Разбросанный, телом нескладный Васька Солин. Скорее всего, это передалось ему от отца с матерью. Они разбились на мотоцикле, врезавшись в скорую помощь, когда Васька был еще маленький. Мать насмерть, отец выжил в больнице, куда его увезла эта же скорая… Похоронив жену, он затосковал, запил. И где-то через год тоже пропал без вести. Долго отца искали, ждали сыновья. Старший Валерка уже служил в армии, оттуда приезжал хоронить мать. Средний, на три года младше, Витька. А последыш Васька. Помню, мы сидим с Васькой на берегу нашей захламленной речки-ручейка Черемшанки. Голубеет небо, зеленеет трава, легкий ветерок тянет белые пушистые облака. Тепло, месяц май на исходе. Васька рассказывает мне об отце, и гнетущее чувство ожидания потери поселяется в сердце и омрачает благодать солнечного дня. Как-то Витьку вызвали в милицию и сказали, что в одном месте не так давно поезд сбил мужчину. Приметы – пиджак серый, низенького роста, на лице шрам. Все сошлось - отец… Жизнь закрутилась по-другому. Родная тетя Ася, жившая в нашем дворе, только в другом доме, взяла племянников под опеку… Нескладуха Васьки проявлялась так. Сидим на яблоне, рвем полукультурки. Ветка обломилась. Вовка Гусин и Васька полетели вниз. Гусин то ничего, поднялся, отряхиваясь, а Васька завыл – руки тут же вспухли в кистях. В больнице ему наложили лангеты, и потом с месяц Васька ходил по двору героем, рассказывал, как упал, показывая в доказательство белые твердые бинты на руках… Или играем в прятки. Васька разогнался, мчится застучаться об лавку. Бац, споткнулся у самой лавки и полетел под нее, влепившись головой в верхнюю перекладину. Встал, чуть не плача, со сморщившимся от боли лицом, ладонью ухватившись за ушибленное место, стараясь укрыть его, не показывать другим, как будто это защитит от боли. Скорее от страха-ужаса в глазах ребят, от которого сам еще больше пугаешься. -Убери руку то, дай посмотреть,- потребовали старшие. Васька отнял руку. Все увидели, как Васькином лбу прямо на глазах вздувается здоровенная шишка. -Иди домой,- испугался за Ваську Вовка Гусев. -Ну, мать тебе сейчас даст!- добавила Ирка Кудрявцева, первая коноводка двора, зачинщица всяких игр, конопатая и говорливая. И побежала прятаться. За ней все пустились врассыпную, зная, что сейчас, как обычно, когда Ваську обижали, выскочит мать его, тетка Мария, женщина внушительных размеров, и заорет: -Кто?! Я вам покажу, как Васю трогать! Опять эта Ирка-гадина че-нибудь выдумала?.. Из-за нее все? В такой момент лучше не попадать ей на глаза, выругает разными словами, а то и за ухо схватит. Даже родители наши старались не иметь с нею дела, в крайнем лишь случае вступаясь за родимое чадо. Светловолосый Вовка Гусин с испугом проводил полуплачущего Ваську до подъезда двухэтажного желтого кирпичного дома, придерживая за руку и советуя: -Ты медяк приложи, а матери не показывай. И скорее ретировался за деревянные стайки, где хранили уголь для топки печей, дрова, зимой капусту, мороженое мясо и сало, другой разный хлам. Во дворе наступила напряженная тишина. Ждали, что первым ее нарушит вой Васьки, которого зачнет лупцевать дома мать под крики: -Кто тебя? Сам! Не будешь бегать, сатана, сиди дома! Решительная боевая тетя Маруся даже мужа своего плюгавенького, небольшого росточка, который работал в милиции и иногда приходил домой пьяным, калачивала. Слышалось тогда в открытые форточки из их окон: -За че, Мария? Ой, не надо,- умолял осипший голос дяди Степана. Грохот чего-то железного, кажется, посуды… -Ах, ты гад! Напился, еще сопротивляешься?!