Я давно здесь не был. Пригорок, речка в овражке шумит по перекатам. Голоса природы теперь звучат громче, чем в детстве. А может, и правда, умирает деревня. Вот и дом, который мы продали после того, как умерли родители. Не хотелось продавать, да только дом без людей умирает, так хоть кому-то еще послужил. То, что сделано человеком вообще очень капризно к вниманию и требует ухода.
На стук никто не отозвался. А входить без приглашения я не решался. Надо уважать чужую жизнь и ее границы, иначе вот так же бесцеремонно придут и нарушат твои. Ну и ладно, на скамеечке рядом с домом посидеть можно, это не возбраняется. Огляделся, приметил знакомый с детства валун у ворот. С внутренней стороны скамьи нащупал вырезанные инициалы. Улыбнулся. Привет от самого себя тридцатилетней давности. Капсула времени, практически.
Где-то пропел одуревший от жары петух, потерявший счет времени. Деревня еще жила, но выглядела покинутой.
Скрипнула калитка и на улицу вышел сухой как щепка мужик непонятного на вид возраста. То ли пятьдесят ему, то ли шестьдесят. Загорелый, жилистый, с капельками пота на лбу. В руках он держал косу.
- О, Иван, что ли? - полуутвердительно поинтересовался он. - Так дома нет никого. Заходи, чего сидишь.
Сосед, дядя Гриша присматривал за домом, окашивал траву в целях пожарной безопасности, да и просто на корм своей коровке. Новые жильцы тоже, как оказалось, нечасто наезжали, все по выходным. Правда, дядя Гриша посетовал, что сын их с друзьями периодически шум устраивает, девки, музыка и все такое, но ему исправно проставляются, и на том спасибо, как говорится.
Я улыбнулся, и предложил махнуть за встречу, только я за рулем, поэтому чисто символически поддержу. Дядя Гриша покряхтел, вздохнул, и махнул рукой, неси, мол.
За разговором на кухне часа три прошло. Дядя Гриша слегка окосел, и отпросился свиней покормить. "А то орать начнут, а выпускать нельзя, весь огород перекопают",
Я остался один. Убаюкивающе тикали часы. Поставил металлический чайник на газовую горелку. Он нагревался и отзывался металлическим треском. В доме почти не было других звуков.
Закрыв глаза, я мысленно позвал своего старого друга. Мы часто играли в детстве и проказили. Правда, попадало, конечно, только мне. А он стоял в углу, и ухмылялся. Хорошо когда тебя никто не видит.
Но когда до серьезного доходило, выручал. Как то разбудил меня посреди ночи, когда отец, перепив, закрыл рано заслонки в печи, и чуть всей семьей не погорели. Помню бегал будил всех, окна открывали. И как потом голова разваливалась от боли тоже помню.
Он пришел. Бледный, осунувшийся, не похожий на тот озорной вихрастый колобок из детства.
- Ну, здравствуй, Ваня - пробурчал дух, неодобрительно покосившись на стаканы и открытую бутылку.
- Здравствуй, Шорох. Боялся, что не придешь.
- А куда я отсюда денусь-то? Итак, никто не вспоминает. А нам же самое главное ,чтобы помнили. Кого вспоминают - тот и живет... - снова слегка укорил меня Шорох.
Оправдываться мне не хотелось. Итак все понятно. Когда собирался уезжать еще все обговорили. Полмесяца мне с обиды не показывался, потом вышел, все-таки, попрощаться...
- А что новые, никому не показался?
Шорох ухмыльнулся:
- Как же не показался! Тут пару недель назад спьяну один из них начудил, я его так припугнул, что навек, небось, запомнит - черты лица домового блаженно разгладились и, на миг, он снова стал таким же, каким я его и помнил всегда. - Ну а так... Они же не верят в нас. Верят в чертей, в Папу Римского, да во что угодно... Чего людям зря глаза мозолить.
Мы помолчали каждый о своем.
- Поеду я. Я о тебе помню. - наконец, произнес я.
- Я знаю - кивнул Шорох. - Навещай хоть иногда, а то совсем сил не остается. Хотя, пока священная роща стоит, поживем еще.
Выворачивая на трассу я остановил машину и оглянулся. Действительно, несмотря на века христианства, шумела листвой по сию пору священная роща. В этой местности ее называли Кереметь.
Подписка приветствуется и помогает развитию канала. Спасибо.