Начало по ссылке.
Предисловие.
Меня зовут Артём, мне 31 год, 21 из которых я в инвалидной коляске. На данный момент я работаю в администрации города Тулы, в секторе по делам таких же как я. В недавнем прошлом основатель и руководитель благотворительной организации. Пишу стихи и немного прозу. В 2017 году у меня вышла автобиографическая книга, и я хочу поделиться некоторыми выдержками из неё в своём блоге. Если вам понравится, ставьте лайки и подписывайтесь на мой канал.
Сегодня я публикую вторую главу "Новая жизнь".
***
В 1997-ом году врачи предлагали маме отказаться от меня, мотивируя это тем, что, мол, неизвестно, что дальше с ним будет, но она не могла так поступить. У неё даже мыслей таких не было. Чтобы её родной ребёнок был на чьём-то попечении! Да и чтобы со мной было, попади я в какой-нибудь российский дом инвалидов в абсолютной беспомощности? Думаю, тогда я уж точно бы не продвинулся в своём восстановлении ни на йоту.
Потом мама рассказывала, как она в страхе подходила к реанимации. Боялась, что выйдет врач и скажет, будто меня уже нет. Рассказывала, как на коленях молила Господа о моём выздоровлении. «Пусть хоть какой! Пусть даже если с головой не всё в порядке, но чтобы живой», – говорила она.
Я выжил, и новые обстоятельства нашей жизни перевернули все вокруг. Никто и никогда из числа ближайшего окружения не сталкивался с этим. Травма добавила сложностей нашему и так не легкому положению. Дело было даже не в финансах, хотя и в них тоже.
Через много лет после случившегося я напишу рассказ «Странные дни», основной темой которого стало присутствие в доме ребёнка-инвалида.
Обычные люди на улицах не знают как себя вести в подобных случаях, спеша, быть может, отстраниться. Не потому, что им плевать. В большинстве случаев они просто не знают, что делать, что говорить. Это большая проблема всего нашего общества, с которой моей семье пришлось столкнуться в конце девяностых.
Если даже посторонние не знают как себя вести с инвалидом. Что можно сказать о родственниках, которые, если, конечно, они адекватные люди, не имеют возможности абстрагироваться от человека с инвалидностью?
Уже потом, спустя много лет, ко мне придёт понимание того, что в нашей стране инвалиды – меньшинство. Так было и, скорее всего, будет всегда. Никто не станет подстраиваться под тех, кого мало. В этом есть смысл, как бы ни печально было это признавать. Поэтому, коли ты стал инвалидом, у тебя всего два варианта: смириться или застрелиться. Если ты находишь в себе силы принять окружающий мир, и те условия, которые тебе создают, ты будешь жить, а нет – так никто сожалеть о том не будет. Но это всё потом…
А в тот момент нам нужны были средства на лечение. По тем временам огромные деньги, и, если бы не мамины коллеги, которые собрали их, возможно, все повернулось бы совсем иначе. Тогда нам аукнулась, в хорошем смысле слова, та симпатия, которую все испытывали к нашей семье. Люди собрали три миллиона (вполне сопоставимо с тремя, а то и шестью миллионами сейчас). Благодаря этим средствам, нам удалось попасть в Москву, в Республиканскую детскую клиническую больницу.
Тульские врачи не знали, что со мной делать, поэтому для них единственным выходом было послать нас в столицу. От души хочется сказать им за это спасибо!
За два месяца, что я провел в клинике, мое состояние улучшилось. Благодаря интенсивному лечению, бесконечным процедурам, капельницам и уколам, я начинал оживать. Приходилось заново учиться всему: сидеть, есть, вставать на ноги, разговаривать и так далее, но процесс шёл успешно.
Конечно, случались срывы. Как у мамы, так и у меня. Помню, когда меня каждый день клали в барокамеру, я устраивал истерики, потому что однажды в разговоре, всплыла история про девочку, которая сгорела заживо в таком вот устройстве для лечения. Не смогли открыть люк, чтобы вовремя вытащить ребенка. Дверцу просто заклинило. Как итог – ужасная картина, которую не пожелаешь увидеть и врагу.
Надо ли говорить, насколько сильно было моё впечатление от этой истории. Причем, мама не хотела мне её рассказывать, помню, она меня спросила: стоит ли вообще об этом упоминать? Но, после моего утвердительного кивка, мол, я не испугаюсь, она рассказала о случившемся.
