В 97-ом телевидение было совсем другое, и на прежнем НТВ, в программе "Герой дня" Кара-Мурза - старший брал интервью у Окуджавы, Окуджава читает стихи: "И с грустью озираю землю эту,/ где злоба и пальба,/ мне кажется, что русских вовсе нету,/ а вместо них — толпа». К сожалению, скоро от воевавшего поколения совсем никого не останется, а старики по-прежнему будут надевать ордена, потому что это востребовано. Есть доноры гордости, но нет донора, «способного пересадить свою доброту ребенку».
Дэвид Паттнэм – английский режиссер, владелец крупной производственной кино-компании и сын военного корреспондента, представляя фильм о легендарных летчиках британских ВВС «Chariots of Fire» («Огненные колесницы»), говорит о поколении своего отца: "это был stoicism", а о своем – "hedonism". У Окуджавы есть стихотворение, он наблюдает васильки за бруствером и лермонтовское обращение: "Ребята, когда нас выплеснет из окопа четкий приказ, не растопчите этих цветов в наступленье: пусть синими их глазами глядит на нас идущее за нами поколенье".
У нашей памяти о войне, с одной стороны, синие глаза того наивного времени, а с другой - холодный цинизм равнодушно-серых и водянистых. Переводчик бодлеровского "Альбатроса", удивительно передавший дух бодлеровского стиха:
Временами хандра заедает матросов,
И они ради праздной забавы тогда
Ловят птиц Океана, больших альбатросов,
Провожающих в бурной дороге суда.
Грубо кинут на палубу, жертва насилья,
Опозоренный царь высоты голубой,
Опустив исполинские белые крылья,
Он, как весла, их тяжко влачит за собой.
Лишь недавно прекрасный, взвивавшийся к тучам,
Стал таким он бессильным, нелепым, смешным!
Тот дымит ему в клюв табачищем вонючим,
Тот, глумясь, ковыляет вприпрыжку за ним.
Так, поэт, ты паришь под грозой, в урагане,
Недоступный для стрел, непокорный судьбе,
Но ходить по земле среди свиста и брани
Исполинские крылья мешают тебе.
Вильгельм Левик вспоминал короткий эпизод войны - штаб узнает, что он владеет немецким и посылает за ним машину, когда его забирают из части, у него уже есть распоряжение - влезть на березу и зафиксировать расположение врага, и дальше бодлеровская яркая вспышка: "до меня троих с этой берез снайпер снял".
Тяжело преодолевать свою детскую антипатию к критике памяти войны, но если суметь приоткрыть завесу восторженности, вот какие картины открываются:
«Танкисты сами собирали свои танки» – как вспоминает танкист Шишкин («Моя Великая Война», фильм 2) – «через пятнадцать минут, как танк прибыл с завода – атака!». Пехота – одна винтовка на пару «штыков». Вот жалуется рядовой Калабин, в горловине Любанского мешка: «Приказали «сдать» свои адреса — должны выдать специальные медальоны на случай гибели. Медальонов, однако, мы не дождались, видно, очередь не дошла...».
«Немцы все в касках, а наш один на сотню» – артиллерист Николаев, («Моя Великая Война», фильм 1) – «за три месяца войны, полностью сменяется состав роты», «в лоб, без артподготовки». «Треть, примерно, винтовку вообще не видели – когда ему говоришь, вишь у винтовки прицел, он может быть на разное расстояние. Да-а-а?.. он думал, что у винтовки только мушка, а там еще рейка есть прицельная, и в зависимости от расстояния она поднимается, но это уже такая тонкость. Один, по-моему, в сотне понимал, что это такое».
Из мемуаров генерала Батова, командующего 65 армией, форсировавшей Вислу: Форсирование рек. 1942–1945 гг. (Из опыта 65-й армии) — М.: Воениздат, 1986. Глава Четвертая, «На Висле»:
«Уяснив задачу и оценив обстановку «…», я 22 января принял решение на форсирование Вислы с ходу. «…» Ударившие вдруг морозы превратили дороги в катки, на которых машины буксовали, создавая огромные пробки. Висла замерзла, однако лед был слаб, особенно для переправы техники. «…» К исходу 26 января на восточный берег Вислы «…» вышли лишь три батальона. «…» На других направлениях в полосах наступления «…» форсировать Вислу с ходу не удалось. «…» Сил для дальнейшего развития успеха армия не имела. «…» Как и при форсировании других рек, успех на Висле во многом зависел от огневого обеспечения. Из-за непогоды армейская артиллерия медленно выходила к реке. «…» Умело действовал капитан Н. А. Шумейко, «…» находясь в окружении, вызвал огонь дивизиона на себя. Было подбито 2 штурмовых орудия, один танк и уничтожено много автоматчиков противника. За этот подвиг отважному артиллеристу было присвоено звание Героя Советского Союза. «…» Стойко держала свои позиции «…» батарея капитана Н. В. Калуцкого. «…» Когда противник вплотную подошел к НП батареи, Калуцкий вызвал огонь на себя. Три раза в день повторил он эту команду, в результате чего были подбиты три штурмовых орудия, танк и уничтожено до роты солдат и офицеров противника. Так советским воинам удалось отстоять плацдарм. Капитан Н. В. Калуцкий был удостоен звания Героя Советского Союза. Героизм в ходе форсирования Вислы и борьбы за удержание захваченного плацдарма был массовым «…» в непосредственной близости от противника «…» под его непрерывным артиллерийско-минометным огнем «…» Форсирование Вислы осуществлялось в чрезвычайно неблагоприятных условиях, «…» приходилось неоднократно менять способы использования переправочных средств. Почти ежедневные густые туманы не позволяли эффективно использовать авиацию и артиллерию»… Год шел 1944-ый.
