Говорят, что в детстве все ощущается гораздо острее. Возможно.
Но некоторые воспоминания, несмотря на прошедшие месяцы и годы, остаются такими же яркими, сильными и потрясающими до самых глубин твоего естества. Особенно те, что ты предпочел бы забыть.
Я и сейчас не понимаю, как мы могли быть так беспечны. Но тогда это не казалось чем-то опасным.
Но, шутка ли, бегать по двадцатисантиметровому карнизу над высотой в пять-шесть метров?
Было весело, это могу сказать точно. Пока все не сузилось до одного-единственного вскрика. Я не смотрела только одну секунду, правда. Пока сестра стремительно преодолевала расстояние от танца до неподвижности поломанной куклы — я еще смеялась. Lаже не успела остановиться в своем веселье, а она уже лежала внизу. И мы не могли попасть к ней. Никак.
Чужой закрытый двор-колодец с глухими стенами. Твердые жесткие линии, запершие мою сестру. Я бегала по этому карнизу и не могла даже кричать, не думая о том, что сама нахожусь в секунде от такого же взлета вниз.
Все эмоции, действия и крики смешались в невообразимую кашу, в решение прыгать вслед за ней. Я свесила ноги и больше всего боялась упасть на нее, сделать еще больнее.
Квадрат двора и маленькая куколка внизу. Моя сестра. И я ничем не могу помочь.
Нас заметили, когда я висела на руках над шестью метрами невозможности что-то сделать и осознавала свое малодушие, не в силах расцепить пальцы.
Кто-то кричал.
Не знаю, через какой промежуток времени мы нашли щель под забором на другой стороне двора. Когда приехали врачи, никто не мог уже даже плакать. Голова куколки лежала у меня на коленях, а я гладила ее по волосам и скулила.
Больницы, обследования, рентгены, палаты и мое нежелание ходить к ней в больницу, чтобы не видеть вновь поломанное тельце и не вспоминать о своей неспособности что-то изменить. Мне было девять. Сестре — двенадцать.
Сейчас все хорошо. Мы не вспоминаем этот случай.
С того времени я точно знаю, что значит: «заламывать в отчаянии руки». Больше я не любила кукол. Я не боюсь высоты, но никогда не подхожу к тому месту, где мы оказались беспомощны — каждая по-своему.
Люблю тебя, сестра.