Поэтому я закатывал истерики перед погружением в эту «машину смерти». Не очень-то хотелось сгореть заживо. Мама мне всё время повторяла: та девочка лежала в барокамере с электролюком, а электричество – вещь не очень надежная, в таких ситуациях часто заклинивает. Меня же всегда клали в ту капсулу, которую легко можно открыть руками. Но разве могло это победить детский страх?
Кстати, я видел эти барокамеры, которые открывались кнопкой. В неё я бы не смог попасть, даже, если бы захотел, потому что там надо сидеть, а я тогда был в лежачем состоянии.
Из воспоминаний о больнице: однажды и вовсе рыдал без видимой причины. Я сам толком не помню, почему. То ли голова болела, то ли это была усталость.
Тогда мой день выглядел так: подъем, завтрак, поход на процедуры, которые продолжались до обеда, потом сам обед. Помню случай, когда из-за неправильной последовательности процедур (горячая расслабляющая ванна, а следом массаж) я почувствовал тошноту, и пришлось в срочном порядке возвращаться в отделение. В итоге мы немного не успели, и меня вытошнило. Эта история – квинтэссенция того напряжения, в котором я тогда находился, и не только я.
После обеда мне приносили капельницу. Капали около 6-7 часов в день. Таким образом, лишь около 8 вечера я мог немного выдохнуть. Поскольку я был ребёнком, все тяготы больничной жизни для меня были не столь ощутимы.
Дети многого не понимают. И в моём случае это было только плюсом. Для меня дни пролетали незаметно.
Что до моей мамы, то, конечно, ей было тяжелее. Однажды моя учительница сказала: «Твоей маме памятник при жизни надо ставить за всё, что она сделала для вас!». Это реальное отражение её вклада в нашу с сестрой жизнь.
Именно пример моей матери – сильной, независимой женщины, которая надеется, прежде всего, на саму себя, а уж потом на других, стал для меня символом так называемого «слабого пола». Я видел все тяготы её жизни. Всегда знал, что ей нелегко, но она всё равно справляется с проблемами, оставаясь при этом красивой женщиной.
Во многом именно мама, сама того не зная, сформировала во мне две важных модели поведения: с девушками я всегда вежлив и тактичен, тогда как большинство мужчин у меня вызывают негативные эмоции.
Безусловно, обе модели являются лишь следствием двух противоположных примеров: с одной стороны мама, с другой – отец. Но я всё-таки склонен в большей степени благодарить именно её за те качества, которые есть у меня сейчас.
Она воспитала во мне уважение к противоположному полу. В дальнейшем, сколько бы гадостей не делали мне девушки, я в редких случаях позволял себе сказать что-нибудь грубое в их адрес.
Вполне возможно, это и минус, ведь женщины любят подонков. К сожалению, мир перевернулся. Теперь не модно быть хорошим парнем, но модно быть самцом в самом низменном значении этого слова.
А мама до сих пор иногда вздыхает, говоря о том, что всегда мечтала, как я примерю форму военного училища, но я всегда на это отвечаю одинаково: никто не знает, что бы было, если бы…
Чем больше я думаю о тех апрельских днях, когда случилась вся эта история, тем больше убеждаюсь и утверждаюсь во мнении, что не было одного виновного. Их было как минимум трое. Не собираюсь сейчас, подобно третейскому судье, искать виновных и приговаривать их, но просто хочу разобраться во всём произошедшем со мной. Прошло уже много лет и, забегая вперёд скажу, что ни на кого я зла не держу. Я просто констатирую и сопоставляю факты, которые предшествовали апрельскому инсульту…
Врачи тогда сказали, что Алексей стал, выражаясь научным языком, катализатором, то есть своеобразным толчком к тому, что произошло потом. Другими словами, даже если бы двадцатого апреля не случилась эта травма – инсульт всё равно бы был. Весь вопрос в том, когда. Может, через месяц, может, через два. Или, вообще, через год.
В этой связи однажды, уже будучи в коляске, я вспомнил о случае, который произошёл на местном пруду за несколько месяцев до травмы.
Надо сказать, что плавать я толком не умел (ну, если не считать стиль «по-собачьи»). Но, несмотря на это, мы решили искупаться на крутом берегу, который был так назван по причине резкого увеличения глубины, стоило только сделать пару шагов от берега.
Я аккуратно спустился в чуть тёплую воду и, зажав нос, нырнул, чтобы поскорее привыкнуть к ней. Потом отплыл примерно метра на три от берега, и, развернувшись, стал возвращаться. В это время, ко мне приблизился один мальчик, который схватил меня за волосы, и начал топить. Я вырывался, как мог, но его рука крепко держала мою голову под водой.