- яростный крик тети Маруси. Возня и грохот дальше. -А-а-а…,- уже не оправдывался, а только вопил дядя Степа. Васька говорил, что иногда мать забивала отца до потери сознания. Я спрашивал: -Жалко отца? -А че его жалеть, сам напился,- ухмылялся Васька. Поутру после побоев дядя Степан с лилово-вишневым носом и фингалами под глазами появлялся во дворе. За пьянки его скоро из милиции выгнали… Тишина во дворе не нарушилась. Из дома тоже не неслись истошные вопли охаживаемого ремнем или туго скрученным полотенцем Васьки. Ребята осмелели, выползли кто откуда. Вовка Гусин первым насмелился, подошел к окну, из которого выглянул улыбающийся Васька с приложенной ко лбу мокрой тряпкой. Собиравшуюся было грозу пронесло мимо. В мальчишеских драках Васьки тоже часто доставалось. Он был крупнее многих, здоровее, но махал руками несуразно, и малые пошустрее опережали его в ударах, пока Васька, завыв и тем самым признав поражение, не убегал домой. Подрастая, Солин сделался жесточе. Как-то белобрысый Васька сцепился с одногодком Вовкой Гусиным. Поначалу кулаками побеждал Вовка, но Васька схватил вдруг большую доску и навернул ее Гуся. Гусь подхватил тоже валявшуюся поблизости дрыну, и начали они под истошно-яростный рев огревать друг друга. -Я тебя убью, козел,- психовал Васька. -Я тебя сам убью,- орал в ответ Гусин. Тут Васька заехал здорово очередной раз Вовке и тот, не выдержав, бросил палку и пустился наутек. Васька праздновал победу. Недолго. Старшак из соседнего двора Калистрат, не любивший Ваську и сочувствовавший Вовке, налетел на него, выбил доску из рук и, завалив, начал пинать. Васька насилу вырвался, поднялся и побежал в свой подъезд. Калистрат и в подъезде настиг его, нанес несколько ударов. Оказалось, сломал Ваське пару ребер. Солин позже показывал пояс под одеждой, который ему сшила тетя Ася, чтобы ребра срастались, и мне было его жаль. Всегда становилось Ваську жалко, когда его били. И в тоже время не любил, когда он, зверея, побеждал. С Витькой, средним братом, все было с точностью до наоборот. В детстве он крупный, даже жирный, побеждал своих одногодков. И те боялись, зная, что, если поймает, подомнет под себя, не вырвешься. Задирали обычно издали, кидаясь камнями и палками, обзывая: -У-у-у… Солина-свинина… В подростковом возрасте его, неповоротливого, начали бить. Может, все беды оградного бытия братьев происходили оттого, что они не дружили. Не видел, чтобы когда-нибудь брат вступился за брата. Валерка наоборот подзуживал подростков нападать на Витьку, насолившему ему дома. Васька, обижаемый средним, обзывал его со всеми на улице свининой. Старший с младшим вроде ладили, но и тут не было особого покровительства. Вернувшись из армии, оставшись без родительского надзора, Валерка стал хорошо выпивать. Сидим мы с Васькой в трехкомнатной квартире без домашнего женского уюта. Хоть вроде все есть, но расставлено несуразно, без вкуса, не укрыто какой-либо тряпицей – телевизор, шкаф, диван, кровати, радио, холодильник, сервант, мягкие стулья. Выжигаем в зале на фанерке цветы и котят, их нам Валерка красиво нарисовал, а он приходит никакой, расписной… Как-то в таком виде попросил написать песню про сироту, что я напевал: Тук-тук застучали колеса, Скорый поезд в Одессу пошел. А за ним побежал беспризорник, От лягавого снова ушел. Вот вскочил на подножку вагона, Подскользнулся, на рельсы упал. Обливаяся алою кровью, На прощанье такое сказал: «Ах, ты, мама, ты, милая, мама…» Потом в подпитии Валерка часто мычал ее, и мутная слеза катилась по его небритой