессу на учебу) я не видел, чтобы они действительно стремились выйти на высоты, характерные для высшего образования, чтобы они читали что-то серьезное, проявляли какой-то интерес к истории города, где учатся. Кстати, в жизни лучше складывалась судьба у тех, кто по окончании вуза возвращался из Одессы в свой районный центр или колхоз. Многие из них стали прекрасными руководителями колхозов и совхозов, но те, кто решил стать гуманитарием, как правило, не смогли сделать серьезную карьеру. Я понимаю, причина культурной закрытости "украинского элемента", приходящего в Одессу из деревни, не в нем самом, а в нашем классовом и партийном подходе, который гнал в ее вузы не тех, кто был этого достоин, а прежде всего тех, кто в силу руководящего положения их пап поступал в них практически без экзаменов. Но все же нельзя не видеть и того, что "украинский элемент" нес в себе много патриархальщины, закрытости, внутренней изоляции от уклада жизни самой Одессы.
Выходцы из области по окончании вуза чаще всего поселялись в Одессе, обзаводились квартирами, становились работниками милиции и даже преподавателями обществоведения, но так и не врастали душой в одесский городской быт, не приобретали того, что можно назвать "одесским самосознанием", чувством особой принадлежности к своему городу, его истории, святыням. Они, как дети деревни, обладали целым рядом моральных достоинств. У них были и есть поразительная преданность родителям, трудолюбие, чувство локтя и многое другое, чего часто лишены люди, выросшие в мещанской, "практичной" Одессе.
Но при всем этом представители украинской деревни жили и продолжают жить в Одессе как бы вахтенным методом. В Одессе они учатся, делают карьеру, рожают детей, а в выходные дни практически все уезжают к себе домой, к родителям. Раньше, в советское время, мне казалось, что в деревню они ездят из-за продуктов. Но сейчас я понимаю — все эти поездки к родителям в деревню были и есть частью их особого образа жизни.
О "ЕВРЕЙСКОСТИ" ОДЕССЫ
Кстати, и в этом была трагедия Одессы как русского города, в 60 и 70 им как раз руководили выходцы из украинской деревни, которым, по большому счету, было наплевать на архитектурные особенности центра города, на все святыни и исторические достопримечательности старой Одессы. И тут напрашивается щекотливая тема, которую нельзя обойти в силу многонациональной природы Одессы. Тем более что уже, наверное, мало осталось в живых тех, кто мог бы описать взаимодействие "украинского элемента" с русским и еврейским. Так вот, обращает на себя внимание, что у евреев, родившихся в Одессе, одесское самосознание, чувство принадлежности к своему городу довольно часто было выше, чем этническое. Мой друг Алик Вакс, старея в Калифорнии, до сих пор жалеет, что поддался уговорам своей русской жены и выехал в начале 70 в США. Кстати, в последние годы многие евреи-одесситы возвращаются домой и доживают здесь свой век, правда, оставаясь одновременно гражданами США и Израиля.
Сейчас в России по причине особой популярности литературных героев Жванецкого и Карцева очень много мифов об особой "еврейскости" Одессы. В самой Одессе в 50–60 (я учился сплошь в еврейской группе в автомеханическом техникуме) никакой особой еврейской солидарности не было. Инженерно-бухгалтерский еврейский мир не хотел иметь ничего общего с так называемым торгашеским еврейским миром. На улице Осипова я хорошо знаю двор, где жили по соседству директор крупного магазина на Фонтане и главный бухгалтер известного в СССР машиностроительного предприятия, которые никогда не общались, хотя их дочери дружили. При этом не могу не вспомнить, что "торгаш", участник Великой Отечественной войны Аркадий Бланк, был добрейший человек и со своих "нетрудовых" доходов угощал весь двор. В его хлебосольном доме (моя невеста дружила с его дочерью Ритой Бланк) я впервые узнал, что такое красная икра, настоящий черный кофе и т.д.
Вообще, в Одессе тогда, после войны, не придавали такого значения этническому фактору, как сейчас, после распада СССР. Тогда преобладало, по крайней мере среди одесситов, ироническое отношение к национальному происхождению. Как известно, самые острые анекдоты про евреев сочиняли сами евреи. Смешанные русско-еврейские браки были нормой для Одессы. Если бы я не ушел из школы в техникум, то, скорее всего, женился бы на своей первой любви, однокласснице Нелли Нудельман.
