Была осень. И опять шел дождь. Эльтскер стоял у окна и смотрел наружу. Изображение было смазано серыми каплями дождями, но даже так он мог разглядеть очертания предметов за стеклом: не спящий даже ночью город замер. Вода омывала светлые улицы, смывая всю грязь и пыль солнечного лета, текла вниз, минуя водостоки и решетки, скапливалась в углублениях мостовой. Деревья довольно трепетали листьями, жались к карнизам вздыбленные кошки... - Эльтскер? Шу вздрогнул и обернулся. У двери стояла его жена, наряженная к королевскому балу по случаю военных успехов. - У тебя такой потерянный вид, - рассмеялась жена. - Неужто сердце при виде красоты моей неземной замерло? - Да нет, - все еще отвлеченно ответил Эльтскер, но тут же исправился: - То есть замерло, конечно, дорогая. - Рассказывай, - не смутилась жена. - Ты готов? - Уже давно. В карете ехали молча. Эльтскер исподтишка бросал взгляды на свою жену: и правда ведь красивая. Не только сейчас - всегда. Она поймала его взгляд и насмешливо вздернула подбородок: мол, любуешься? Шу отвел взгляд. Нет. На бал приехали вовремя: как раз попали в гигантскую череду карет, выстроихшихся перед парадным входом. Очередь двигалась медленно: на королевский бал кого попало не пускают, а эти кто попало (особенно пронырливые журналисты) обычно очень хотят туда попасть. Через десять минут Эльтскер нетерпеливо высунулся из окна и подал знак кучеру, чтобы тот езжал к другому входу. Жена поморщилась, но спорить не стала: не такие уж важные птицы, а вот в карете стало уже холодновато. Она поглубже засунула свои озябшие руки в меховую муфту, Эльтскер без слов протянул ей меховой платок и удостоился легкой холодной улыбки. У другого входа очереди не было, как ни странно. Когда карета подъехала к охране, Эльтскер высунулся из окна, чтобы протянуть пригласительные, но страж отвел их рукой и пояснил: - Велено с этого входа никого не пускать. - Обычно же пускают, - заупрямился Эльтскер. - А сейчас вот нет. - Принцесса впервые выходит в свет, - впервые за поездку подала голос жена. Шу приказал кучеру опять разворачиваться и спросил: - А ты откуда знаешь? - Так на пригласительных же написано, - удивилась жена. Дальше снова ехали молча. Эльтскер смотрел в окно и тосковал. Он не любил осень - она всегда навевала на него усталость, что уж говорить сейчас, когда он был абсолютно выжат военными действиями. На бурное воодушевление, совершенно несвойственное ему и приходящее только на время боя, тратилась вся его и так немногочисленная энергия. Какие уж тут балы? Серые капли скользили по стеклу, сталкивались, разлетались. Их бешеный, непредсказуемый танец, но при этом такой умиротворяющий, закружил ему голову, гипнотизируя. Все мысли испарились... Кроме одной. А что такого странного, что его так воодушевляют битвы? В конце концов, он офицер... А хороший офицер и должен так себя чувствовать. Он же хороший офицер, правда? Вроде бы никто не жаловался. Да и не хвалил, но как может проявить себя военный в мирное время?.. Так что же в этом такого подозрительного, кричащего, пугающего?