щеке... Однажды в пьяной драке старшой подрезал ножом собутыльника и, чтобы не садиться в тюрьму, бросился под поезд. Остался живой, только покалеченную ногу отняли. И с культей все равно посадили… Валерка отсидел, Витька отслужил. Братья собрались под крышей отчего дома. Поначалу тихо, мирно сидели, выпивали на кухонке, где печка, кухонный стол с закусками, табуретки. Напившись до помутнения, слово за слово уцепились. Раздалось первое громогласное Валеркино: -Ты, сука! Грохот опрокидываемого табурета. -Валерка! Валерка, перестань,- взлетел, взвился голос тети Аси. -Ты че, козел,- заорал Витька. Ему сподручнее было бить одноногого Валерку, навернувшего его сковородой. На помощь старшему пришел Васька, в ход пошла кочерга. -Валерка! Витька! Васька!- металась между ними словно курица с цыплятами от коршуна, голосила родная тетка. Драка вывалилась в коридор. -Иди сюда,- орал наступавший, скакавший с культей Валерка. -Витька, уходи,- выталкивала среднего на улицу тетя Ася. Тот сопротивлялся, больно задевая тетку, пытаясь сквозь нее достать старшего кулаком. -Васька, помогай,- призывал старшой. На улице Витька исхитрившись опрокинул неустойчивого Валерку на снег и начал пинать худое полуобнаженное, с задравшейся рубахой тело. Тетка, как могла, оттаскивала его. Васька схватил большую дрыну и огрел ею сзади среднего по хребтине. Тот завыл, бросился за ним. Тетя Ася меж тем успела поднять Валерку и повела его домой, шатающегося и пьяно ругающегося: -Я его все равно зашибу… Васька удрал за стайки. Средний, не догнав трезвого младшого, обернувшись и увидев, что старший скрывается с теткой в подъезде, шатаясь, запел песню и подался восвояси. Такие драки случались всякий раз при гулянках. Мир никак не брал братьев. Подростком Васька пристрастился к рыбалке. Днями он мог пропадать на Ангаре. До нее надо было добирать с полчаса на передаче. Васька выучился вязать сетки, впервые от него услышал слово пелядь. Так называлась жирная рыба, похожая на леща. Рыбачил Васька в одиночестве, заядлого напарника ему в ограде не нашлось. Смотришь поутру в робе с рюкзаком пошел – на передачу. Вечером или на следующий день, если с ночевкой, мокрый и замаранный плетется обратно. Бывает, всего-то две-три рыбешки привезет, зато разговоров – какого окуня или пелядь с щукой упустил! Любил Васька ездить и бить орехи. Тоже зачастую один, вооружившись тесаком и топором - в тайге разные людишки бродят. Это было уже перед армией. И где набьет, где налазит с рюкзак или с полмешка шишки, если год урожайный. Когда его забрали служить, думал: что-нибудь там да случится с ним. Бить таких любят там за дерзость, непослушание, за то, что их неуклюжее тело словно специально создано для тычков и ударов. Васька вернулся целым, невредимым и продолжил свои одинокие выезды на природу. Васька – бессеребреник - всегда мог выставить полные банки варенья на стол голодным дружкам. И те уж уписывали, поглощали их неимоверными порциями с чаем и хлебом. Он и с возрастом не утратил щедрости. Всегда, что есть в холодильнике, вытащит на стол… Пришла и ему пора женихаться. К девкам он не знал подходу, был грубоват. И они на него, лохматого, вечно какого-то неприбранного не обращали внимания. Но природа требовала своего, и эту брешь в душе не могли заполнить тайга и рыбалка. Надеяться на красавицу Васька не мог, поэтому привел как-то к тете Асе в дом для знакомства потертую девку, бывшую неоднократно в употреблении, разведенную и с дитем. Звали ее Настасья. И зажили они не то чтобы сладко. Тетка помогла им с покупкой