Одесское самосознание коренится не только в добром интернационализме, в способности выйти за рамки этнических и национальных пристрастий. Оно еще предполагает развитый региональный, или, как говорят, местный, патриотизм. Все-таки одессит, отвечая на вопрос о его происхождении, прежде всего указывает на то, что он родился и вырос в Одессе. Но по непонятной причине то, что легко давалось русским, евреям, — то есть способность растворить себя в одесском мире — редко удавалось выходцам из украинской деревни. Правда, поляки, которые прожили в Одессе четыре поколения, по крайней мере 100 лет, тоже не вросли в одесский мир.
Чего не дано, того не дано, и ничего тут не поделаешь. Сестра моей бабушки Домбровской, умершей еще в 1918 году от тифа, спустя всего две недели после рождения матери, с католической настойчивостью наведывалась к нам на Пролетарский по воскресеньям и забирала меня, ребенка, на целый день в город, кормила летом мороженым, всячески ублажала. Но после короткого прощания летом 56-го года, когда вся польская община выехала на историческую родину, не было ни одной весточки ни от сестры моей бабушки, ни от ее многочисленных отпрысков. Приезжали родственники — русские, оказавшиеся в эмиграции в Англии, пытались после 56-го года восстановить родственные отношения, но польская родня никогда после 56-го не появлялась в Одессе. Так что в инстинктивном отторжении "украинского элемента" от духа и святынь Одессы ничего особенного не было.
ПРОВИНЦИАЛИЗАЦИЯ
Украинизация, в том числе украинизация кадров, не привела — кстати, до сих пор — к вытеснению русского языка из жизни современной Одессы. Но украинизация, как и следовало ожидать, привела к явной провинциализации некогда русской Одессы, которая до революции была третьим по значимости культурным центром Российской империи. Между прочим, вслед за вытеснением "русского элемента" из Одессы идет и активное вытеснение из Одессы православия. Телевизионный эфир Одессы буквально наводнили заезжие евангелисты, и складывается впечатление, что нынешняя власть города потворствует ускоренной евангелизации некогда православной по преимуществу Одессы.
Качество преподавания гуманитарных дисциплин в школах, вузах понизилось на всей территории бывшего СССР. Но наблюдаемая мною в последние годы украинизация высшего образования в Одессе углубляет этот общий процесс оскудения интеллектуальных запросов и интересов на постсоветском и пострусском пространстве. Как выясняется, национальный подход по своим культурным последствиям более губителен, нежели классовый.
Правда, которую мы скрываем всеми нашими разговорами о многовековой дружбе между украинцами и русскими, состоит в том, что украинцы, по крайней мере выходцы из украинской деревни в первом и втором поколении, так и не научились воспринимать государство российское как свое государство, а нашу общую историю — как свою национальную историю. И в этом какой-то исторический парадокс. Украинцы наряду с русскими сыграли решающую роль в становлении, расширении и защите Российской империи. Украинцы сыграли решающую роль в освоении Сибири. Украинцы в советское время, на протяжении четверти века, от Хрущева до Горбачева, руководили нашей общей страной. Но все равно, когда у украинцев — и сельских, и городских — появилась возможность выйти из состава России, они с легкой душой это сделали. А теперь, как известно, идеологи новой украинской государственности пытаются перечеркнуть и очернить и наши общие победы, и наши общие страдания.
Так что смешно и глупо было бы требовать, чтобы "украинский элемент", приходящий в Одессу, осваивал ее душой как город имперской России, как живой памятник российской истории.
Следует понимать, что той части интеллигенции Одессы, которая родом из деревни, распад СССР давал великий шанс. Благодаря распаду СССР и образованию независимой Украины одесская интеллигенция сельского происхождения из провинциальной превращалась в национальную — в опору национального украинского государства.
СУРЖИК
Теперь, когда я рассказал все, что мог рассказать о своей Одессе, о роли "русского и украинского элемента" в послевоенной жизни моего родного города, наверное, можно составить образ перемен, что я наблюдал последние 50 лет. Вместо русского языка, на котором говорили наши деды и бабушки, то есть "русского элемента" Одессы, укреплялся нынешний суржик, на котором говорила и говорит Одесская область.