Если бы тогда он меня не отпустил, думаю, ещё бы пара секунд, и можно было уже заказывать маленький гробик для моего тела, однако всё-таки ума у того мальчишки хватило. Я выбрался на берег и, заплаканный, убежал домой, где всё рассказал маме…
К слову через несколько лет у этого парня умер отец, который до этого ещё год лежал в мучениях, а ещё через пару лет, при попытке ограбления, был застрелен его брат. Он учился в одном классе с моей сестрой.
После того, как я задумался над всем произошедшим тогда, летом 96-ого, как-то само собой появилось предположение, что, возможно, именно тогда в моей голове начали происходить процессы, которые потом вылились в инсульт и дальнейшие его последствия. Ведь, в самом деле, не мог же я десять лет не болеть, расти и нормально развиваться, а в одно мгновение, ни с того ни с сего, получить инсульт?
Как бы то ни было, жизнь продолжалась. Осенью 1997 я вернулся в посёлок. С одной стороны всё было привычно, а с другой, всё по-другому. Вроде тот же двор, тот же дом и подъезд, но только теперь я был другим, да и не только я.
Всей нашей семье пришлось корректировать свою жизнь. Даже мамины родственники на какое-то время забыли о разногласиях. Мы поселились у бабушки в квартире где, помимо нас, жили мои тёти и дядя со своей семьёй. Напряжение с каждым днём нарастало, и вскоре всё вернулось на круги своя: скандалы, крики, претензии, и всё это исключительно в нашу сторону.
Дошло до того, что мы даже стали питаться раздельно. Весьма печальный факт. Моей маме и так было нелегко, а тут ещё родственники оставляли без поддержки.
Чем дольше мы жили у бабушки, тем сильнее нам всем хотелось обратно в Болохово – в то самое общежитие. Разумеется, оно было никак не приспособлено для меня.
Наша комната располагалась на втором этаже, а душ был…на первом. Туалет на этажах – в самом дальнем уголке, и то, он не работал. Условия более чем экстремальные, но таковы реалии, в которых мы существовали. Помню однажды в общежитии что-то пошло не так, и мы все остались без электричества на пару дней.
Ходили со свечками, спать ложились рано, учились готовить на костре. Кстати, в те дни всё общежитие дружило, потому что, как известно, проблемы сближают. Об этом ещё кот Матроскин говорил.
И мы вернулись в свою комнатку. Вы спросите: как же я забирался на второй этаж? На самом деле, после лечения в Москве я постепенно восстанавливался, и тогда мог спуститься и подняться, если меня кто-то держал под руки. Во двор выносили стул, потом приводили меня, так я и сидел, вдыхая свежий воздух.
После инсульта самыми важными и определяющими являются первые два года восстановления. От того, как в это время ты будешь лечиться, зависит вся твоя жизнь.
Когда уезжали из Москвы в июле 1997, мой лечащий врач рекомендовал вернуться в РДКБ осенью. Вернувшись домой мама пошла к тульским врачам, и те ей сказали примерно следующее: «Зачем вам Москва? У нас всё то же самое!».
Таким образом, маму, которая, понятное дело, не разбиралась в подобных тонкостях, отговорили ехать на второй курс, хотя, скорее всего, если бы я тогда вернулся в столицу, оттуда пришёл бы своим ходом. Интенсивное лечение, ежедневные нагрузки давали свои плоды, оставалось совсем немного, но…
Когда мы осознали масштаб проблемы, время было упущено. Действительно, в Туле нам делали всё то же самое, что и в Москве, но, если в столице я получал массаж всего тела, то в детской больнице Тулы меня массировали по частям: сегодня руки, завтра ноги. Если в Москве мне кололи 5 кубиков лекарства, которое действительно помогало, в Туле обходились 2 кубиками. И так во всём. Естественно, эффекта от такого лечения было мало. Как говорится, что мёртвому припарка.
Процесс восстановления во многом сводился к занятиям дома, а поскольку условий для его полноценного развития в общежитии не было, можно сказать, что я был предоставлен судьбе. Хотя, отмечу, что пока спустишься со второго этажа, а потом поднимешься обратно, то получишь такую нагрузку, что больше уже ничего и не надо.
Кстати, память, видимо, настолько хорошо запечатлела тот период, что до сих пор иногда мне снятся сны, действие которых происходит в том старом общежитии, и, кажется, я с закрытыми глазами могу его нарисовать – лестницу, коридоры.