холодильника, стиральной машины. Васька на заводе слесарем зарабатывал неплохо. Но Настасьин характер не давал повода для благополучия. Получив материальное в свой дом, она Ваську изгнала. Он несколько раз ездил к ней, просил: -Настасья, давай опять вместе жить будем! -Не надейся,- усмехалась пренебрежительно, презрительно Настасья, чернявая и некрасивая метиска, похожая то ли на бурятку, то ли на цыганку. Ей не нравилась Васькина мужланская неотесанность: -Другую найдешь. -Нет, другой мне не надо. Такой, как ты, больше нет. И, не дождавшись помягчения со стороны бывшей жены, спрашивал: -Почему ты не хочешь жить со мной? -Я тебя ненавижу. -За что? Настасья красноречиво молчала. На свадьбе Вовки Гусина Васька, подвыпив, жаловался мне: -Меня никто не любит. Доказывая, подходил к девчонкам, приглашая – хватая резко за руки – на танец. Те уворачивались, убегали от него, как от чумного. Васька, конечно, не красавец. Нос широкий, всмятку, уши оттопырены, торчат из-под патлов, свисающих на шею по моде семидесятых-восьмидесятых. Рубашка выбилась, вылезла одной полой из-под брючного ремня. Он этого не замечает. Вельветовые штаны надулись от долгой носки без глажения пузырями на коленях. Васька опять подсаживается ко мне: -Вот видишь… А я бы любил!- вздыхает. В его сокрушенных словах много искренности и правды. -Ты свою первую не бил? -Не тронул ни разу. Всегда ей конфеты с получки покупал. Платье купил, дочке кроватку… Она к мужу вернулась. А он ее бьет, не любит… Как-то встретил Ваську в электричке. Он уехал жить в другой город. Нашел себе сожительницу, опять же с ребенком. Малой жил отдельно, с бабушкой и дедом. Работал Васька то коммунальщиком, то на частников. Как приходит весна и на нерест идет хариус, днюет и ночует на реке. Супружница ему туда пищу приносит, забирает улов и торгует на базаре. В августе-сентябре, как всегда, тайга, орехи и ягоды. Васька удивился толстой книге, что я достал из сумки и положил на колени. -Читаешь?- ухмыльнулся он. –Я такие не читаю, всего две книги с детства прочитал. -Чем занимаетесь с женой? Пьете? -А че больше делать?.. -Ребенка заведите. -Куда его? Собаку взяли и та сдохла. Целый месяц кровью ходила. Всякие лекарства давали. Водки раз налил. Вижу, она мучается. Жене говорю: «Давай, я ее пришибу!»… Из глубин памяти моей при этих словах всплывает… В детстве мы с Васькой ловили голубей. Ночью залезали на чердак дома, где они спали, светили фонарем в глаза, слепили и накладывали в куль. Красивых решили держать, остальных в суп. Васька уже попробовал супец из голубей, говорил: «Клево! Лучше кур!» Это его старший двоюродный братец Генка подучил голубиной охоте. И, как убивать голубя, он тоже. По команде Васьки я и Вовка Гусин взяли по паре голубей в руки и пошли за стайки. Там Солин показал нам фокус. Схватив голубя за шею двумя пальцами, резко взмахнул рукой сверху вниз. Голубиная голова оторвалась от тела, осталась в руке у Васьки, он ее тут же пренебрежительно отбросил. А тушка птицы упала на землю и там, в смертной агонии билась, кувыркалась, обливаясь кровью, которая от налипающей пыли и грязи тут же становилась черной. Мы с Гусиным в страхе отпрыгивали, когда то, что осталось от голубя, скакало на нас. Васька смеялся: -Че, сыкуны, боитесь?! Лишь замершую птицу мы подбирали. Сам Васька подбирал и дергающегося голубя и предлагал попробовать оторвать голову нам, на что мы с Гусиным так и не решились. Потом безголовую птицу, наскоро ощипав, бросили в кастрюлю. Или мы их не доварили, или голуби действительно все же не куры – жестки