Одесситы, пережившие в сознательном возрасте, как они говорили, "кошмар революции" или "дни кошмара", к концу 60 почти все вымерли. Когда в 1963 году я поступил в МГУ, уже не было представителей старой, дореволюционной России — ни полковника царской армии Голембиовского, ни наших добрых и умных соседок, "сестер-гимназисток" со странной, как мне тогда казалось, фамилией Герцен. Умер и дед Савелий Иссидорович, наш домашний парикмахер. Его жена любила говорить, что Троцкого должна была задушить его мама в собственном чреве. Кстати, мне посчастливилось, я продолжал общаться с Русским миром у себя на факультете в МГУ. И профессор Асмус, и профессор Леонтьев, и профессор Гальперин несли в себе старую русскую интеллигентность, русскую дореволюционную культуру ума и чувств, к которой мне посчастливилось прикоснуться в детстве. Скажу сразу: этот старый Русский мир не имел ничего общего с тем Русским миром, который присутствует сегодня на страницах газеты "Завтра".
Многие из моих стариков-одесситов уже не успели попасть на престижное Второе городское кладбище, они обрели покой на окраине города — в поселке Таирова.
Их дети — наши матери и отцы, первое советское поколение одесситов, — при всей своей любви к родному городу, при всем своем одессизме в лучшем смысле этого слова уже утратили русскость как чувство связи времен, как интерес к истории своего государства. Их поразительное безразличие к тому, что было до революции, кем были до революции их бабушки и дедушки, откуда они родом, как попали в Одессу и чем занимались, шло не столько от советского воспитания, сколько от страха, сидящего и в их сознании, и в их подсознании.
И при этом учтите, о чем сейчас никто не вспоминает, первое советское поколение одесситов, выросшее в годы индустриализации, было еще воспитано в духе большевистского преклонения перед Западом, преклонения перед передовой техникой того времени, перед системой Тейлора, западной конвейерной организацией труда и т.д. Не забывайте, советская идеология, которая внедрялась в первое поколение советских людей, строилась на доказательстве того, что дореволюционная Россия была отсталой страной, а отсюда, как я наблюдал, один шаг до убеждения, что русские сами ничего не умеют делать. Не забывайте! Годы индустриализации были годами простого переноса в СССР станков и техники из Западной Европы.
50ЕТНЯЯ ЭВОЛЮЦИЯ
Как правило, одесситы прекрасно воевали, с честью прошли через фронты Великой Отечественной, но у них, по крайней мере у всех друзей-фронтовиков моего дяди-фронтовика, инвалида войны, с которым я в детстве прожил пять лет в одной комнате, не было никакого советского, коммунистического мессианизма, какой-то идеологической инкорпорированности, о которой сейчас так много пишут новые специалисты по русскому национальному самосознанию. Советский строй для первого поколения советских одесситов был реалией, с которой они считались и которая, как они думали, будет вечной. Но они, фронтовики-одесситы, научившие меня во втором классе играть в преферанс и в чьей компании я провел очень много часов своей жизни, не стремились слиться с этой советской системой, стать членами партии, войти во власть. Они умудрились даже на фронте хорошо воевать, дойти до Будапешта и Кенигсберга, но не стать членами КПСС. Все-таки в массе они (им, оставшимся в живых, в конце 40 было всего 25–30 лет) чувствовали себя потерянным поколением, чем-то вроде героев Ремарка.
Для многих из них, как я помню, в том числе и для моего дяди, Одесса с ее радостями, прекрасной погодой, морем, рыбалкой стала главной целью и смыслом жизни. Правда, я обратил внимание, что наш сосед-фронтовик, герой войны, радист Григорий Савчук, родом из Винницкой деревни, никогда не увлекался морем, рыбалкой и свободное от игры в преферанс время посвящал жене и дочери. Кстати, я обращал внимание, что выходцы из украинской деревни только во втором поколении осваивают такие одесские радости, как купание в море, рыбалка и т.д.
Уже к началу 70 от старого, дореволюционного Русского мира в Одессе, как мне кажется, мало что осталось: ни людей, ни воспоминаний. В 60 уже новые одесситы не знали того, что знали мы, дети послевоенной Одессы, не знали, что улица Ленина до революции называлась Ришельевской, а Карла Маркса — Екатерининской, что на месте памятника потемкинцам стоял памятник основательнице Одессы императрице Екатерине II.
