Автор: Генрих Шварц
Летом я любил бывать на балконе и смотреть на симфонию огней. Окна выходили на открытый перекресток с мостом так, что они были повсюду: были выстроены в ровные ряды вдоль дороги, статно украшали мост, вымаргивались из окон домов. Ярче всех горел торговый центр, который стоял в каких-то пятистах метрах от дома, сразу через парк. Он был опоясан пёстрыми баннерами и среди серых панельных домов походил на пегую кошку, которая нежно греется на сером асфальте. Сейчас я не скажу, что этот вид был изыскан, но тогда он завораживал мой детский взор.
Теперь я работаю бариста в этом торговом центре. Знаете, эти стойки в один квадратный метр, где продают кофе навынос? Вот, моё рабочее место. Благодаря этому я могу наблюдать внутреннюю жизнь магазина. Вначале многое казалось необычным, но вскоре я ко всему привык — и даже к безыскусной музыке. Но есть пару вещей, о которых я до сих пор размышляю. Во-первых, это подростки, которые ошиваются тут и там: на лавках, подоконниках, фудкортах.
Во-вторых, это фрики. Именно в торговом центре я встретил странных людей больше, чем за всю жизнь. Они становятся настолько привычным явлением, что их никто не боится, но встреть их в переулке глубокой ночью — непременно дашь дёру.
Например, есть Галя. Она низенького роста, носит одну и ту же кепку, пристает к окружающим со странными вопросами и общается в причудливой манере: тараторит грубым басом. А её глаза бешено блуждают по собеседнику и окружению. Как-то раз она «любезно» поинтересовалась у меня: «А твоя черепашка ещё жива?» Да, у меня есть черепашка, но тревожиться на её счёт не было никакого основания. По крайней мере, до её вопроса.
Ещё есть эксцентричный мужчина лет пятидесяти — Геннадий Васильевич. Он любитель выкинуть какую-нибудь вольту или репризу. «Почему бы не походить по этажам магазина, напевая "Нас не догонят" тоненьким голоском, как визг пилы?» — наверное, такие мысли приходят ему в голову, и он идёт их воплощать. Его также можно застать за рассказом одного и того же бородатого анекдота. В остальном, когда его не заносит, он вполне интересный собеседник.
Самой трагичной фигурой являлся Эдик. Не знаю, почему он стяжал себе столь куцую форму имени, но все звали его Эдиком. Он был слепым, и его странностью было то, что он «смотрел» в книгу, обернутую в пакет из Макдональдса. Жена Эдика работала в книжном, из-за чего он приходил за час до закрытия, садился на скамейку и застывал над книгой. Он не перелистывал страницы, не делал какие-либо пометки, не водил пальцем по буквам — словом, ничего.
Впрочем, мне не нравятся торговые центры, да и в целом людные места. После работы я люблю побродить по улочкам, чтобы вытрясти из головы этот вечный шум. Пожалуй, нет ничего более успокаивающего, чем вечерние прогулки: мягкий свет фонарей, мерный хор сверчков, растекающееся тепло и марево стынущего города... В последнее время я гуляю чаще: недавно я расстался с девушкой, и мне сложно находиться самим с собой в четырех стенах. Это состояние известно всякому, кто прерывал отношения, — ощущение утраты, неизгладимой бреши в себе. В моционе гораздо легче сосредоточиться: здесь действует известный закон концентрации, когда ты делаешь какое-либо машинальное действие. Мне это помогает задуматься о настоящем и будущем, да и летом всё как-то проще — само время становится будто бы легче.
Когда я свернул на аллею, небо уже уверенно обагрилось и местами покрылось фиолетовыми росчерками. Вдоль аллеи стояли скамейки, большая часть которых были обветшалыми: некоторым не хватало досок, а от других остался лишь металлический остов. Та, которая оказалась рядом со мной, хорошо сохранилась, и на её краю непринужденно лежала книга. Несмотря на сумерки, мне удалось различить крафтовую обложку и плавный силуэт буквы «М». Я с опаской посмотрел по сторонам, ведь это определенно была книга Эдика, но вокруг никого не было. Наверное, он наконец-то решил оставить это тщетное дело и распрощался с книгой на этой скамейке. Мне стало интересно, что же он пытался читать всё это время. Мои пальцы прикоснулись к книге — обложка была сальной — и раскрыли её в середине, но то, что оказалось внутри, меня поразило. Ничего. В прямом смысле — страницы были пусты. Недоумевая, я перелистнул предыдущую страницу — та тоже оказалась пустой. Ни через десять, ни через пятьдесят страниц, ни в конце, ни в начале не было ни единого слова. Я судорожно сорвал замызганный пакет с книги, ожидая увидеть хотя бы какое-нибудь название, но и на обложке, кроме тёмно-зеленого цвета, ничего не было.
Мне стало жутко не по себе. Я сначала попятился, потом резко обернулся и самым быстрым шагом направился домой. Я пытался взять себя в руки и старался не так часто оглядываться по сторонам, чтобы не раздувать панику. Фонари, казалось, пристально наблюдали, а деревья заговорчески шелестели. Жёлтая луна, как глаз мёртвой рыбы, зияла в прогалине облаков. Нырнув в подъезд, я стремглав зашёл в лифт и только в кабине позволил себе отдышаться. Я не сразу заметил то, что с рекламной доской было что-то не так: на меня глядели радостные лица с белоснежными улыбками, претенциозные фитнес-тренеры, аппетитные пиццы и роллы, но не было одного — текста. Все труды маркетинга сгинули втуне: ни названий компаний, ни упоминания услуг, ни акций. Как только раскрылись двери лифта, я поспешил в квартиру. Из-за трясущихся рук было сложно попасть ключом, но после третьей попытки мне это удалось. Я молниеносно включил свет в прихожей и тут же прошёл через комнату к окну, высматривая какого-нибудь наблюдателя с жутким лицом или маской, прячущего за спиной нож. Конечно же, там никого не было.
Отвернувшись от окна, я облокотился на подоконник и рассеянно взглянул на противоположную сторону комнаты. Там во всю стену стоял книжный шкаф. В нём было что-то странное, что я не сразу приметил. Я сделал пару осторожных шагов, всматриваясь в корешки книг, и понял, что всматриваться не во что — на них пустовали какие-либо отметки. Ни номера тома, ни названия книги — ничего.
Я яростно брался за корешок книги, перелистывал её и отбрасывал в сторону и тут же хватался за другую. Вторую, третью, пятую. Везде было одно и то же — белоснежное ничто. Пустые листы, пустые заголовки, пустые форзацы, обложки. Ни апострофов, ни абзацев, ни Золя, ни Пастернака, ни драмы, ни романа — ничего не было. Всё в одночасье исчезло. Мои руки дрожали и с каждой книгой слабели и слабели. У меня было стойкое чувство, что если сейчас я не отыщу хоть единой строчки, то никогда уже не увижу.
На втором (или на третьем?) десятке книг мне стали мешать какой-то ровный шум и дрянная музыка, обрывки фраз — «Он всё ещё сидит здесь?» — и ощущение сала в руках, какого-то замызганного предмета. Я продолжал резко бросать руки к полкам, а вокруг меня всё росла и росла гора книг. Когда я наконец-то добрался до последней книги, она так и осталась нераскрытой. Из моих глаз закапали слёзы, и возле себя, через тёмную пелену, я услышал, как кто-то сказал:
— Мужчина, вы в порядке? Как вас зовут? Как его зовут?
А ему ответили:
— Эдик.
Хотите читать рассказы Генриха? Вступайте в паблик : Дети кукурузы