Очень не нравилось читать такое Виктору Астафьеву, он не понаслышке знал, что значит - вызвал огонь на себя. Есть сильные стихи Елены Шварц («Плавание»):
«Если Висла – залив, то по ней мы, наверно, и плыли,
Были наги – не наги в клубах розовой пыли.
Видны друг другу едва, как мухи в граненом стакане,
Как виноградные косточки под виноградною кожей –
Тело внутрь ушло, а души, как озимы всхожи».
«Я многое не могу понять. - вспоминает артиллерист Илья Литвин - Я не могу понять - 30 миллионов погибло. Это вранье. Если бы каждый видал, сколько трупов плавало по Висле, он бы не сказал, что 30 миллионов. Он сказал бы - больше 30 миллионов».
Наши «Chariots of Fire», соберись мы снять такое кино, начинаются со «спящих аэродромов» - у Марка Солонина есть интересное наблюдение относительно «Удара по аэродромам», но, доверяя свидетельствам, вспомним Константина Симонова:
«В небе ревели самолеты, сзади, над Могилевом, шел воздушный бой: немецкие бомбардировщики пикировали на мост через Днепр, а прикрывавшие их истребители — семь или восемь — высоко в небе дрались с тройкой поднявшихся с могилевского аэродрома наших курносых «ястребков» «…» И здесь сначала загорелся и упал один «мессершмитт. «…» Но потом, кувыркаясь, стали падать сразу два наших истребителя. В воздухе остался один, последний» – Рассказ иллюстративен (на память приходит из Высоцкого "Их восемь, нас двое") – «наш истребитель кружился между немецкими. Потом они все вместе исчезли за облаками… «назад, к Могилеву «…» на сравнительно небольшой высоте, шли обратно три ТБ-3», наши бомбардировщики, «…из-за редких облаков, выпрыгнул маленький, быстрый, как оса, «мессершмитт». «Мессершмитт» вкось прошел под хвост заднего «…» бомбардировщик задымился так мгновенно, словно поднесли спичку к лежавшей в печке бумаге». Завершает Симонов, в «Живых и мертвых» описание этого эпизода тем, что из шести ТБ-3 – один только «шестой, последний бомбардировщик растаял на горизонте».
Окуджава ("Ах что-то мне не верится, что я, брат, воевал"), Левитанский ("Я не участвую в войне, война участвует во мне"), "Застава Ильича" Марлена Хуциева - эти иллюстрации все о синих глазах идущего за ними поколения. Навсегда свидетельством взгляда этих синих глаз будет стихотворение Владимира Полетаева, чья жизнь вся уложилась в шестидесятые (прекрасные стихи и переводы: "небо возвращается к земле").
Вначале эпиграф, из Роберта Скотта, английского полярника, погибшего со своей экспедицией: "Если бы мы остались в живых, то какую бы я поведал повесть о твердости и отваге своих товарищей"... И сами стихи:
Пурга не прекратится на мгновенье
Спасенье вдруг не явится извне
Сквозь ветра безысходное гуденье,
И снег, подобный каменной стене.
Там Роберт Скотт последним умирает,
Он спутников во льдах похоронил.
И вот, пока еще хватает сил,
Их доблести бумаге доверяет...
Какую силу обретает слово,
Чтоб мужественных облик сохранить!
От капитана Скотта к Комарову
Я мысленно протягиваю нить.
Как знать, где ждет внезапное несчастье, ,
Опровергая волю и расчет?
Где может подвести непрочность снасти,
Где молния пути пересечет...
С улыбкой оставляя, словно детство,
Последний порт, последний космодром,
Они мальчишкам завещали след свой,
Отмеченный доверьем и добром.
Гибель космонавта Комарова пятьдесят один год назад, в апреле 1967, стала всеобщим и совершенно искренним трауром. Комаров воспринимался еще более открытым и улыбчивым космонавтом, чем Гагарин, еще более народным, если так можно сказать, а еще вернее, наверно, сказать полетаевской фразой - он был донором "доверия и добра".
Курт Воннегут, написавший «Бойню №5 или Крестовый поход детей», считал горделивую серьезность отличительной чертой нехороших мелочных людей. Ему, представителю воевавшего поколения, принадлежит фраза, достойная быть прочитанной вначале каждого будущего парада: «По-моему, самые симпатичные из ветеранов, самые добрые, самые занятные и ненавидящие войну больше всех — это те, кто сражался по-настоящему».