"Украинский элемент" в 60 практически полностью, как и предсказывал Сталин, поставил под свой контроль Одессу. Одесса 60 — это Одесса Соляника, сейчас он покоится на почетном месте на Втором одесском кладбище, это Одесса китобойной флотилии, Одесса привозных шмоток и, соответственно, небывалого расцвета так называемого одесского толчка, которым жила какая-то часть нашего всегда свободного города. Я думаю, характерная для эпохи Брежнева реабилитация мещанства и сытой жизни (по-научному — "частного быта") нигде не дала таких обильных плодов, как в моей родной Одессе. Одесса к этому всегда была готова, всегда ждала возвращения к временам нэпа.
СТАНОВЛЕНИЕ ВОРОВАТОГО КАПИТАЛИЗМА
И тут в вопросах устройства крепкого быта, устройства семьи, хорошего заработка и, что не менее важно, добротной, качественной пищи "украинский элемент" нашел общий язык с остатками уже не столько русского, сколько одесского мещанского "элемента". Кстати, исход в начале 70 торгового еврейства из Одессы не нанес урона традиционной предрасположенности одесситов к "коммерции". Моя бабушка Шаповалова до конца жизни говорила (она умерла в 1971 году), что без возрождения коммерции никогда не возродится былая слава Одессы. Но она ошиблась. Коммерцию реабилитировали, но никакого серьезного возрождения Одессы я не вижу.
В 70 Одесса отличалась открытой торговлей ворованным с госпредприятий, торговлей витаминами, простынями, колбасами и даже подшипниками — всем, что можно было вынести со своего завода или фабрики. Характерный для Одессы разговор, который я подслушал в 70 около Привоза (кстати, главную достопримечательность Одессы — Привоз, воспетый Катаевым, — новая власть окончательно загубила). Один мужик говорит другому: "Приходи к нам на завод, у нас за смену можно десятку заработать". Другой ему отвечает: "Меня не интересует, что у вас можно заработать, меня интересует, сколько у вас за одну смену можно украсть".
В сущности, уже во времена Хрущева, начиная с конца 50, Одесса была социалистической по форме, но мещанской, буржуазной по содержанию. Вороватый капитализм окончательно сложился в Одессе уже в 70. Колхозница в это время уже имела почти официальное право вынести в обед и вечером во время уборки урожая полное ведро зерновых или овощей, а рабочий мясокомбината — столько мяса, сколько мог незаметно спрятать под одеждой.
Все жили одним днем, левыми заработками, и, самое главное, у одесситов за 20 лет до перестройки ушел страх. Хотя тогда и в голову не могло прийти, что всего через 20 лет не будет СССР, а Одесса станет городом независимой Украины, и ее ждут нелегкие испытания украинизацией. Но в эпоху Брежнева Одесса, как и вся наша страна, жила вне истории, вне реальной политики. Хотя дети в одесских, по традиции приличных школах продолжали изучать Пушкина и Гоголя, писать сочинения о герое нашего времени Лермонтова и Павле Корчагине Островского. Именно в это время, в конце 60 — начале 70, как мне кажется, русский язык отделился от исторической памяти, от Русского мира в точном смысле этого слова. Не забывайте, в Одессе никогда не было много набожных людей. Православие и православный быт, скорее, существовали как традиция. В Одессе за всю свою жизнь я не встретил ни одного одессита, серьезно верящего в коммунизм, и ни одного одессита, всерьез одержимого верой в Бога.
Конечно, брежневский социализм в Одессе-маме, скорее всего, ничем не отличался от брежневского социализма в Ростове-папе. В городах Новороссии, записанных большевиками за РСФСР, — в Ростове, Ставрополе и Краснодаре — "украинского элемента" было ничуть не меньше, чем в Одессе, записанной большевиками за УССР. Но так уж получилось, что когда пришла мода на суверенитеты, то ростовчане отделились прежде всего от Украины, а одесситы прежде всего — от РСФСР.
В 1991 году на Всеукраинском референдуме подавляющее большинство коренных одесситов, считающих себя русскими, все-таки проголосовало за независимость Украины от России. Жители РСФСР тогда отделились от Украины, чтобы не делиться с ней нефтью и газом, а одесситы, которые почему-то считают себя практичными и умными, отделились от России в надежде, что независимая Украина сохранит им все блага Привоза, обеспечит их в достатке колбасами и салом.
