-Умер дед Леша,- сообщила мне Галя, дача которой в порту рядом с домом деда. Еще вечером перед Новым годом был живой. Галя с мужем Серегой приехали отмечать праздник на Байкал, зашли по-соседски к деду поздравить. Принесли постряпушки, супчику горяченького, выпить. Он обрадовался, все не один, благодарил. Серега разлил белую в найденные дедом запылившиеся рюмки, выставленные на кухонный деревянный стол с клеенкой. -Ну, давай, дед, здрав будь, с наступающим тебя,- стукнулся с дедом Серега, и выпил одним махом. Хлебнул и дед, закашлялся, запершило у него в горле. Черноволосая, быстрая и полная, похожая на цыганку Галя, сгоношившая стол, захлопала его по спине мягкой ладошкой: -Ниче, дедушка, счас пройдет. Попробуй супчику горяченького,- пододвинула тарелку, подала ложку. Дед, прокашлявшись, немного закусил. -Держись, дед, еще повоюем,- хлопнул деда по коленке рыжий и худой Серега. -А, зачем она мне эта жись?..- махнул рукой седенький и сгорбленный старик… -Ну, так нельзя расстраиваться,- утешала Галя, подавая выпечку собственного изготовления. –Попробуй вот ватрушки, мягонькие, только сегодня стряпала… Серега с Галей, посидев немного, ушли догуливать к себе. А утром, часов в десять, стучит к ним соседка деда по бараку слева, конопатая гуранка Татьяна: -Дед то умер! -Как?!- изумились дачники. - Мы же с ним еще вечером сидели! -Так вот…,- вздыхает Татьяна. – Успокоился, Царствие Небесное… Хоронили деда всем народом. Нашлись, конечно, у него отложенные на это дело деньги. Железнодорожники, где работал дед до пенсии, вырыли могилу, сколотили домовину. Приехали вызванные телеграммой сын его, внуки. Но от них проку мало – ни продуктов, ни денег, выпивохи. Галя наготовила блинов, Татьяна сварила киселю, в общем, справили поминки. А сын с великовозрастными дитятями и тут не упустил своего, надрался. Не жалел он родителей, не жалел. Навещал редко. А навестит, так лучше бы не приезжал – напьется со старыми школьными дружками. Через выпивку по молодости, упав в сугроб, отморозил пальцы на руке, отняли. Ругал его отец, а мать жалела, что жизнь сына не удалась, не так направилась… Когда за год до отца умерла баба Маша, тоже приехал только на поминки. А перед смертью мать долго болела. Возили ее в районную больницу, в Слюдянку. А там кому нужна бабка при смерти. Полечили чуть да отправили домой. И то, когда сердце изношено, тут уж лечи-не лечи… Но хоть обхождение оказать можно? Ноги у бабы Маши опухшие, ходила она с трудом, сойти с поезда сама не могла. Хорошо машинист знакомый остановился у дома. А дед уже убежал встречать на полустанок, ему передали железнодорожники-связисты – едет! Помогли добрые люди выйти бабе Маше из вагона, довели до крыльца. Приковылял, не встретив, домой дед, а жена уже сидит у запертой двери, его дожидается… Умерла баба Маша просто, как и жила. Собрался дед на улицу, а она и говорит: -Посиди со мной, Леша, не уходи. Тяжело мне что-то. Присел дед к ней на кровать, она приподнялась, прислонилась к его плечу. -Ну, че ты? Ниче, еще поживем,- погладил ее по голове, спине дед. Все случалось в их жизни. Бывало, и грубил, и выпивал, и скандалил, и внимания не оказывал. А теперь вот, перед краем хотелось по-другому, по-любовному, по-душевному, по-нежному!.. А она, вдруг вздохнув, тяжело повалилась на него. -Маша, ты че?!- испугался старик. Затряс ее, зашевелил. Когда понял – ушла душенька – положил на кровать. Внутри у деда все потемнело, перевернулось и стало горько, горько… Схоронили бабу Машу тоже просто. Гроб покрасили. Краска не успела обсохнуть, даже во время выноса липла к рукам. На материю для обшивки денег не нашлось. Пенсия у бабы Маши – кот наплакал. И ту долго не платили, какие-то там документы, что она работала в войну в госпитале медсестрой, затерялись. Крест деревянный поставили. Умерла она с весны на лето, с могилой – Божья душа – трудов не доставила. Похоронил ее дед Леша и затосковал. -Зайдешь к нему, плачет,- рассказывала Галя,- «Маша, зачем оставила меня одного?» Или на лавочке на улице сидит долго под вечер. Уснет. Толкну его. Проснется: «Не могу один. Ночью очнусь, забуду, что ее нету, и зову: «Маша, Маша, ты че молчишь? Потом вспомню, что умерла она и не сплю до утра…» А, бывало, они вдвоем сидели на этой лавочке с видом на необозримый, неизъяснимый Байкал! Поздней весной, благословенным летом, теплой затяжной байкальской осенью. Дышали – не могли надышаться. Воздух кристальный, чистый. Кажется, даже и не дышишь, а сам он вливается в легкие. У бабы Маши чисто русское лицо с носом щедрой картошкой. Всех она хвалит, незлобивая душа. -Ой, Машенька, хорошая какая!- это она про Татьянину дочку. Той чуть больше годика. Кучерявенькая, светленькая, недавно начала бегать. Лопочет что-то по-своему. Вышла погулять с мамой. -Ой, Сережа хороший какой!- опять радуется человеку баба Маша. Дачник Серега помог ее мужу донести ведра с водой с озера. Деда мучает астматическая одышка. Можно бы ему не ходить под горку так далеко за водой, машина-водокачка заливает бочку по утрам возле дома. Но разве сравнится вода из бочки с водой из Байкала?! Не стало бабы Маши, и ничего не надо деду. Сварит суп – три дня хлебает, аппетита никакого. Сына с внуками едва прогнал домой – так разгулялись на поминках матери-бабушки, деньги начали требовать, вытаскивать – опохмелиться. Потихоньку в погожий денек вытащил дед старое белье бабы Маши на пригорок у озера, принялся жечь, ворошить. Долго тлело белье, долго вился в душистом воздухе едкий запах дыма, мучил душу вопросом о несовместимости, несоответствии в этом мире прекрасного и тленного. Хорошее белье перестирал дед, прополоскал в обжигающе-ледяной в июне озерной воде. Делать больше было нечего. Получит пенсию, выпьет и слезит: -Я долго жить не буду, скоро к тебе приду, Маша,- как и обещал на кладбище, сидя сгорбленный, одинокий среди людей и осиротелый у гроба на низенькой стульчике при последнем целовании… Вот и дождался он своей смерточки, лег рядом. Портовское кладбище на отшибе, подниматься долго в горку. Крупные черные вороны срываются с веток берез и осин, растущих на крутобоких сопках. Летят вслед, пронзительно каркают в настороженной и чуткой прикладбищенской тишине, пугают. В ложбинке по камушкам несется, плещется, прыгает светлый ручеек Баранчик. Около него цветут голубые незабудки, ярко полыхают оранжевые жарки. Этих цветов и нарвали, принесли бабе Маше и деде Леше на могилки. На красном кресте рядом с деревянной тумбой единственный венок с надписью на поблекшей ленте: -Дорогим супругам Бесконечным от соседей. Оградки у могилок нет, ничто не стесняет два глинисто-каменистых холмика. И они через год уже оплыли, никто не поправил в родительский день. Вместо ограды рядом деревья - сосны, кедрушки, ели - трава… Природа вокруг буйно зеленеет, дышит, живет! Замечает ли она, что чего-то не стало в этом мире?