Утром в нашу деревню пригнали немцы пленных. Бабы и старики провожали их сочувствующим взглядом, но помочь ничем не могли. Начало зимы, снег уж выпал, а они босые. Человек двадцать. Худые, изможденные, в лохмотьях, больше похожих на рубище, чем на одежду.
На окраине села у нас жил дед Иван. Он рядом с гумном яму вырыл под погреб, торопился до первых морозов успеть. Ступени сделал, только осталось сверху настилом накрыть. Но местные полицаи рассудили иначе. Показали немцам яму, те – пригнали туда на расстрел пленных. Дед Иван с побледневшим лицом попытался воспротивится тому, чтобы возле его дома была братская могила:
- Как же так, паночек? Как же так? Это ж для погреба... Какая могила?
Холеный полицай покрутил длинный ус и, даже не оборачиваясь к семенящему за ним деду, прошипел сквозь зубы:
- Молчи! Иначе и тебя туда же...
Я и мой брат были совсем детьми. Мне десять, а ему – шесть. Поглядев через плетень как немцы вскинули ружья, я схватил брата и поволок его домой. Но мысли о пленных не отпускали меня. А вдруг там останется кто-то живой. Новости о том, что немцы и полицаи не особо тратили патроны и хоронили людей почти заживо не раз пересказывалась из уст в уста.
Вечерело, когда я решился пойти к яме деда Ивана. Не известно почему, но я схватил с собой старые отцовские валенки. Валенки были ветхие, заплата на заплате, но ничего другого не было и я подумал: “Отец не обидется, он на фронте – ему новые дадут, а те пленные были босые совсем...”
Вышел на деревенскую дорогу, спрятал валенки под кожух. Слышны были пляски и пьяные крики – это немцы с полицаями веселились у старосты в доме. Как бы не нарваться на них! Побежал огородами. Вот и дом деда Ивана. Свету в доме нет, видно ушел. Подошел я к яме. Долго вглядывался в темноту, присматривался нет ли движения.
Наконец, я дрожащим голосом спросил:
- Есть кто живой?
- Есть, - слабо, едва слышно ответил мужской голос.
От услышанного ответа кровь ударила в виски и пошла по телу дрожь. Но раз пришел, надо действовать и я прыгнул в яму:
- Где ты? Говорите что-нибудь, дяденька! Как вас найти?
Я натыкался на холодные лица, руки, ноги, волосы вставали от ужаса, но я чувствовал долг перед тем, кого пытался спасти. Ведь я дал ему надежду.
Он оказался почти внизу, тела были тяжелыми, я надрывался и стаскивал их как мог, помогая выбратся ему наружу.
Мы провозились долго, но он смог вылезти:
- Да, ты еще ребенок совсем!
Сверху посыпалась земля. Мы инстинктивно легли на трупы и замерли.
- Кто здесь?, - спросил сверху дед Иван.
- Деда Ваня это я, Федька. Тут один живой. Помоги, не выдай, - прошептал я.
Сверху свесилось старое стеганое одеяло. Дед Иван вытащил меня, а потом раненого.
- Куда ранен?
- В руку.
- В руку – пустяки. До партизан дойдешь. Пойдешь полем прямо в лес, никуда не сворачивай.
Они сами тебя найдут. Пароль скажешь: “За победу!”. В соседнее село не суйся даже, там эсэсовцы. Ошеломленный смотрел я на деда и удивлялся его осведомленности.
Обули мы раненого в валенки моего отца, дед снял с себя фуфайку, перекрестил выжившего и проводил до поля.
Вернувшись, потрепал меня по щеке:
- Иди домой, малец. А то мамка заругает. Молодец! Человека спас. Я бы в твои годы не осмелился.
- Деда, так вы ж партизан знаете?
- Каких партизан? Молчи, малёха! Ато мамку свою погубишь. Нет партизан в нашей деревне!
То, как он обнял меня по-отечески и улыбнулся на прощание никак не вязалось с его сухими, строгими словами. Впрочем, в то время многое не укладывалось в детской моей голове.