Я почти потерял надежду, в тот день, когда ты все-таки вернулась ко мне. Одетая в белый, словно облако, виссон и с развивающимися по ветру волосами цвета лунного серебра, ты вернула мне в тот миг больше, чем жизнь, ты вернула мне веру. Закутанная в утренний туман, ты ворвалась в гостиную подобно розовому облаку из облетевших лепестков сакуры и растеклась, как неуловимый аромат морозного чистого воздуха, по сонным комнатам нашего с тобой дома, созданного силой мечты и призрачной надежды. Я угостил тебя янтарным сотерном, собранным трудолюбивыми пчелами на медовых холмах Барсака и нежной, как дыхание серафимов, сочной смоковницей, способной соблазнить своим изысканным вкусом самого Фому Аквинского, заставив забыть последнего даже догматические "Символы веры". Мы встретились устами. Твое дыхание было наполнено ароматами ванили и спелой пшеницы. Сделав еще один глоток твоего поцелуя, я различил чуть уловимые нотки жимолости и нежных цветов померанца. Я был так восхищен твоим букетом, что ты позволила мне допить свой бокал до конца. Если бы нашелся кто-то, кто сказал бы, что это-пьянство, я бы с радостью и восторгом расписался бы в том, что я-неисправимый алкоголик. Такого несравненного вина мне еще не приходилось пробовать ни разу: оно вызревало в своих тайных подвалах не одно тысячелетие. Если бы не наша случайная встреча на окраине этого мира, кто знает, может быть этот благородный напиток, превратился бы в уксус? Ты обратила мое внимание на зимний пейзаж, расстилающийся за окном словно призрачная память неизвестного живописца, рискнувшего запечатлеть свой мимолетный сон, растянувшийся в вечности подобно невесомой паутине неуловимой и ускользающей мысли, стремящейся всякий раз облечься в плоть сомнительных и искажающих истинную суть слов. Я взглянул в тот мир и замер, завороженный ощущением необратимого и безответного счастья, захватившего мою дремлющую душу без остатка. Я знал, что что-то произошло. Что-то необратимое, заставляющее меня испытывать ежесекундно страшную боль, имя которой-отсутствие тебя рядом. Я не знаю где ты, все произошло так быстро и внезапно, что я подавлен этим событием сильнее, чем страхом перед смертью. Боль, сидящая глубоко во мне, была не столько моим врагом, сколько-союзником. Она говорила мне твоим голосом "Не отчаивайся! Просто проживи это. Проживи этот день". Я цеплялся за память, чтобы не сойти с ума, чтобы дождаться тебя, неважно, сколько мне предстоит ждать, год или тысячу лет. Я вспоминал нас, вспоминал наши дни и ночи, проведенные рядом с Богом, на кромке мирозданья, на вершине радуги, на волнах любви, исцеляющей нас своим теплом и светом, подобно Святому Граалю мистических храмовников. Когда боль и тоска становились невыносимыми и раздирали мое сердце, пытаясь погрузить мою душу в отчаянье, я вспоминал твои губы, их теплоту и аромат. Перед сном ты всегда повторяла мне о том, что ни в коем случае мы не должны отдавать себя в руки отчаянья, все остальное мы с тобой переживем: разлуку, боль, болезни и, даже, собственную смерть. Часто, в начале лета или с приближением ноябрьских дождей, мы засыпали с тобой в Которе, слушая тихую песнь Адриатики, прижавшись к друг другу и слившись в бесконечном и страстном, как плод граната, поцелуе. Рассвет мы встречали по традиции в Венеции, закутавшись во влажный туман и кормя беззастенчивых чаек рыбой и устрицами с набережной Nuove, с сентиментальным видом на дремлющий остров Сан-Микеле, растворяющий свою невесомую плоть в призрачной морской дымке. В полдень мы обедали с тобой в таверне "Герцог Бургундский", на одной из самых живописных набережных в Брюгге. Каждый час звонили колокола с трех самых высоких сооружений старинного города: с Собора Богородицы, с Сент-Сальватора и сторожевой башни Белфор, особенно красиво звучал мелодичный карийон, заставляя трепетать низкое свинцовое фламандское небо, иногда прорывающее свои тяжелые покровы яркими и острыми лучами золотистого солнечного света. Мы ели с тобой изумительно нежную рыбу Святого Петра, запеченную с сердцевинами молодого артишока и зеленой спаржой, и пили охлажденный шабли, удивительно ароматный и с тонкими нотами морской дымки и предрассветных грез.
-Почему, эти три места? Наши сны блуждают по ним с неизменным постоянством, как причудливый взор пожилого монаха по строкам древнего часослова,-спросил я у тебя, наслаждаясь букетом прозрачного, как безмыслие, шабли.
-Все эти три города-ипостаси одной и той же маски-имя ей-Венеция, город-призрак, фантом существующий лишь в наших мечтах и наших мыслях. Чтобы не исчезнуть окончательно с призрачного полотна непостоянных человеческих грез и желаний, Венеция всякий раз отражает свой образ в зеркале северных ветров и фламандского неба, облекаясь в ажурную плоть готического Брюгге или, становясь на время своим немногословным "крестным сыном" с берегов туманной Адриатики-Котором, где древние улочки неизменно напоминают самой "матери" изгибы ее каналов, память о которых гарантирует Венеции неизменное возвращение к самой себе.
Автор: Сергей Штельманн, блог Stelmann