Вот, в сущности, и все самое главное, что можно было сказать об истории моего города за последние 50 лет. Повторяю: все происходило так, как прогнозировал судьбу русских городов, оказавшихся на территории УССР, Сталин. "Украинский элемент" постепенно и методично вытеснял "русский элемент". Но результат оказался прямо противоположным ожидаемому. Украинский, то есть обкомовский, элемент был социалистическим только по форме, а по содержанию он нес ускоренную реставрацию частнособственнической психологии, психологии мелкотоварного обмена, кумовщины и т.д.; правда, "украинский элемент" не смог вытеснить из Одессы, как я уже говорил, русский язык.
КУРС — НА ЗАПАД
И что дальше? Какая судьба ждет мой родной город? Шесть лет назад я, под впечатлением от реабилитации дореволюционных названий улиц Одессы, надеялся, что Одесса еще долго будет оставаться осколком Русского мира на постсоветском, построссийском пространстве. Я тогда надеялся, что сохранение позиций русского языка, возрождение памяти о дореволюционной русской Одессе приведет к возрождению и российского имперского сознания и, соответственно, возродит тягу моего города к нынешней, новой России. Но теперь я осознал: нынешняя политика реставрации всего, что связано с дореволюционной Одессой, — воссоздание Спасо-Преображенского храма на Преображенской площади, даже установка на старое, законное место памятника Екатерине — проводится не для укрепления русского духа в когда-то русской Одессе, не для сближения с Россией, а прежде всего во имя ее капитализации в глазах Запада. Теперь одесситы взахлеб рассказывают гостям, особенно инвесторам с Запада, о том, что их город строил маркиз де Ришелье, что его планировали французские архитекторы, что их театр является уменьшенной копией Венского театра оперы и балета, а одесский Пассаж — уменьшенной копией Пассажа в Милане.
Все эти развешанные по дорогам Одесской области плакаты с портретом Натальи Ветренко и с надписью внизу "Стоп — НАТО", все эти антинатовские манифестации яростного гагауза Каурова вряд ли смогут остановить новый геополитический выбор образованной Одессы.
Флажки над головой водителя автобуса, который вез меня на когдао румынскую Затоку, точно отражают нынешние внешнеполитические ориентации образованной Одессы. Ориентацию на США, Германию, Евросоюз. "Большинство моих одноклассников, — рассказала мне Виктория, выпускница этого года самой престижной русскоязычной одесской школы, на Преображенской площади, — в случае референдума проголосуют за вступление Украины в НАТО". Переломил настроение в пользу НАТО, как она мне сказала, учитель истории американской литературы. Ее мама, зав. кафедрой менеджмента одного из частных вузов Одессы, которая участвовала в моем разговоре с ее дочерью, в отличие от своего все-таки прорусски настроенного отпрыска, не осуждала прозападные настроения новой, молодой Одессы. "А на что им рассчитывать? — рассуждала мама. — Россия теперь от нас далеко, она живет сама по себе, а мы, одесситы, живем сами по себе". Украинской Одесса никогда не станет, считает профессорша-одесситка с львовскими корнями. А потому, считает она, Одессе снова, как в середине XIX века, надо становиться свободным городом Порторанко. "Все наши одесские надежды, — говорила она, — на восстановление былой мощи одесского порта, одесского пароходства, на восстановление всего, что приближает нас к Средиземноморью". И под конец разговора мама-профессорша произнесла фразу, которую в последнее время я слышу от многих "патриотов" старой Одессы: "Мы пережили власть французов во время Гражданской войны, потом пережили власть румын во время оккупации, в конце концов мы пережили и советскую власть. Так что украинизация нам совсем не страшна, переживем и ее".
Наверное, не может сохраниться Русский мир в точном смысле этого слова без сильного, притягательного прежде всего в культурном и умственном отношении русского центра. Советский центр, пришедший в 1917 году на смену русскому, российскому, на самом деле не смог не только укрепить, но даже сохранить Русский мир.
До России от Одессы сейчас действительно далеко. Туда сейчас даже летом, в разгар курортного сезона, летает всего один самолет в день. Кстати, и в Вену каждый день из Одессы летает один самолет. А в Стамбул из Одессы два регулярных рейса каждый день. Есть над чем подумать.
Александр Ципко. Материал опубликован в майском номере журнала "Русский мир.ru" за 2008 год.