и мясо в них мало. Больше супец из голубей мы не варили, остальных отпустив на свободу, надеясь, что они приживутся на нашей крыше. Но голуби, полетав немного, к чердаку больше не возвращались… -Она плачет: «Не дам!» - возвращает меня из воспоминания голос Васьки. –Я ей говорю: «Ты видишь, собака мучается!» Потом, когда уже ползать перестала, разрешила. Взял топор, принес за гаражи. А она чует, наверно, что смерть пришла, смотрит так грустно. Говорю: «Прости, Жулька…» Как дал по голове, сразу кончил. Спрашиваю Ваську про двоюродного Генку. Солин рассказывает, что последний раз ему пьяный все окна выхлестал. -Ходил, орал: «Выходи!» Морду хотел набить за то, что мою жену обматерил, ударил. По вагону идет женщина-контролер, проверяет билеты. Пробивает мой. Взглянув на Ваську, у которого билета нет, на его бичеватую фигуру в фуфайке, с презрением отворачивается. Васька нагло ухмыляется. Похоже, уже имел с нею стычку. Напоследок он зовет меня в гости, объясняет, как добраться. Обещаю: «Может, как-нибудь заеду», сам, впрочем, мало веря в это… Тетю Асю в нашем околотке вижу часто. Спрашиваю о Солиных. -Валерка пьет, то работает, то нет. Мастерскую его сапожную закрыли. Невыгодно говорят. Для детдомовских шьет дома на заказ. Дочка его, неродная, Женька, недавно замуж вышла… Лет за восемь перед тем эта девочка постучалась ко мне в дверь. Жалобно спросила: -Вам собачку не надо? На руках ее дрожал озябший щенок. -Нет, не надо,- у меня была своя дворняга. –А почему ты ее отдаешь? -Дядя Валера сказал, что, если сегодня не унесу, выкинет, - светлая слеза задрожала на ресницах ребенка. Посоветовал предложить другим соседям, утешал: -Он, наверное, пугает, а сам не выкинет… -Нет, выкинет,- не согласилась девочка и пошла стучать в другие квартиры… -Витька работает на двух работах,-продолжает тетя Ася. – Нигде не платят. Васька зимою приезжал, торговал мороженым. А эти, рикитиры, так их называют, че ли, каждый раз подходят – плати за место пятнадцать тысяч. Один раз еще не торговал, они говорят: «Ты дай нам за день вперед тридцать тысяч». Васька психанул: «Да пошли они к черту. Он еще, может, не продаст ниче, а им уже плати». А жена дома сидит. Радуется, когда он много денег принесет. А если мало, ругает: «Торговать не умеешь…» Он ей предлагал: «Иди сама, поторгуй…» Не хочет. «Я,- говорит,- боюсь». Нехорошая она у него. Склонен верить тете Асе, прожившей честную трудовую жизнь, не нажившей ничего кроме одной комнаты в коммуналке… Чем же закончить мой рассказ? Жизнь идет, и в какие обстоятельства она еще поставит Солиных, одному Богу известно. Хотелось бы только, чтобы человеческое в них все же победило звериное. Жизнь не идиллия. Она придумала свою концовку. Приемная дочь Валерки Женька от хромоножки Люды – с инвалидкой он сошелся и жил после тюрьмы в родительской квартире (Витька переселился после армии в центр города к жене) - подрастая, прошла все, что может пройти человек ее круга – грубость ограды, родителей, домашнюю пьянь, подростковое развращение и падение… Потом вышла замуж за какого-то деревенского парня. Ни он, ни она не хотели работать. Валерка прогнал в конце концов новоявленного мужа из дому: -Нечего на моей шее сидеть. Девка пошла по рукам русским и нерусским. Родила от первого мужа дочь, назвали Машенькой. Светловолосый пухлый ангел! Как-то зашел к ним – вся в коростах, экзема – накормили чем-то сладким. Валерка, хромоножка, Витька, бросивший к тому времени жену с двумя сыновьями, еще один пьяный сосед сидели мутные у стола рядом с пустой бутылкой из-под