Недавно мне приснилось, как я поднимаюсь на второй этаж, держась за перила. Совсем как тогда в 99-ом. Тогда мела жуткая метель…
Тем временем, мама продолжала работать, а сестра учиться, поэтому, готов был я или нет, но скоро пришлось привыкать часто оставаться дома одному.
После реанимации прошло около двух лет. На дворе стоял 1999. Моё состояние улучшалось. Рано утром меня будили, одевали, кормили, оставляли поесть (нужно было только разогреть), и я садился перед телевизором.
Я сам за собой ухаживал, осторожно передвигаясь по комнате, держась, то за диван, то за кровать, то за стул. Однажды, потеряв равновесие, упал. Это был едва ли не первый раз за всё время, прошедшее с момента травмы. До приезда мамы или сестры оставалось 2 часа, и всё это время я просто лежал на полу, поскольку встать не было ни сил, ни возможности.
Мерзкое это чувство, чувство собственной беспомощности и бесполезности.
После того случая инстинкт самосохранения постоянно подкашивал мои ноги. Если раньше я, не задумываясь, преодолевал какие-либо преграды и расстояния, то теперь боялся оступиться. И в этом весь ужас, потому что страх, как известно, парализует. До сих пор в некоторых моментах я скован. Это бывает, когда, например, находишься на грани падения, но в последний момент удаётся отойти от нее.
Для меня это всегда проблема. Стоит только страху предательски прокрасться в моё сознание, ощущение, что следующее движение может оказаться последним, парализует. В таких случаях важен сиюминутный момент принятия решения.
…Однажды утром в нашу дверь постучали. Гостей мы не ждали. Заспанная мама вышла открывать. На пороге стоял отец. Несмотря на то, что на дворе было лето, можно с полной уверенностью сказать: как снег на голову.
Алименты, кстати, он тогда не платил уже год, да и приехал в нетрезвом состоянии. Самое забавное, что потом он предъявлял претензии маме, что она его, оказывается, неправильно встретила. Интересно, как нормальный человек будет реагировать на стук в дверь в шесть часов утра? Если он хотя бы предупредил нас заранее о своём приезде, то, возможно, мы встретили б его как-то по-другому. А так ни шампанского, ни оркестра, ни цветов… Мы с мамой потом смеялись: есть такая песня Ирины Аллегровой «Нежданный гость», а в ней строчки «…Ну кто тебя просил появляться!? Жили себе спокойно, и будем жить!».
К слову, когда в 1997 году со мной случилось несчастье, мама, будучи в Москве, отправила ему письмо с просьбой приехать и поддержать её морально. Она не просила у него денег, лишь побыть рядом. Но он проигнорировал то письмо, и вот, спустя два года, вдруг вспомнил о нас.
Помню, тогда я, ещё совсем наивный, пытался уговорить отца переехать жить в Тульскую область, искренне надеясь, что в конечном итоге помирю их с мамой. Но он не слышал меня, а может быть, даже не хотел, и спустя две недели, со скандалом уехал обратно в Рыбинск, прихватив с собой часы, которые привёз якобы мне в подарок.
Цель его приезда лично для меня тогда так и осталась загадкой. Помнится, он что-то говорил про квартиру, ещё упрекал маму чёрт знает в чём, а когда разговор зашёл об алиментах, он с умным видом спросил у нее: «Тебе что ли алименты платить, на халаты?»
В общем, он пропал ещё на два года, вновь потревожив нас в 2001 году (тогда мы уже получили комнату в Болоховском общежитии). Приехал на совершеннолетие сестры при полном параде, с цветами, с деньгами.
И снова, спустя пару недель, уехал. Но на этот раз изящно и красиво. Пока мама готовила на кухне, он по-тихому собрался, и хлопнул дверью.
Как говорится, ушёл по-английски.
По традиции, мы ждали его ещё через два года, но он не появился ни в 2003, ни в 2004 году, ни в 2005, на моё совершеннолетие.
А в январе 2005 мама по делам ездила в Рыбинск, где встретила его, сильно постаревшего. Отец передал мне в подарок часы (не те, что он забрал в 99-ом). Эти часы, кажется, до сих пор где-то лежат, а, может, и затерялись в переездах.
Забегая вперёд, скажу, что отец все же приехал, в 2006 году, с тех пор я его больше не видел.
Если хотите продолжения - подписывайтесь на мой канал!
Ставьте палец вверх!