спирта. -Дай пятерку,- тяжело уставился на меня, давил голосом Валерка. –Дай… Не дал. Ходила среди этого общего бедлама – грязной посуды на печи и хлебных огрызков на столе – девочка, лезла на руки к алкоголикам. Мать ушла в магазин за едой и очередной бутылкой. Летом от титана, его топят дровами, чтобы нагреть воду помыться, вспыхнуло на девочке синтетическое платье. Мать зашлась в крике, не могла разорвать синтетику на спине. Хорошо рядом подоспел, оказался Витька, самый в общем то добрый из них, потому что доселе бьют его и обижают все, кому не лень, часто ходит избитый, в синяках – тяжело и грустно это видеть. Он сорвал платье через голову… Ожог груди, горла, лица. Почти два месяца девочка лежала в больнице. Выписали осенью, когда листья больших старых тополей, растущих у желтого дома, усыпали плотным ковром газоны, канавы, выемки. Смотрю – гуляет, бедная, с мамашей. Дал конфетку. Но мать не вняла предупрежденью, пила и блудила дальше. И Господь долготерпеливый выхватил из земного ада небесное, невинное создание свое. За две недели от болезни, сдавившей горло, умерла Машенька, три с половиной годика прожив на свете. Ушла замаливать грехи матери, сжигающих жизнь, дни в пьяном угаре Солиных. Быть может, еще кого-то, тяжко согревшего в этом роду. Иначе отчего такие удары судьбы?! -Как живая лежала в гробу,- сказала бабушка, соседка Солиных. Небо сияло ослепительно и чисто, когда приехал в родной город на девять ее дней! Светились ласково в лазури облака, сверкал белый снег, блестела первая капель! Словно душа девочки-ангела подвала весть оттуда, из загробного мира этим старым обшарпанным домам с обрушившейся штукатуркой, не знавшим ремонта со времен перестройки, этим душам, сгорающим в алкогольном аде уже на земле. Мать теперь плачет, убивается: -Не хочу жить… Однажды на Пасху в нашем простом неказистом деревянном Никольском храме она пришла, простояла и проплакала всю ночь. Слезы сами лились и не могла их удержать… Валерку как-то утром нашли подвешенным на батарее отопления, хотя он пьяный вряд ли мог до нее доползти. Грудь его была синяя, вроде кто-то давил сапогом или бил. Ночью он кричал спавшему в другой комнате брату, звал: -Витька, Витька!.. Родственники, соседи грешат на Антошу бешенного. Так зовут верзилу-сына хромоножки, избивавшего неоднократно Валерку и Витьку до полусмерти, проживающего у деда с бабкой, а к матери наведывающегося. -Черти в петлю затащили,- сказала моя мама. -Он весь околоток тут обшивал, сапоги, валенки…- пожалела, нашла сказать, что доброго о нем знакомая пожилая женщина. Через полгода Антоша так же, говорят, бил мать-хромоножку. После побоев она не могла открыть дверь стучавшей дочери - хрипела, лежала на полу - и Женька залезла через форточку. Вызвала скорую. Мать это не спасло… Витька последнее время работал грузчиком. Встречал его, советовал вернуться к жене и взрослеющим сыновьям. Он пил и не хотел. Или уже не мог. Постояли, поговорили, вспомнили, кого нет в живых из наших сверстников. -Валерки, Витьки Мамонтика, Вано..,-перечислял он. Жил Витька после смерти брата у тети Аси. В очередной раз был тоже кем-то сильно бит, лежал в больнице, а потом умирал на диване у тетки. В последнюю ночь сказал ухаживающей тете: -Сегодня мне хана… Его похоронила жена, сыновья которой, слава Богу, учатся, работают. Вроде, путние получились ребята. А недавно была радость! К тете Асе заходила Женька с ребеночком – родила сына! Дай то Бог, чтобы все теперь пошло у нее и в семействе Солиных по-другому, по-хорошему, по-человечески, по-Божьи.